Смерть президента

— Да…

— Кого?

— Подбери из новеньких… В этом деле мне нравится некоторая неумелость, — Цернциц смущенно улыбнулся. — На последнем финале мелькала какая-то светленькая…

— Будет, — кивнул Стыць.

— Хотя… — протянул Цернциц в некотором раздумье.

— Слушаю!

— Даже не знаю. — Он подпер ладонью щеку и посмотрел в пространство неба, словно ожидая оттуда совета.

— Я бы так не смог, — сдавленно вырвалось у Стыця, и он тут же прижал мясистую ладонь ко рту, будто брякнул нечто несуразное.

— Как бы ты не смог? — Цернциц услышал его слова.

— В последний момент, в самый-самый… Я бы сам к ней под стол полез.

— А, — снисходительно улыбнулся Цернциц. — Понимаю… В этом тоже что-то есть… Но как посмотреть… Здесь требуется самообладание, выдержка… Умение оценить… Но главное в другом…

— Понимаю, — Стыць проглотил комок в горле. — Это не каждому по зубам.

— По язычку, — поправил Цернциц. — Она уже здесь?

— Вчера вы сказали, что пусть останется та же… И я ее предупредил.

— Ну что ж… Пусть. А после обеда сменишь…

— Сделаю.

— И еще, — Цернциц встал из-за стола, подошел к окну, окинул взглядом мир, постоял, скрестив руки на груди, как это любил делать, глядя на поле сражения, все тот же мордатый, низкорослый полководец. — И еще, — Цернциц вернулся, сел, механически заглянув под стол, — сегодня намечается гулька… Банкет, как выражаются ученые люди.

— Все готово! — Стыць уже хотел было уважительно добавить «Иван Иванович», но спохватился — не имел он права обращаться к Цернцицу по имени-отчеству, вообще как-то обращаться к нему. Только выслушивать, только исполнять, только беспрекословно. Это нисколько его не задевало, он искренне полагал, что так и должно быть, так и положено общаться с большим человеком. Если бы он произнес: «Все готово, Иван Иванович», это было бы все равно, что собака, которой сказали «фас», ответила бы: «Хорошо, Иван Иванович».

— Народу будет много, публика серьезная… Весь цвет города…

— Все готово! — повторил Стыць, перебив Цернцица и не заметив этого.

— Подожди, — Цернциц поморщился. — Не торопись… Все произойдет не в ресторане, а здесь… На нашем этаже.

— Но… — Стыць был растерян.

— Здесь, — повторил Цернциц. — Ресторан… Это пошло. Пьянка, напьются, расползутся, обблюются…

— Но цвет города…

— Об этом самом цвете я и говорю. Постарайся, чтобы все хотя бы оставались на ногах. Столы накрыть в большом фойе… Стульев не надо. Пусть ходят, пьют, едят, общаются… Смотри только, чтобы ничего ценного не сперли.

— Цвет города?

— Да! — первый раз повысил голос Цернциц. — Я говорю именно о них, об этих голодранцах вонючих! Заведи их сюда, во всяком случае, не препятствуй, пусть полюбуются сверху на свой задрипанный город…

— Да они обалдеют!

— В этом и цель. Никто из них не был на такой высоте… Ладно, обмоем мою обновку… Купил универмаг… Не представляю, на фига он мне… Но купил.

— Сколько гостей ожидается?

— Где-то около тысячи… Как всегда, ханыги просочатся, любители выпить и пожрать…

— Ни единого! — заверил Стыць с непонятной яростью.

— Хорошо бы, — усмехнулся Цернциц. — Сможем мы принять тысячу человек?

— Примем.

— И проводим?

— И выпроводим. — Маленькая поправка, которую сделал Стыць, видимо, понравилась Цернцицу. Две лишние буквочки поставили гостей на подобающее им место. — С почетом и уважением.

— Подойди сюда, — Цернциц поманил Стыця пальцем, и тот, замешкавшись, бросился к столу, не зная, с какой стороны подойти к банкиру. — Смотри… Вот пригласительный билет.

— У моих ребят уже есть образец.

— Помолчи, я не спрашиваю, что есть у твоих ребят и чего у них нет!

— Виноват!

— Вот пригласительный билет. Есть сведения, что в типографии их отпечатали чуть ли не вдвое больше, чем заказано. Значит, будут рваться лишние. А их быть не должно.

— Понял!

— Смотри сюда… Видишь, в этом углу вдавленная полоска, канавка? Я ногтем провел… Видишь?

— Очень хорошо вижу.

— Так вот, пропускать только тех, у кого на пригласительном билете будет прочерк ногтем. Усек?

— Все как есть.

