Змей

Свалка, крики и брань не прекращались. Калота науськивал воинов на старейшин. Пока Сабота пробирался к прорицателю, его раза два огрели посохом по спине и порядком намяли бока, но он и не почувствовал. Когда же наконец Сабота нагнулся, чтобы взять заветную ладанку, кто-то рявкнул над самым его ухом.

— Ты что делаешь?!

Это был начальник стражи. Весь потный, красный, он держал в руках тяжеленную палицу.

— Расчищаю поле сражения! — по-военному четко ответил Сабота и указал на мертвое тело.

— Тащи! — одобрительно сказал начальник стражи и замахнулся палицей на Кутуру.

Сабота поволок труп прорицателя за дверь. В коридоре он наконец завладел ладанкой, но тут снова раздался голос начальника стражи:

— Э-э, да ты, видать, успел обыскать его! А ну, давай сюда, что ты там нашел!

— Слушаюсь!

Сабота сунул руку в торбу. Это было последнее, что видел начальник стражи. В ту же минуту будто жаркое пламя ослепило его: все лицо ему облепил красный перец.

— Ой-ой! — завопил начальник стражи и выронил палицу.

А Сабота зашагал к девяти страшным подземельям. И хотя шел быстро, ему казалось, что он ползет, как черепаха, потому что по каменным коридорам неслись вдогонку вопли ослепленного начальника стражи:

— Держи его! Держи!

«Да беги ты, беги!» — закричал бы наверняка Панакуди, если бы был здесь. Только Сабота рассудил, что, побеги он теперь, это сразу выдаст его. Поначалу он думал вернуться в святилище прорицателя за священной маской, да вовремя смекнул, что о смерти прорицателя скорее всего известно уже всей крепости, и стража, завидев человека в священной маске, сразу заподозрит неладное.

Сабота решил положиться на перец. Вместо того чтобы прибавить шагу, он шел все медленнее. А вдруг преследователей окажется не один и не два? Как ослепить их всех разом? Эх, были бы здесь Двухбородый, Козел, дед Панакуди!.. Сообща они бы с любыми преследователями справились, не то что в одиночку...

Сабота свернул за угол и притаился в глубокой арке двери. Погоня, не заметив его, пробежала мимо. Тогда он помчался следом за стражниками.

— Разбойник! Вор! Догоним — шкуру спустим! Соломой набьем! — кричал Сабота вместе со всеми.

Когда они приблизились к длинному входу, Сабота выскочил вперед и крикнул:

— Я видел, он сюда побежал! Держи его!

У входа сидели, скрестив копья, караульные, но стражники повалили их и ворвались внутрь.

Тут могучий рев снова потряс стены крепости. Воины переглянулись — змей ревел с такой силой и на этот раз так близко, что зазвенели висевшие на стенах алебарды.

Сабота сорвал одну из алебард, поднял ее над головой и с криком «Вперед! Держи вора!» — побежал к первому подземелью, где помещалась псарня. Остальные ринулись за ним.

Глава шестнадцатая

ДЖОНДЕ ГРОЗИТ СМЕРТЬ

В ту самую минуту, когда Сабота и стражники ворвались в коридор, который вел к псарне, змей взревел во второй раз.

Он проголодался. Еще бы! Волопас, который накануне погнал змею телят, отдал ему только одного теленка, а двух других увел в лес, зарезал и зажарил.

— Хоть раз в жизни поесть телятинки вдосталь.

Боярин, заслышав змеиный рев, распорядился отвести чудищу красавицу Джонду.

Воля боярина была бы тотчас исполнена, если бы начальник стрелков, с утра напившись молока, не затеял драку с начальником меченосцев. Они уже давно ненавидели друг дружку, каждому хотелось стать главным предводителем боярского войска. Напрасно посланный воин метался по двору крепости и звал:

— Начальник стрелко-ов! Начальник стрелко-ов!

Джонда в это время стояла у крепостных ворот — ни дать ни взять боярышня, в белом льняном платье, расшитом желтыми и красными шнурами, золотые волосы расчесаны на пробор. Длинные ресницы опущены, но грудь дышит ровно: девушка спокойно ожидала своей участи.

— Страшно тебе? жалко, небось, с жизнью расставаться, — жалели бедняжку женщины.

Но Джонда отвечала:

— Нет! Когда мужчины — трусы, жить не хочется!

