Едоки картофеля

Данила сделал заинтересованную физиономию, именно сделал, отметила она про себя, нисколечко ему не интересно. Но тем не менее продолжила.

– Однажды летом, мы на турбазу поехали еще с одной семьей, с которой тогда вместе с Мурадом Маратовичем водили дружбу. – Вспомнив мужа,

Лидия Альбертовна немного смутилась. – Композитор-симфонист один, его жена и ребенок. И мы с Артемкой. Жена симфониста оказалась беременной, она все время принюхивалась к разным запахам, так как токсикоз и все такое, ну, ты меня понимаешь. – Она и сама не ожидала от себя такой прыти.

– Ну-ну, как не понять. Не маленький, – совсем по-взрослому улыбнулся Данила.

И она продолжила.

ОБЩИЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Эротическое напряжение между ними все росло и нагнеталось. Вместе с поглощаемой едой, сладкой, обволакивающей пространство музыкой, особенной, зимнего разлива, теплотой, которую выделяют обжитые помещения. Даже с запахом этим ворованным Лилия Альбертовна примирилась.

Почему же они решили (как тогда на кухне) оттягивать решительные моменты подальше, делая вид, будто ничего существенного не происходит?

– И она ходила по лесу и все время принюхивалась. Не могу понять, говорила она, отчего это мне все время кажется, что пахнет какашками… Может быть, я невзначай на них наступила? Посмотри, говорила она мужу, на мои подошвы, какой-то противный и устойчивый запах.

– Меня сейчас вывернет, – меланхолически отметил Данила, удивленный ее неожиданной светской раскованностью, – не к столу будет сказано…

– Ой, а я и правда не сообразила, может быть, не совсем к месту рассказываю, – неожиданно закокетничала Лидия Альбертовна.

– Нормально. Мне даже интересно, – сказал Данила, уверенный, что история эта имеет отчаянно бытовой характер, без сюжетного разрешения.

– И она протягивала всем пухленькие ладошки и просила понюхать, и они действительно пахли каким-то слабокислым запахом навоза, и она постоянно у всех спрашивала, где же она могла в это добро вляпаться…

Пока Артем, именно Артем, не догадался, что она просто помыла руки этим самым индийским мылом "Махарани", потому что у нас в ванной комнате тоже всегда точно так же пахло. – Потом она немного помолчала, улыбнулась в пустоту. – Артем всегда был таким наблюдательным и умным мальчиком…

– Он что, про нас… догадывается? – Данила по-своему истолковал последнюю фразу Лидии Альбертовны и от волнения начал комкать салфетку.

Выдавить из себя подобный вопрос значило наполовину признаться в серьезности намерений. Вот голос его и дрогнул. Хотя на самом деле ничего особенного у них с Лидией Альбертовной и не было, просто несколько будто бы случайных встреч – каток, прогулка по магазинам, какой уж тут криминал?!

– Конечно же, нет, – тоном старой учительницы английского языка сказала Лидия Альбертовна и закусила нежелательные ассоциации кусочком жареного цыпленка, впрочем, только лишь отдаленно напоминавшего натуральное мясо.

Непохожесть продуктов на свои естественные прообразы поразила ее, наверное, более всего остального. Точно еда здесь стеснялась собственного происхождения, рядилась в странные, оторванные от реального мира упаковки, пытаясь убедить едоков, что они едят нечто особенное.

– У меня тоже сейчас возникло воспоминание о нашей юности убогой, – продолжил тему Данила, которому хотелось поскорее забыть колосящийся в душе страх разоблачения (но, черт возьми, какого?!). – В школе мы все ели лыжную мазь. Разного цвета в брусочках, напоминавших пластилин. Знаешь, о чем я?

– Да-да, кажется, вспоминаю…

– Мы таскали ее на уроках физкультуры… Потому что ее можно было жевать, как жевательную резинку. Зеленая такая, синяя… В подвале нашей школы располагалась лыжная база. Но это не важно. Жевательная резинка была тогда в большем дефиците, чем мыло. – Данила улыбнулся. – Ее просто не существовало. А нам всем хотелось попонтовать.

