Страница 4 из 136
«Неужто вчера-таки купили?»
Но сердце Марины Сергеевны подсказывало ей: что-то неладное произошло, неправильное.
Она принюхалась, вдумчиво втягивая воздух, как делают в фильмах следопыты.
В секции пахло тоской, скандалом, горем – как в домах престарелых или гримерных некоторых сто лет не ремонтировавшихся театров.
Нервно сжав губы, она пшикнула распылителем в пространство перед собой. Зачем – не понятно.
– Ну-с, что тут у нас? – мягкой поступью к Марине Сергеевне приближался Богдан, в респектабельном пиджаке, дивной с широким воротом итальянской рубашке и дешевом галстуке-приблуде. Его красивые голубые глаза глядели хищно, но как бы через силу, хотелось даже сказать «торчали» – перед выходом из дома он выпил слишком много кофе, силясь сменить ночную рифму «пабы-клубы-бабы» на какую-нибудь к слову «порядок».
– Чистота, Богданчик. Только вот крокодил... Куда подевался-то?
На лбу менеджера образовались две озабоченные складки.
Он достал из кармана мобильный, набрал номер. Долго не отвечали. Богдан чертыхнулся и набрал еще раз. Наконец повезло.
– Ариша? Спишь? Чего? Ах, простудилась... Плохо... Лечись там... Слушай, у меня тут вопросик один. Куда зеленого девали? Ну, крокодила. Что? А-а... Ты это серьезно? Ну ничего себе! Жжёте! А я подумал, что сбежал... – Богдан гаденько хохотнул.
Он спрятал трубку в карман и растерянно уставился в пол – мысль нехотя распихивала добытые сведения по дырявым карманам мозга.
– Что там сказали? – поинтересовалась Марина Сергеевна, подобострастно заглядывая в кое-как выбритое лицо начальника. – Продали голубу?
– Умер. Представляете?
Труп обнаружили вечером.
Зеленые глисты цифр электронных часов акробатически изгибались, показывая начало двенадцатого – «Сытый-сити» был пятнадцать минут как закрыт.
По-гусиному вытянувшись к складному зеркальцу, поставленному на витрину – там, в морозных глубинах, зернилась разновсяческая икра – прехорошенькая Галинька, она была уже в дубленке, возила по верхней губе восковым пальцем гигиенической помады.
Она дожидалась Женю, которая сдавала отчетность, чтобы вместе с ней идти к автобусу.
Не то чтобы идти в одиночку было опасно – микрорайон слыл приличным, хорошо освещался, да и улица производила впечатление людной, но такова была традиция. Галинька и Женя считались подругами.
Увлажненные губы призывно заблестели и Галинька удовлетворенно сложила помаду в косметичку.
Женя все не шла.
«Опять опоздала, копуша. Небось теперь там очередь на сдаче. А может Богдан решил проповедь прочесть, чтобы потом ему в кабаке веселей гулялось...» – вздохнула Галинька, извлекая из косметички голубой карандаш.
Раз есть время, можно и глаза накрасить.
Зачем прихорашиваться на ночь глядя (Галинька незаконно жила в женском общежитии Текстильного техникума, сразу по возвращении с работы она смывала косметику и, даже не поужинав, ложилась спать), было непонятно. Но Галинька привыкла доверять своей интуиции, а она, голосом старшей сестры – та еще в начале девяностых перебралась в Москву и теперь служила в салоне красоты – говорила: так правильно.
«Вероятно, она красится, чтобы осимволить Великое Освобождение, с которым у нее ассоциируется всякий конец рабочего дня. Это как пострижение новобранцев или молодых монахов, только наоборот...» – подумал проходящий мимо разнорабочий Саша. Он медленно грохотал тележкой, полной мороженых минтайных обрубков.
Смугленькое веко Галиньки послушно замерло, голубой карандаш прочертил длинную жирную стрелку.
Теперь левое.
Галинька примерилась... Как вдруг в карманном зеркальце, двустворчатая раковина которого как будто затаилась, чтобы вот-вот цапнуть девицу за нос, мелькнул желтый аквариум, точнее, акватеррариум, с единственным в экспозиции крокодилом. Одну третью часть составляла сухая пластиковая площадка, куда крокодил кое-как выбирался по ночам, чтобы порычать, поскрести когтями. Привычным взглядом Галинька окинула датчики – фильтр работает, температура воды 24, воздух – 35 градусов... Как во Вьетнаме.
