Страница 17 из 22
Вечером они прибыли на место грядущего преступления и принялись с дотошностью инженеров вымеривать расстояния шагами.
– Вот! – воскликнул Рогов, отсчитав от поворота тропы двадцать шагов и упершись в стог сена, – вот этот стожок и приготовим.
– Думаете? – упавшим голосом отозвался Охлобыстин. – По-вашему, удобное место?
– Так удобнее некуда, Иннокентий Андреевич. Смотрите сами: цель ваша пойдет по тропинке поначалу прямо на вас, тридцать шагов – стреляете в грудь без возможности промаха. Потом вокруг вас, семьдесят шагов – стреляете в бок. И, наконец, удаляясь от вас, – еще тридцать шагов до вон того куста – обстреливаете спину. Прямо-таки ключевой редут у вас, Курганная батарея…
– А не слишком близко? Вдруг заметит издали?
Рогов задумался, потом сходил в лес, наломал жердей и, промучившись полчаса, устроил из стога шалаш, совершенно сходный со стогом по внешности, но полый внутри.
– Ну вот, Иннокентий Андреевич, теперь у вас прямо домик свой, хоть на неделю поселяйтесь. Оно вам и потеплее будет. Лошадь оставите за лесочком, сделаете дело – и бегом в полк, чтобы к утру явиться без всяких подозрений. Недурно придумано, не так ли?
– Очень недурно, – уныло отозвался Охлобыстин, – просто замечательно придумано…
Тщательность разработанного плана привела его в полнейшее отчаяние. Теперь убийство представлялось чем-то совершенно неотвратимым. Ночью Иннокентий Андреевич не спал, мучительно пытаясь найти решение сложившейся головоломки, но так ничего и не придумал. Проснувшись еще затемно, около четырех утра, он испытывал странные ощущения: будто в груди поместился какой-то противный, вязкий груз, тяжело давящий на внутренности. Руки и ноги отяжелели, а мысли, словно пьяные мужики в кабаке, шатались бесцельно, не производя в своем движении никакой полезной работы, одну только сутолоку и суету. В таком состоянии он добрался верхом до знакомого уже места засады, забрался в устроенный из стога сена шалаш и оцепенел в ожидании. Сидеть в засаде было нестерпимо скучно. Чтобы развлечься, Иннокентий Андреевич сшиб из ружья несколько чернеющих на фоне блеклого ночного неба веток с окрестных деревьев. Убийство – убийством, а диковинное английское ружье с увеличительным прицелом казалось Охлобыстину весьма забавной, удивительно сконструированной игрушкой; стрелять из него было интересно, увлекательно. Всегда приятно пользоваться хорошо сделанной вещью.
Между тем светало; солнце поднималось все выше, ночной туман постепенно уползал в ручей. Иннокентий Андреевич, лежа в своем убежище, не сводил томительного взора с тропы, искренне желая, чтобы это томление продолжалось вечно и чтобы император никогда более не появился в этом месте, а ехал бы себе поскорее в Таганрог, подальше от сумасшедших гвардейцев. Однако распорядок государя, сызмальства приученного венценосной бабкой дорожить всякой минутой, мог быть нарушен разве только проливным дождем. Фигура российского самодержца появилась на тропе в семь минут девятого, в полном соответствии с заведомой записью в камер-фурьерском журнале.
Несмотря на будничность и обыкновенность этой обязательной утренней прогулки, император, казалось, наслаждался каждым сделанным шагом. Офицерская семеновская шинель, небрежно наброшенная на плечи, свободная походка – все это так не вязалось с привычным обликом державного властелина, так разительно отличалось от его официального вида, что Охлобыстин схватил ружье, нарочито поставил палец на скобу спускового крючка (чтобы, не дай Бог, не нажать случайно) и принялся жадно всматриваться в лицо Александра Павловича.
Оно было прекрасно. Будучи весьма красивым мужчиной, признанным лучшим среди всех европейских монархов кавалером, Александр Павлович постоянно подвергался обвинениям в двуличии, как будто император имеет право на искренность, особенно на публике. Сейчас, сквозь увеличительный прицел, император выглядел домашним, умиротворенным, хотя и немного грустным. У него было лицо философа, близкого к открытию смысла жизни. Сама мысль убить человека в такую минуту показалась Иннокентию Андреевичу даже не чудовищной – смешной. Провожая государя стволом, он любовался им, радуясь сознанию того, что сейчас, столь странным способом, охраняет жизнь этого милого, привлекательного человека. Но, помимо этого, Иннокентий Андреевич не без интереса отметил в себе еще одно ощущение – гордости, власти, способности управлять событиями. Одним движением пальца он мог бы совершить переворот во всей истории мира, но – не совершал.