– Что ж, вполне естественное желание для растущего организма, – незамедлительно одобрила Данилу Лидия Альбертовна. Она не хотела его смущать, чтобы он смущался. – В моем детстве вообще принято было грызть известку, – зачем-то добавила она и мысленно обругала себя: лишнее.

– Мы жевали ее с таким героическим видом… Помню, еду я как-то в трамвае, а напротив сидит нагловатого типа пацан в модном, по тогдашним меркам, прикиде и гордо работает челюстями. Тогда еще на базаре продавали черную жвачку, которую варили из древесины, не помню, и все жевали древесину, гудрон, что-то еще… Жевать хотелось, в жеванье – жизнь.

Они тихо засмеялись.

– И я, уверенный, что он жует эту самую смолу, гордо так ему показываю кусочек лыжной мази, вытаскиваю как бы невзначай между зубов маленький зелененький кусочек… Знаешь, а он, не будь дурак, открывает рот, а во рту у него настоящая, белее белого, жевательная резинка, из которой он немедленно начинает надувать пузырь. Знаешь, что это значит?

– Нет, конечно. А что это значит?

– Пузырь можно было выдуть только из настоящей резинки фабричного производства, вот что. Тогда в пунктах обмена вторичного сырья можно было за 20 кг тряпок или макулатуры получить кубик югославской резинки, пахнувшей клубничным мылом. Видимо, он ее тогда жевал, не знаю… Но посрамил он меня тогда здорово. Я даже вышел на ближайшей остановке. – Данила откусил большой кусок биг-мака, точно заедая обиду.

– Да, я тоже хорошо помню эти сборы вторсырья… Голубые вагончики со всякой всячиной… Приезжали к нам во двор, народ сбегался, точно к балаганчику.

– Я очень любил школьные сборы макулатуры. Ее сваливали у нас на рабочем дворе, и я больше всего на свете любил копаться в этих сырых, пахнущих типографской краской пачках. Знаешь, – он доверительно нагнулся и понизил голос, – однажды среди старого хлама я нашел старый номер "Роман-газеты" с повестью Солженицына "Один день Ивана Денисовича".

– Да ты что?! – не поверила Лидия Альбертовна.

– Ну, точно. Тогда "Роман-газета" казалась мне самым главным журналом…

Напряжение, копившееся между ними, становилось непереносимым, жарким, откровенным. Поэтому, кое-как покончив с трапезой, они, по предложению Данилы, быстро оделись и вышли на мороз.

Сильный ветер мешал идти, нагнетая махровые клочья мглы. Людей вокруг почти не было. Лидия Альбертовна взяла Данилу под руку.

КУЛЬТУРНАЯ ПРОГРАММА

Куда податься бедным парочкам, у которых есть время, но нет места?

Поневоле начнешь интенсивно осваивать очаги городской культуры.

Особого разнообразия в этом отношении Чердачинск, состоящий в основном из спальных районов, не сулил. Конечно, всегда можно зайти в кафе или очередной фаст-фуд, но Лидия Альбертовна панически боялась встретить кого-нибудь из знакомых, срабатывал безотчетный инстинкт неузнавания. Лучше всего подходили для встреч кинотеатры: темнота – друг молодежи, но сколько же можно смотреть однообразные голливудские фильмы и молча страдать от невозможной близости. Ибо ничего такого Лидия Альбертовна позволить по вполне понятным причинам не могла, а Данила, словно бы и не торопился, выжидал, вероятно, пока созреет сама.

Поэтому когда Мурад Маратович принес билеты в концертный зал филармонии на отчетные выступления чердачинского академического оркестра, Лидия Альбертовна с радостью восприняла ленивый отказ вечно занятого Артемки и немедленно пригласила Данилу. А что такого, подумаешь, приятель сына, совсем еще мальчик, мало ли что может быть, это племянник из Троицка приехал, на лбу же не написано, да?

Крещенские морозы перевалили через остроконечный, готический пик.

Вновь образовавшиеся сугробы блистали подозрительной чистотой. Ветер вытянул их, снес, стер блистающие шапки, казалось, это застывшие волны невидимого океана, как в детской считалке: море волнуется – раз, море волнуется – два, море волнуется – три, на месте фигура замри.