Страница 2 из 56
Собаки, слепые слуги желаний, тут же переключаются на вновь прибывшего. А он, не обращая внимания на опасность, широким жестом распахивает дверку блестящего авто (боковым зрением Мария Игоревна замечает долгополый кожаный плащ, мохнатые никитомихалковские усы, аккуратные залысины и дорогущие очки: тонкая, золотая, видимо, оправа).
– Как я понимаю, вам действительно нужна помощь. – Приятный баритон с запахом Gucci переводит внимание безродных млекопитающих на себя.
Мария Игоревна не успевает ничего сказать, когда раздаётся первый выстрел: усатый достаёт из кожаного кармана пушку (отсвет фонаря резанул по стволу, по огромному перстню) и, даже не целясь, наповал прибивает самую активную тварь.
Выстрелы раздаются с ровными промежутками. Очередная псина, взвизгнув, валилится на белый снег, подтекая остроугольными пятнами.
Остальные при этом не разбегаются: пистолет – с глушителем, не пугает, но завораживает.
Когда же Мария Игоревна поднимает на спасителя глаза, оказывается, что тот смеётся, вежливым жестом приглашая барышню сесть к нему в автомобиль. Мария Игоревна делает отрицательный жест, мол, мне тут недалеко, но усатый недипломатично хватает её за локоток, начиная запихивать в машину насильно.
Тогда Мария Игоревна начинает отмахиваться и вырываться, заезжает спасителю сумочкой по холёной физиономии, а отскочив, чуть было не поскользывается на скрюченном собачьем трупике и, каменея от ужаса и отвращения, бежит в сторону своего подъезда.
Тут до него рукой подать, всего-то пара десятков шагов, их Мария
Игоревна и преодолела в один присест, потому что увидела, как, захлопнув дверцу автомобиля, недавний спаситель её с изменившимся лицом бежит следом.
Теперь главное не встретить агрессивного соседа с верхнего этажа, он в это время обычно выводит гулять чудовищного волкодава. Мария
Игоревна неоднократно ругалась с ним, требуя покупки намордника: сталкиваясь с этим жутким оскалом на выходе из лифта, она чувствовала, как седеет…
Но хамоватый сосед каждый раз отделывался матом, требовал отвязаться от "собачки", седых волос становилось всё больше, а подкидывать псине ядовитую пилюлю Мария Игоревна не хотела: животное же не виновато…
Она буквально ворвалась в подъезд, незнакомец в длиннополом плаще бежал едва ли не по пятам, гулкие звуки его башмаков с прямоугольными носками отдавались в голове. Главное, непонятно, что ему надо. Но пистолет заряжен, и это, без вариантов, понятно тоже.
Мария Игоревна переминается возле двери лифта, слушает и слышит, как усач всё ближе и ближе приближается к подъездной двери… Вот он уже подбежал и схватился за ручку… сейчас дёрнет дверь…
В это время лифт приезжает ("Могу успеть", – рассчитывает Мария
Игоревна, и перед её мысленным взором проносится картинка дверей, закрывающихся перед самым носом стрелка), раскрывается, и из него вываливается волкодав.
Хамоватый хозяин собачки явно в подпитии и кое-как удерживает осатаневшего от близости добычи питомца. А тот сипит, вожделея, брызжет слюной и клацает клыками. Мария Игоревна интуитивно подаётся назад… к подъездной двери, которая именно в этот момент и распахивается…
…Мария Игоревна просыпается от телефонного звонка, разрывающего темноту спальни. Именно так и начинается день, когда она получила первое письмо.
Глянула на часы, оказалось, что спала так мало, что у неё, завзятой курильщицы, не успела образоваться во рту мокрота. Телефон не переставал. Потянулась к трубке, удивляясь нечаянному звонку ( кто бы это мог быть?! ).
– Алло, алло, – закричала Мария Игоревна в мембрану, разгоняя остатки сна, застрявшего в морщинках возле глаз: образы его, подобно таящим льдинкам, истончались, теряли объём и убедительность.
Собаки, навороченный новый русский с пистолетом, золотые зубы, блестящие при луне…
На другом конце провода молчали. А может быть, не слышали. Или не хотели говорить. Нам-то что с того, ведь когда знаешь, что тебе некому позвонить среди ночи, тогда и не важно, кто может оказаться на противоположном берегу.
Холодильник развивал на кухне особенно бешеную активность. Борьба сна и яви утомила, Мария Игоревна решила взять паузу, сосредоточиться, потянулась за сигаретами. Пепельница, даже пустая и вымытая, пахла отвратительно, совсем как старая, давно увядающая кокотка. Марии Игоревне сделалось противно, она пожала плечами: когда человек долго живёт один, он привыкает вести диалог с самим собой.
Когда-то она была очень успешна, приехала в этот город (в этот театр) на волне предыдущих удач, сделалась здесь ещё более популярной: на неё специально ходили, говорят, и не по одному разу. Не только женщины ходили, но, что редкость, и мужчины, потому что она была особенно привлекательна тогда. Жизнь переполняла её, влажную, сочную, и она щедро разбрызгивала свою энергию в жизни и в искусстве.
Тогда этой силы хватало на всё, на всех, спектакли начинались на необыкновенном подъёме, с течением времени набирая обороты драматизма и самоотдачи. Мария Игоревна купалась в грозовых раскатах напряжённых сцен, выходила из каждого эпизода с маленькой победой над зрительным залом.
Про неё говорили: умная актриса. Кто-то даже написал в
"Театральной жизни": "Она вернула на нашу сцену интеллект…" Ну-ну.
Именно такой её увидел знаменитый ленинградский режиссёр И., друживший с художественным руководителем местного театра и время от времени воровавший у провинциального приятеля лучших актёров. Теперь он предложил переехать в город на Неве и Марии Игоревне, которая восприняла его осторожное, вкрадчивое предложение как должное. Как единственно правильное разрешение дальнейшей театральной карьеры,
"творческого пути", грезившегося провинциальной приме поступательным повышением возможностей.
В Ленинграде Мария Игоревна прожила ровно год. Её очень хорошо приняли, устроили на квартиру, заняли в текущих репетициях.
Открылось и одно существенное обстоятельство, послужившее толчком к предложению И.: его жена, ведущая актриса труппы, собиралась уходить от сильно пьющего мужа и переезжать в модный московский коллектив.
Именно поэтому И. срочно подыскивал замену взбалмошной супружнице, а
Мария Игоревна и подходила ему – и по типажу, и по темпераменту, и, как тогда почти всем казалось, по таланту.
Но в Москве не заладилось, или у И. разыгралась язва, много пить стало невозможным, семейный мир быстро восстановили, и Мария
Игоревна оказалась не у дел. Год она проболталась в прославленных стенах, освящённых именами великих актёров прошлого, но так ни разу не вышла на сцену.
В конце сезона она подала заявление об уходе, уехала обратно в провинцию, где её помнили и ждали. Марию Игоревну тут же приняли в труппу и даже восстановили популярные постановки с её участием.
В день отъезда на родину Ленинград заливало тёплое солнце. На голубом небе не было ни облачка, только-только прошёл вежливый дождь, и дворцы, умытые, чистые и благородные, блестели орденскими планками окон.
Казалось, она практически ничего не потеряла, кроме года простоя и очередного звания, которое даётся за выслугу лет на одном месте…
Тем не менее история с Ленинградом надломила что-то внутри организма актрисы, она уже не могла более существовать так, как раньше, – в режиме лёгкого, победного, ничем не сдерживаемого полёта. С тех пор у неё перестало получаться жить в театре и вне его пределов.