— Пусть хоть в бриллиантах приходят, но если полоски нет — от ворот поворот. Всем, кого желаю видеть, я сам разослал приглашения. Городские власти, банкиры, директора… Ну и, конечно, теневой бизнес.

— Мафия? — улыбнулся Стыць.

— Нет, — жестко сказал Цернциц. — Теневой бизнес. С мафией я не вожусь. И забудь это слово.

— И это… Девушки?

— Пусть приходят победительницы всех наших конкурсов. Не участницы, — Цернциц поднял указательный палец, — а именно победительницы.

— Но их тоже наберется добрая сотня…

— Тем лучше.

— Форма одежды парадная?

— Я бы им предложил вообще прийти без одежды, но, боюсь, не все поймут. И еще, — Цернциц помолчал. — Подумай об укромных уголках… Поменьше света, побольше мягкой мебели… Если у кого-нибудь с кем-нибудь завяжется… Не препятствуй. Это придаст некоторую пикантность нашему сборищу, а?

— Да город взвоет от зависти!

— Пусть воет! Кстати, о твоих ребятах… Укромные уголки не для них. Предупреди, это строго. Твои сегодня должны быть бесполыми. Как евнухи, понял?

— Так точно!

— Боюсь, одних победительниц будет маловато, а? — Цернциц вопросительно посмотрел на Стыця. — Добавь по своему усмотрению… Всех, кто здесь побывал, — Цернциц кивнул под стол, — пусть приходят… Надо как-то поощрить девочек.

— Но это тоже полсотни.

— Пусть, — повторил Цернциц. — Так… В ресторан команда спущена, напитки завезены, закуски в наличии… Когда собирается высший свет… Гости наверняка пожелают сунуть за пазуху или в сумочку бутылку шампанского, хрустальный фужер, пепельницу, ложки, вилки, рюмки, стопки… Некоторые котлетами пакеты набивают… Не препятствуй.

— Да они же все разнесут! — гневно воскликнул Стыць, бережливой натуре которого было невыносимо даже думать о том, как гости будут растаскивать добро. И кто — банкиры, миллионеры, владельцы вилл на Кипре и в Испании…

— Пусть, — смиренно повторил Цернциц. — Дольше будут помнить этот вечер, его хозяина… И потом, знаешь… Каждая унесенная вещица порождает в душе воришки чувство вины.

— Вина будет, когда за руку схватишь! — стоял на своем Стыць. — Когда при людях из кармана вынешь и на стол бросишь! Когда под зад коленом! Когда по морде мухобойкой!

— Ничего, — Цернцицу, видимо, понравились слова Стыця и его злоба против мелких воришек, поэтому голос его оставался таким же негромким и смиренным. — Авось… И потом… Это ведь все куплено на их деньги, если уж называть вещи своими именами, хе!

— На чьи бы деньги ни куплено, а у вещи хозяин есть! — Стыць твердо стоял на своем.

— Все. Иди. Гости начнут съезжаться в три. После трех в Дом впускать только гостей. И не забудь про главное. — Цернциц настойчиво постучал пальцем по дубовой поверхности стола, как раз по тому месту, под которым находилось оборудованное местечко для победительниц конкурса красоты.

Оставшись один, Цернциц еще некоторое время размышлял о предстоящем вечере, потом отправился по отделам, дав Стыцю возможность выполнить его главное поручение. Когда же он, вернувшись в кабинет, чтобы провести совещание руководящего состава банка, заглянул под стол, то с екнувшим сердцем убедился, что задание выполнено и стол приведен в рабочее состояние. В полумраке подстолья Цернциц увидел встревоженно блеснувшие глаза красавицы. Побледнев от предстоящего, Цернциц опустился в кресло и остро глянул на собравшихся.

Его надежные соратники сидели в первом ряду с блокнотами, чтобы тут же записать все указания, чтобы ничего не упустить, чтобы тут же броситься выполнять. Прошло совсем немного времени, минут десять-пятнадцать, и оцепеневшие от напряжения подчиненные с облегчением почувствовали, что могут наконец перевести дух — все заметили, что глаза у Цернцица начали стекленеть, их явно повело к переносице, взгляды левого и правого глаза пересеклись, как прожектора в ночном небе. Тело Цернцица напряглось, и в гробовой тишине послышался сдавленный стон, просочившийся сквозь сжатые зубы. Все деликатно опустили головы и принялись что-то старательно записывать в свои роскошные блокноты. И при этом почти незаметно коснулись друг друга локотками, как бы обменялись впечатлениями — дескать, понимаем, дескать, сами живые люди. А подняли головы, когда Цернциц уже вытирал лоб белоснежным платочком.