Жизненная сила

«Я ненавижу это место».

Таковыми оказались ее первые записанные слова и, пожалуй, наиболее честные.

Затем, чтобы как-то поддержать и оправдать свой плещущий через край гнев, она составила список капитанов, убитых на Медулла оссиумм, описала их ужасную смерть, заполняя грубые листы цвета кости живыми подробностями. Потом сложила их и засунула в асбестовую папку, которую всегда носила с собой с того времени, как покинула второй лагерь.

Эксперимент постепенно превратился в акт самодисциплины.

А дисциплина превращала привычку в ощущение обязанности, и через десять лет ведения дневника без единого пропущенного дня Миоцен поняла, что ей уже просто нравится писать. Она могла изливать на страницы все, что хотела, и страницы никогда не жаловались и не выказывали сомнений. Даже медленный скрупулезный процесс написания каждой буквы нес в себе очарование и некое наслаждение. Каждый вечер Миоцен начинала с описания рождений и смертей. И первые преобладали над вторыми. Множество из ее капитанов обзавелись новыми детьми, и старшее их потомство - те, кто остались верны и любимы - тоже постепенно обзаводилось своими отпрысками. Медулла оссиум был суровым миром, но очень плодовитым, и скоро люди заняли в нем главенствующее положение. Рождаемость превышала смертность в двадцать раз, и эта тенденция все росла. Редкий капитан не предлагал для размножения свою сперму или яйцеклетки. Разумеется, если бы все это перешло разумные границы, Миоцен потребовала бы полного воздержания. Или квот. Но, слава богу, таких жертв пока не требовалось. Более того, эта свобода позволяла Миоцен встать в ряды тех капитанов, которые не рождали очередных детей на этой демографической волне.

И таких было достаточно. Честно говоря, даже больше чем достаточно.

Другим капитаном, не ставшим повторять первый опыт, оказалась и Уошен. У нее тоже был сын, ушедший с Бродягами, и обе они знали опасность, которая таится в том, чтобы подарить миру новую душу. А люди слишком часто принимали рождение детей за, так сказать, увеличение бессмертия, пытаясь обеспечить свое будущее преданными существами.

- Но это меня не извиняет, - как-то заметила Уошен, подавив гнев полуулыбкой.

- Извиняет? - твердо переспросила Миоцен, не понимая этого неподходящего к данному случаю слова. - Извиняет. Извиняет. - Она покачала головой и отхлебнула обжигающе горячего чаю. - Что именно ты подразумеваешь под своим «извиняет»?

Это был необычный вечер. Случайно зашла Уошен, и Вице-премьер по какой-то прихоти пригласила ее присоединиться к ней. Сидя на низких креслах около дома, они смотрели, как почти голая ребятня - уже подросшие и совсем малыши - бегала по площади. Груботканные тенты давали тень, но из-за многочисленных дырок, прогрызенных насекомыми, куски площади оказались залитыми небесным синим светом. Этот свет за последние сто восемьдесят лет померк совсем ненамного. Он оставался по-прежнему ярким, обжигающе горячим и порой даже полезным. Миоцен подставила под отверстие свой овальный стальной бокал, и он, фокусируя энергию, превратился в удобный даже в путешествиях заварной чайник. Дождевая вода быстро закипела, и Миоцен приготовила для гостей большие кружки чая.

Уошен приняла чашку с поклоном и заметила, что у нее уже есть сын. Миоцен не сказала ничего о своих предыдущих мыслях, впрочем, как и о последующих. Вместо этого она лишь просто подтвердила:

- У тебя есть сын. Да, есть.

- Но если я найду достойного отца, я заведу еще одного. Или двух.

Уошен трудно находила себе любовников. Дью считался предателем. А как иначе можно было его назвать? Впрочем, он был полезным предателем, находя возможности передавать им информацию о местоположении и занятиях Бродяг.

- Массовое деторождение. И все-таки я не верю, что это лучший выход…

- Согласна, - кивнула Миоцен.

- Хотя я и обнаружила для себя… - Уошен заколебалась, понимая, что последующие слова нужно облечь в некую удобоваримую вежливую форму.

- Что? - подтолкнула Миоцен.

- Аморальность этого. Ну, аморальность рождения ребенка, а особенно столь большого их количества.

- О чем ты говоришь, дорогая?

Уошен медленно пила чай и наконец решила, что незачем беспокоиться о том, что подумает о ней Вице-премьер.

