Едоки картофеля

Дождь или мокрый снег превращают практически любую улицу в блестящий рассыпчатым восторгом бульвар Капуцинок кисти Камиля Писарро.

Особенно если смотреть на все это смазанное великолепие через трамвайное окно.

Резкость очертаний растворяется в жадном до человеков кислороде, перекрестки и вегетативные улицы, уходящие в стороны, становятся значительными, исполненными тайных смыслов, такими же волнующими, как ступни у эрмитажных атлантов.

В липком свете тусклого трамвайного зрения Лидия Альбертовна съеживалась, сворачивалась, что желток-белок. Чтобы жизненная энергия не уходила, руки и ноги в общественном транспорте нужно держать в скрещенном состоянии.

Вагон, следовавший по третьему, что ли, маршруту, огибал угол возле филармонии и, выезжая на мост, высекал искру, скрипя о поворот.

Позади осталась картинная галерея, впереди, за рекой, маячил родной чердачинский цирк и "Зеленый рынок" напротив.

Алсу пела на всю рыночную остановку, и к голосу ее примешивался расчетливый привкус жареного мяса.

Скорее всего, шашлыка.

МЕТАФИЗИКА

Утюжок вагона дернулся, точно проснулся, перепорхнул из правой руки в левую; поплыл далее.

Есть в общественном транспорте магия и тайна – почти вся душа городская в массовых этих перевозках, собственно говоря, и сосредоточена.

Особенно это касается городов, где метро имеется. Мне кажется, оно самым непосредственным образом связано, например, не только с эпидемиями гриппа, но, скажем, с количеством одиночества или самоубийств.

Наземный транспорт поспокойнее будет. Трамвайные рельсы наводят на мысль о кругах вечного обращения. Убежавший вагон никогда не оказывается последним, – следом же обязательно подтянется еще один, и еще. Еще. Необходимый, как инсулин. Если уже поздно и трамвай не придет вечером, он прогремит железными боками утром соседнего дня.

Время должно восприниматься нами циклично, ибо необратимость времени непереносима.

Отчего это так выходит, что именно связи между разными людьми и местами обладают странной, необъяснимой наполненностью?

Притягательностью?

В Чердачинске метро не было, и слава богу. И без него всякого добра хватает. В Чердачинске облака странные – то шибко низкие, таранящие, давящие, в глаза заглядывающие; а то – разлетающиеся вверх к вершинам бесконечности, аж дух захватывает.

Особенно разительна вся эта переменная облачность осенью.

Какое уж тут метро!

В пути Лидия Альбертовна любила пережевывать случайные поэтические строчки: ритм стиха ловко накладывался на перестук колес и паузы остановок, вызывая эротические (на самом деле), ощущения. Правда,

Лидия Альбертовна этого не понимала, просто ворожила неосознанно.

В сущности Лидия Альбертовна не была пожилой или даже старой.

Зрелость только-только закончила трудиться над очертаниями ее тела и неповторимостью лица. Между тем в глубине души она все еще оставалась подвижной и податливой для перераспределения акцентов и узнаваний себя и мира.

Конечно, Лидия Альбертовна, уверенная, что спит, действительно спала. Но мозг ее не спал, постоянно вырабатывая вязкое вещество ожидания.

Так, в дреме, в сладком полусне проходило ее детство. Игрушек не было, только разве что трофейная стеклянная фигурка девочки со стеклянными бантами – когда-то в ней находились духи, которые отец привез матери в подарок с войны. Теперь в нем давно уже ничего не осталось, даже запаха, одна холодная пустота, с которой маленькая

Лида играла, пытаясь придумать себе маму. Подружек не было тоже, на

Лидушке висело все их с отцом скудное хозяйство, стирка, готовка, уборка, вялое, механическое житие-бытие.

Она гордилась отцом, молчаливым и, что казалось особенно ценным, непьющим. Вечерами он сидел перед печкой, в которой огонь и запах огня, и без конца смолил эти надсадные папиросы. А она гладила или вязала, наблюдая за тем, как клубы дыма затягивались в полураскрытое поддувало.

…Контролерша тускло скандалила с кем-то на задней площадке. Вагон обогнала машина, доверху нагруженная капустой. Китайские фонарики трамваев раздувают боки, яко самовары, роют носом землю, чтобы не заскучать, кадрятся с чередой светофоров, гордятся внутренней и наружной рекламой.

Липкие люди интересуют их меньше всего.

ТО, ЧТО МЫ НАЗЫВАЕМ "ОСЕНЬ" ()

Перевод стрелок на час вперед.

Открытие театрального сезона.

Включение тепла.

Включение тепла: окна начинают запотевать. Ни них снова можно писать пальцем. В вечернем трамвае, пересекающем промышленную долину смерти, писать пальцем: "Таня… Принчипесса"…

Желание эмигрировать, короткое и обжигающее, как молния.

Мысли о смерти.

Бабье лето, капризное и непостоянное, как предменструальный синдром.

Снова появляются парниковые овощи (сначала огурцы, затем и помидоры), восковые и несерьезные.

Изморозь поутру.

Новые телепроекты.

Первый снег, который обязательно должен растаять

Второй снег, который лежит чуть дольше первого, но через несколько дней, повалявшись в темных уголках, тоже сходит на нет. На что Таня обязательно скажет: "Последние теплые деньги догуливаем…"

Перепады давления, которые отражаются на настроении.

Оперные или балетные фестивали. Скорее (декадентская) опера, чем

(зимний) балет.

Снег, который становится, кажется, постоянным, пока еще такой чистый, белый, кое-где аккуратно (в равных пропорциях) перемешанный с листьями.

Выгул собаки или там вынос мусорного ведра оборачиваются метафизическими проблемами и эзотерическими обрядами.

Родители перестали ездить на дачу.

Обострения у людей с психическими заболеваниями.

Последние астры, хиреющие на клумбе в последнем "прости".

День города, тупое ликование толп, обостряющее одиночество.

Необходимость ежевечерне мыть, сушить и чистить обувь.

Планы начать с понедельника новую жизнь – гимнастика, йога, трусца.

День рождения Тани и Айвара, сначала Тани (хорошая, солнечная погода гарантирована), потом, в ноябре, тяжелой уже поступью, Айвара.

После отпуска выходишь на работу, долго втягиваешься в ритм рабочих будней, по началу филонишь почти на законных основаниях; хвастаешься загаром.

Поиски подарков своим близким: сначала с Айваром – для Тани; потом – в компании с Принчипессой – для Айвара.

Первая волна простуды и гриппа.

Удлинение ночи, первоначально мало заметное. Быстрое потемнение вечером.

Подписка на периодические издания.

Обострение сексуального желания.

Переход с пива (летний напиток) на вино.

Чтение пухлых томов.

Загустевающие за окном вечера; загустевающий в комнатах уют.

Дожди, сначала вкрадчивые и осторожные, потом все более и более бесцеремонные и вот совсем уже наглые.

Качание воздушного океана (весь день стоит как бы хрустальный), из рам которого вынули плоть тепла (и лучезарны вечера).

Стайки школьников с новыми ранцами и букетами цветов наперерез.

Статьи и рассуждения о "горячей политической осени".

Первая и последняя нечаянная оттепель.

Смерть иллюзий.