Хозяин вольеры, молодой вьетнамский крокодил, лежал на дне, как обычно.
Нет, не как обычно.
Брюхом вверх!
Галинька громко вскрикнула, вскочила со своего вертящегося стула.
– Ты чего, Галка? – встревоженно поинтересовалась Женя, трогая ее за плечо.
– Посмотри же! Там, вон! Что ли, сдох?
Женя повернулась к аквариуму.
– Ну... да. Ужас какой...
– И что теперь?
– Наверное, похороны, – пожал плечами Саша, его крупной лепки ироничное лицо, обросшее двухдневной щетиной, блестело от трудового пота.
Но в этой Сашиной шутке не оказалось никакой шутки.
В секции рыбы и морепродуктов собрался народ.
Все еще в дубленках, Галинька и Женя походили на жен-мироносиц из баптистской брошюры. Они стояли ближе всех к аквариуму, излучая скорбное спокойствие.
За ними, оплывая от усталости как большая новогодняя свеча, расположилась продавщица из кондитерского Серафима, немолодая, неповоротливая женщина, всяким торговавшая на своем веку. Эпоха обэхаэсэса, с ее редкими, но оттого втройне грозными расстрельными делами, борьбой против несунов, «особо крупными размерами» и прочим народным контролем наложила на Серафиму печать непроходящего испуга. Выражение ее увядшего лица наводило Сашу на мысли о гримасах гибнущих внезапной насильственной смертью – оно было недоумевающим и одновременно мазохистически-радостным.
Серафиму придерживала за талию уборщица Нона – бесправное существо родом из грузинского села. Когда-то их названия завораживали даже диавольски требовательного поручика Лермонтова, теперь же не умели запомниться картографу.
С той же стороны витрины, что и Саша, стоял, поигрывая брелоком от машины (он никогда не упускал случая уточнить – «иномарки»), охранник, отставной майор Молоштанов. Крючковатый нос, мелкие бесцветные глаза, волосы в ушах.
Поодаль теребила пачку дамских сигарет Арина, менеджер этажа. Время от времени она изменяла позу, чтобы дать отдохнуть своим натруженным ногам, переобутым уже для улицы в теплые сапожки на высоком каблуке.
Остальных Саша, работавший в «Сытый-сити» только четыре месяца, совсем не знал.
Все по-разному молчали, вглядываясь в мутную воду аквариума с покойником.
«Гражданская панихида», – усмехнулся Саша.
– Товарищи, что делать будем? – воззвала Серафима, оборачиваясь. На собраниях трудового коллектива супермаркета она всегда что-то предлагала – сказывалась советская выучка.
– Ну... как это что? Закопаем!
Галинька зачем-то всхлипнула.
– А по ведомости проведем как «браковку», – задумчиво заметила старший кассир.
– Не получится. При браке нужно оформлять возврат, – сказала очкастая девушка из бухгалтерии. – А эта «Гортензия-альфа», которая нам животное поставила, уже месяц как самоликвидировалась, директор вообще в розыске...
– Тогда оформим как «порченый».
– Теоретически можно. Только если будет проверка, с меня за «порченого крокодила» снимут премиальные... Скажут, неправильные у тебя, Шарова, шутки.
– Можно сделать, чтобы его купили, – предложила Женя.
– Да кто его дохлым купит? Его и живым-то никто не покупал...
– Почему, предыдущего же купили, – возразила Галинька.
– То случайность была. Такие фраера, с фантазией, нынче редкость... – Молоштанов улыбнулся своему воспоминанию, сверкнул золотой зуб.
Эту популярную историю – про фраера с фантазией – Саша уже слышал. Некий бизнесмен привез купленного в «Сытый-сити» крокодила на стрелку с контрагентами, думал удивить. Поскольку он приехал раньше, сдал спортивную сумку с тварью в гардероб ресторана. Пока то да се, крокодил выбрался, довел до апоплексического удара лысого метрдотеля и принялся за сонную кухонную челядь... Его ловили габардиновым чехлом от дивана под улюлюканье и свист официантов, а потом, озлобившись, палили в болотно-серую тушку из газовых пистолетов, пока она не затихла на фальшивых булыжниках декоративного камина. Происшествие попало в газеты.