Кукла

Рулик смастерил из пододеяльника петлю, грубую и неуклюжую, как и его собственная жизнь. Перед тем как надеть ее на шею, он поймал блестящий взгляд Никто.

– Ты… ты не спишь? – дрогнувшим голосом спросил он. Никто безмолвно смотрел на него, и Рулик хрипло хихикнул:

– Да, я забыл, ты у нас немой. Немой, глупый старик, что ты тут делаешь? Что вы все тут делаете? Не хочешь ли последовать за мной, а? Никто, так ведь тебя все зовут?

Во сне заворочался Груша – толстый рыхлый псих, вечно расковыривающий себе нос до кровавых соплей, отчего его речь была гундосой, как у хронически простуженного. Рулик бросил испуганный взгляд на постель Груши, но тот повернулся на другой бок и уже сладко храпел.

– Прощай, Никто, – тихо сказал он, забираясь на подоконник. – И простите меня.

Он закрепил другой конец импровизированной веревки на самой верхней части решетки и еще раз посмотрел на Никто. Лицо старика было словно гранит, только глубоко запавшие глаза поблескивали, как серебряные монетки. И Рулик понял, что никто его в этой жизни не простит. Готовься к встрече с Иисусом, дружище. Он затянул петлю и прыгнул вниз, поджав ноги. Раздался хруст ломаемых шейных позвонков, и тело обмякло. Груша плямкал губами, выдувая слюнные пузыри, а Никто бесстрастно глядел на неподвижный силуэт у окна, неестественно раскоряченный. Лунный свет мягко засеребрил контуры безжизненного тела.

Утром он проснулся раньше всех и сделал зарядку. Он всегда делал ее, не изменяя своим привычкам – приседания, отжимания, подъем ног, наклоны тела… Санитары долгое время прикалывались над спятившим стариком, который с маниакальным упорством каждое утро занимался гимнастикой, но оставили его в покое – в конце концов, он представлял наименьшую опасность из здешнего контингента. Никто отжимался, и взгляд его то и дело натыкался на скрюченные пальцы ног Рулика. Никто не обращал на него внимания. Он открыл учебник латыни. Он не мог объяснить самому себе, но его очень увлек этот язык, который, по его мнению, совершенно несправедливо нарекли «мертвым». Что вы знаете о мертвых, идиоты, хотелось ему спросить. У них можно многому поучиться, и Никто знал это.

Потом проснулся Груша и, конечно же, закричал, увидев труп. Тонким, пронзительным, как ментовский свисток, голосом.

Никто боялся только одного. Рулик выбрал неудачное место свести счеты со своей никчемной жизнью – буквально в нескольких сантиметрах слева, под потемневшей от времени половицей, была спрятана чайная ложечка, величайшее богатство Никто. Он умудрился стянуть ее пару месяцев назад, и с того момента раз в день, но обязательно находил хоть несколько минут, чтобы поточить черенок. Точилом выступал край старой чугунной батареи советских времен, и он с покорным лицом садился к окну, таким образом, чтобы его манипуляции с ложкой не были заметны. Меланхолично глядя в окно, он бережно, с неизъяснимой любовью водил черенком о холодную шероховатую поверхность, тайком пробуя огрубевшим пальцем остроту металла. И никто из персонала больницы не обращал внимание на смирно сидевшего у окна дедушку. Один санитар даже выдвинул версию, что Никто просто дрочит, но это предположение хоть и вызвало ироничные улыбки, но не нашло поддержки у других санитаров, поскольку в качестве возражения было высказано напоминание о возрасте Никто.

Действительно, кому может причинить вред почти семидесятилетний старик? Но подобную лояльность людей в белых халатах нужно было заслужить, и Никто приложил к этому немало титанических усилий. Вот и сейчас он был вынужден принимать столь беспрецедентные меры конспирации, так как ему во что бы то ни стало нужно было покинуть эти «желтые» стены. Дрочит так дрочит, ему фиолетово, пусть думают что хотят. Но если бы врачи узнали истинные намерения этого вполне благопристойного с виду «дедушки», ответная реакция не заставила бы себя ждать, и в лучшем случае ему бы переломали все кости, а потом до самой смерти пичкали всякой дрянью.