Император прошел мимо в двадцати шагах, так что через прицел можно было различить мелкие морщинки вокруг глаз, обошел по дуге стог и начал удаляться. Охлобыстин не отрываясь смотрел ему вслед через прицел, желая продлить сладостное переживание момента своего, никому не ведомого, величия.
И в этот момент ружье выстрелило.
Возможно, Охлобыстин забылся, снял затекший палец со скобы и случайно нажал на спусковой крючок. Или, быть может, соскочила какая-нибудь хитрая английская пружина. Или в замысловатом аппарате предусматривался еще какой-то особенный способ произвести выстрел, не нажимая крючка. Как бы то ни было, вдруг ни с того ни с сего раздался негромкий хлопок, и приклад мягко ткнулся в плечо, передав через этот толчок беспощадное движение пули в стволе, неумолимо нарастающее по скорости, злое, безотносительное к человеческой воле. Через долю секунды донесся чавкающий звук попадания во что-то мягкое.
Фигура императора замерла на секунду, затем медленно, неестественно исказилась, повернулась. Охлобыстин вновь увидел лицо – недоуменное, даже испуганное. Бессодержательный взгляд скользнул по укрытию стрелка без всякой задержки, успев, однако, ожечь оцепеневшего от ужаса Иннокентия Андреевича. От переживания своей фатальной оплошности Охлобыстин надолго потерял способность соображать в такт событиям; да и сами последующие события отнюдь не способствовали здравому рассуждению.
Если бы пуля из английского ружья действительно попала в императора, тогда… Тогда произошла бы совсем другая история, и она попала бы в учебники. Но в том-то и дело, что Охлобыстин промахнулся, да еще как промахнулся! И, вместо того чтобы коренным образом изменить судьбы России и мира, эта злосчастная пуля обрушила всю свою судьбоносную силу на людей маленьких, неприметных… Мало не показалось…
Между тем император огляделся, беззаботно махнул рукой и непринужденно продолжил движение по тропинке, через минуту скрывшись за поворотом. Скорее всего, туговатый на ухо Александр Павлович не расслышал негромкого хлопка выстрела, а пулю, прожужжавшую над ухом, принял за пролетевшего рядом шмеля. Словом, для него все обошлось – но не для Иннокентия Андреевича. Для него все только начиналось.
Как только император скрылся, Охлобыстин дрожащими руками зачехлил ружье, закинул сверток за спину, выбрался из стога и собрался было уже опрометью бежать к лошади, дожидавшейся в лесу, как вдруг его остановил не то крик, не то стон:
– Охлобыстин, стойте! Иннокентий Иванович замер, не смея даже подумать – к чему и с какой стати этот голос и кто мог оказаться свидетелем столь скандальной сцены. Крик доносился из кустов багульника, мимо которых только что прошел император. Иннокентий Андреевич не раздумывая бросился к ним, раздвинул упругие ветки и обнаружил за ними распростертого на земле Рогова. Тот лежал на спине, судорожно дыша и зажимая кровоточащую рану в груди; страдальческое лицо его казалось белее воротника кружевной рубашки. Как будто истратив все силы на предыдущий крик, он теперь шептал:
– Я ранен… Черт возьми, как глупо… Ну что бы вам выстрелить точнее? Ну почему так? Как глупо! Как глупо!
Только сейчас до Иннокентия Андреевича дошел смысл произошедшего. Промахнувшись в императора, он попал в Рогова! Но какого черта…
– Какого черта вы тут делали, Рогов! Мы ведь договорились встретиться в казармах!
– Я хотел… быть уверенным. Если бы вы снова не выстрелили, я убил бы его величество вот этим кинжалом… Но Бог не допустил… Это судьба, корнет… Нет, не судьба… Это рука Божья… Вы… Вы только орудие… Или – судьба… Все предначертано… Побудьте со мной… Помолитесь за меня…