Джонду стерегли Бранко со Стелудом. Крестьяне стояли вокруг понурившись.

Дед Панакуди тоже был здесь. Только он один и стоял с поднятой головой. Стоит — на боярский замок поглядывает и кончик уса покусывает, видно, тревожится. Да и как же тут не тревожиться, когда от Саботы ни слуху, ни духу! Правда, окно в боярских покоях все еще закрыто. И Калота, хотя солнце уже давно встало, еще не показывался, а стражники на крепостных стенах суетятся, о чем-то спорят, и главные ворота все еще не открывались. Значит, в крепости творится что-то неладное.

Она стояла целая-невредимая, грозная, неприступная, упершись своими башнями в самое небо. Разве этакую твердыню одному под силу разрушить или затопить? Даже если Сабота проберется к потайной преграде, сумеет ли он открыть ее? Скорей всего сам погибнет. А тогда и красавицу Джонду уже не спасти...

Панакуди вздохнул и положил руку на пояс. Там у него была припрятана скунсовая мазь — последняя надежда старика. Если Саботу постигнет неудача, Панакуди подойдет проститься с девушкой и, гладя ее по голове, незаметно намажет ей волосы этой мазью. Известно, какой запах у скунса, — даже голодные волки нос воротят, а уж привередливый змей и подавно!

Тут раздался оглушительный рев. По всему было видно, что змей вылез из пещеры и приближается к деревне.

Крестьяне кинулись прятаться — кто за ближние скалы, кто в лес. Перепуганные стражники озирались на крепостные ворота, ожидая боярского приказа. Но ворота не открывались.

Панакуди смотрел на крепость и беззвучно шептал: «О, небеса! О, боги милосердные! Помогите доброму, умному Саботе! Не дайте ему погибнуть! Ради Джонды, ради всех нас отведите от него меч и копье! Пусть он мчится резвее серны! Пусть сражается напористей вепря! Помогите ему, и я принесу вам в жертву трех самых жирных своих баранов!»

Панакуди молился. Змей, не переставая реветь, двигался к деревне. Стражники нетерпеливо поглядывали на ворота в ожидании приказа. А Сабота в развевающемся плаще с алебардой в руке мчался к псарне.

Глава семнадцатая

ВПЕРЕД, С АЛЕБАРДОЙ В РУКЕ!

Когда пятеро воинов ворвались в псарню, боярские псари — вооруженные железными крюками и палицами верзилы — сидели и распивали вино. Они вскочили, чтобы остановить пришельцев.

— Прочь! Мы преследуем преступника! — вскричали воины. — Прочь с дороги!

Впереди из одного конца подземелья в другой тянулись узкие высокие мостки. Псы, как ни подпрыгивали, не могли достать проходящих. Зато они подгрызли деревянные опоры, и теперь мостки держались на честном слове.

— Пароль! — потребовали псари.

— Как смеют псари преграждать дорогу благородным боярским воинам, которые преследуют преступника? — крикнул Сабота и обрушил алебарду на голову одного верзилы.

Воины выставили копья и ринулись вперед. Они уже были посередине мостков, когда мостки угрожающе прогнулись и закачались из стороны в сторону. Затрещали деревянные опоры. Сабота понял, что если мостки рухнут, то даже перец не спасет его.

«Кажется, пришел мой конец!» — подумал он, поднял глаза кверху и увидал, что над самой его головой свисает с потолка толстая веревка с крюком на конце. Это был крюк ста смертей: боярские палачи подвешивали на нем осужденных, несчастные раскачивались в какой-то пяди от клыков песьей своры и прощались с жизнью не один раз, а сто, если не больше. Сабота смекнул, что теперь этот крюк для него — единственное спасение. Только он подпрыгнул и ухватился за него, как мостки переломились и рухнули.

Раздались душераздирающие вопли и громкое рычание. Внизу творилось что-то страшное. А Сабота раскачивался на крюке. Свирепые псы не могли равнодушно видеть жертву, подвешенную на веревке. Они прыгали, лаяли, пытаясь укусить Саботу. Огромный пес вцепился в его царвули повис. Хорошо, что ремешок царвула лопнул. Иначе не сдобровать бы Саботе. Теперь веревка раскачивалась так сильно, что он изловчился, оттолкнулся о стену и, выпустив крюк, спрыгнул на другом конце псарни.