Никто волновался напрасно. Тело Рулика бесцеремонно выволокли из комнаты как мешок, даже толком не осмотрев место суицида. И он торопился, потому что видел сон, а снам он истово верил. Всегда.

Он точил ложку и бесшумно шевелил губами. Скоро. Очень скоро.

Руслан ввалился в номер в дурном настроении. Слова Вадима насчет шрамов не выходили у него из головы. А ведь эти метки он собственноручно оставил еще Клепе и Серому!

Он без аппетита поел и сел на диван. По телу прошла легкая дрожь, теперь он вспомнил. Мрачный дом, странная девушка…

Мальчишник близился к завершению. Большинство ребят уже разошлись, и их осталось четверо – Руслан (виновник торжества), Дима, которого почему-то все, включая родителей, называли Клепой, Вадим и Серый. Примечательно, что Серого звали вовсе не Сергей, нет, развалившегося в траве спортивного телосложения парня звали Виктор, а кличка «Серый» приклеилась к нему из-за фамилии Серков. Три дня назад он вернулся из армии, оттрубив положенный срок, и, судя по внешнему виду, стадия отмечания его долгожданной демобилизации явно затянулась – отекшее лицо с красными утомленными глазами, исцарапанные руки с черной каймой под ногтями, расквашенный где-то нос плюс мощный перегар говорили сами за себя. Настроение у него было препаршивейшим, что было вызвано не только похмельным синдромом – Серый был крайне недоволен контингентом компании, если быть точнее, отсутствием особ противоположного пола. И напрасно Вадим с Русланом убеждали его, что на то он и мальчишник, Серый только мрачно сопел, изредка прикладываясь к пиву.

– Надо было со всеми уходить, – раз, наверное, в десятый хмуро говорил Серый. – Скукотища тут с вами…

– А чего тогда не ушел? – миролюбиво спросил Клепа, лениво жуя травинку. Он лежал на пледе, заложив руки за голову, и жмурился, отчего напоминал сытого кота.

– Я к братану пришел, понял? Полтора года не видел Руса, и теперь хрен когда увижу, – огрызнулся Серый.

Руслан мысленно улыбнулся, решив про себя, что не очень-то и обиделся бы, если бы «братан» Серый не пришел бы на мальчишник.

– А чегой-то ты вообще жениться решил, а, Рус? – вдруг спросил Серый с таким видом, словно у всех людей, намеревающихся связать себя узами Гименея, не все в порядке с мозгами. – Это ж на всю жизнь канитель!

– Зачем вообще люди женятся? – рассеянно ответил Руслан, взглянув на часы. Ваграм уже должен был отвезти ребят в город и отзвониться.

– А, ну да, – закивал головой Серый, в глазах промелькнуло пренебрежение. – Семья там, ячейка общества, дети, типа, голозадые.

– Это уж как воспитаешь, – ответил Руслан, и Вадим прыснул. Серый, однако, не понял подтекста, сделал глоток из банки и хмыкнул:

– А если она тебе надоест? Что, на стороне трахаться будешь?

– Серый, прекрати, – поморщился Вадим. Это был высокий, но чрезвычайно худой, почти тощий молодой человек с усталыми глазами, прятавшимися за толстыми линзами очков. Он был неплохим товарищем, но, по мнению Руслана, уж слишком много проводил времени за компьютером, из-за чего бесповоротно «убил» свое зрение.

Руслан задрал голову. Небо постепенно заволакивало густыми тучами, в воздухе стояла влажная духота. Клепа проследил за его взглядом.

– Никак польет скоро, – сказал он, поднимаясь на ноги. – Пора идти, хотя и лень после такого обеда, – словно в подтверждение своей фразы Клепа с ухмылкой похлопал себя по намечающемуся брюшку. В противовес Вадиму он был невысокого роста, зато компенсировал этот недостаток шириной плеч. Эдакий мальчик-шкафчик, как его за глаза называли приятели. У него было круглое лицо, причем всегда румяное, будто он постоянно натирал себе щеки вафельным полотенцем.

Руслан тоже встал.

– Кто-нибудь помнит расписание автобуса? – спросил он. – До остановки идти минут двадцать.

– Обойдемся без автобуса, – сказал Серый, и тон его исключал какие-либо компромиссы. – Я знаю короткую дорогу. Чем там мокнуть, сейчас быстренько домой долетим.