- Делать детей - это циничный расчёт. Они приходят в жизнь не благодаря любви…

- Разве мы не любим их? - Сердце Миоцен на мгновение вздрогнуло.

- Любим, конечно. Конечно, да. Но родители при их производстве руководствуются лишь прагматичной логикой. В первую очередь. Дети дадут столь нужные рабочие руки и головы, которые можно должным образом воспитать и образовать, чтобы этими головами и руками построить очередной мост.

- В соответствии с планом Ааслин, - заметила Миоцен.

- Естественно, мадам.

- А разве это не достаточно важная причина?

- Мы говорим, что это так. - Медулла оссиум изменил лицо Уошен. Ее плоть оставалась по-прежнему упругой и здоровой, но принимаемая пища и постоянное ультрафиолетовое облучение изменили ее комплекцию и цвет кожи. Кожа ее стала коричневато-серой; Уошен стала похожей на дым. Но еще больше, чем кожа, изменились ее глаза. Всегда мягкие, теперь они смотрели строже. Уверенней. И разум, светившийся в них, тоже стал более волевым, сосредоточенным, устремленным не только на личные интересы.

- Но разве мы не должны предпринять все возможное, чтобы спастись? - настаивала Миоцен.

- А что произойдет потом? - вдруг прервала ее Уошен. - Нам нужно еще столько тел в ближайшие сорок восемь столетий. Если мы собираемся создать индустриальную мощь, как воображает Ааслин, предполагая, что Meдулла оссиум продолжает увеличиваться… тогда конечно. Тогда мы вернемся домой и нас встретят как героев, ну, и так далее… Но что станет с этим маленьким государством, которое мы породили?

- Имеет смысл обсуждать далеко не все, - заметила Миоцен.

- Полагаю, что наихудшее обсуждать необходимо.

- Извини?

- Мадам. В конце концов, решать - это не наша задача. Это будущее наших детей и внуков.

Неожиданно Миоцен почувствовала, что пришло время сна. Уединения, позволявшего, не делая лица, в своей уютной темноте изложить на листках все происшедшее за день. Всего несколько строк крошечных букв. Бумага была тонкой, насколько позволяла нынешняя промышленность, но с годами все равно станет все труднее и труднее читать историю их возрождения.

- Наш Корабль вмещает в себя всевозможных пассажиров. И странные чужие, может быть, часто куда нужнее, чем наши дети.

Молчание.

Миоцен оправила форму, изготовленную из прохладной белой ткани, пористой с учетом непрерывно выделяющегося острого пота. Несколько вплетенных в нее нитей серебра символизировали былую зеркальность их костюмов. Дети же вне публичных мест носили лишь штанишки или короткие юбочки и жилеты. Миоцен уже давным-давно смирилась с их наготой, но зато неукоснительно требовала от капитанов постоянного ношения полной формы.

Утомленная ожиданием ухода гостьи, она поинтересовалась, чем та столь озабочена.

- Этими детьми.

- То есть?

- Ах, если бы существовали только они…

- Ты имеешь в виду Бродяг! - Миоцен кивнула, рассмеялась и сделала вид, что допила свой чай. - Я предполагаю, что они просто хотят остаться здесь, где им так хорошо. Остаться на Медулле, и мы можем запереть их здесь. Прочно и надежно.

В аккуратном списке потерь и приобретений, заносимых на страницы дневника Миоцен, появилась новая категория. Там были рождения и смерти, а теперь добавились еще и побеги.

Миоцен понимала, почему начались эти побеги. Дети брали с собой только провизию и легкие приспособления, предназначенные для длительного похода. Судя по слухам и имеющимся свидетельствам, ближайшие Бродяги находились где-то в тысяче километров за горизонтом. Это было утомительное путешествие для любого нормального человека, но Миоцен почти верила, что дети - особенно наиболее впечатлительные из них - могли убедить себя в том, что их побег - это достойный вызов всем смутным сомнениям, существовавшим в их еще очень короткой жизни. Она могла даже представить себе все причины, по которым они бежали. Скука. Любопытство. Политические идеи сентиментальности или насилия. А некоторые, возможно, просто не видели применения себе здесь, внутри лагеря, Преданных. Это были ленивые, трудные, туго соображающие дети, считала Миоцен, и они надеялись, что у Бродяг с них будут спрашивать меньше. Именно это они должны были говорить себе, решаясь на побег. И они уходили поодиночке или маленькими группами, блаженно рассчитывая на свою молодость и фортуну, которые должны были привести их к наградам и счастью.