Страница 16 из 24
— Великий день, — пояснил Советник, — сегодня мы не только очистим души для наших собратьев, чтобы они могли присоединиться к нам, но и примем в лоно свое новообретенных братьев. Сегодня Великое Солнцестояние.
Филипп не понимал. В день летнего солнцестояния всегда принимали новых братьев, после испытания, конечно.
— Для тебя сегодня тоже… испытание, — тут Филипп затаил дыхание.
Рош продолжал:
— Братство довольно тобой! — Он немного потянул паузу. — Совет считает, что ты можешь перейти на следующую, более высокую ступень, — и он довольно улыбнулся, видя растерянность на лице Филиппа. — Первое Посвящение. Это я рекомендовал тебя. Не надо, — в его голосе вдруг прорвались резкие металлические ноты, — не надо пустых слов благодарности. Единственное, чем ты можешь отблагодарить Братство, — лишь служа ему. На благо его и его членов, — он возвысил голос, — на благо нового порядка и Высшей Справедливости.
Филиппу стало стыдно. Конечно же, не время пустых слов, но действия. Те несколько лет, что ему довелось провести в Братстве, он лишь выполнял по мере сил предписания и поручения Совета, хотя и под ним были братья мелких рангов, и они повиновались ему. Но теперь он получит неизмеримо большую власть, войдя в круг Первого Посвящения, и право решать за других. И еще одно право, одну возможность, которая была ему дороже всех других: проникновение в древние знания, что открываются только Посвященным. И сила его возрастет многократно.
— …со временем можешь стать членом Совета, — ворвался голос наставника в его мысли, и он встрепенулся.
Каноник Рош явно наслаждался произведенным эффектом, однако видно было, что он спешит: слишком много еще нужно сделать, да еще и думать о безопасности, ведь под этой крышей, кроме братьев, собралось много непосвященных. Челядь, охрана, праздный люд. И хоть все это заботы эрцгерцога — иначе зачем он здесь еще нужен, — Рош любил проверять все сам. Тем более что сегодня здесь присутствуют еще трое членов Совета, кроме него, случай небывалый. Естественно, инкогнито. Не может член Братства знать в лицо более одного члена Совета. Этого требует безопасность. Поэтому беседа с Филиппом получилась недолгой, и каноник быстро растворился в темном дверном проеме, из которого возник незадолго до того.
Филипп остался один. Он уже чувствовал эту приятную расслабленность и отчужденность от мирского. Несмотря на усилившуюся головную боль, внутри тела разлилось чудесное светлое чувство, предшествующее скорой трансформации. Он хорошо знал это ощущение, и ничто не приносило ему такой радости, как предвкушение чуда перевоплощения. Он потянул верхние завязки своего камзола и двинулся к ложу, на котором братьями-распорядителями было предусмотрительно разложено облачение. Он раздевался не спеша, бросая свое платье прямо на пол. И все медленнее становились его движения, и все больше и больше внутреннее ожесточение проступало в его чертах и даже в самых мелких его жестах. А он в эти минуты словно чувствовал, как душит его этот мир, как пытается наложить на него свои жадные лапы, затянуть в человеческий водоворот, чтобы уже никогда не выпустить. И он яростно сбрасывал с себя его, слой за слоем, и чудесная легкость вливалась в его члены. После обретения этой легкости на него всегда опускалось спокойствие, когда ничто уже не может поколебать адепта. Лишь только в этом состоянии можно обращаться к Богу.
Он в последний раз пнул свое платье, разлетевшееся по половине залы, и приступил к облачению. Тонкие бело-черные одежды, пропитанные каким-то чудесным ароматическим составом, секрет которого ему не был ведом, приятно прикоснулись к коже. Он словно возвращался домой после долгого путешествия, возвращался к своим истокам. Когда он дошел до облегченных лат, то немного поморщился — не хотелось нести на себе лишнюю тяжесть, — но его роль в сегодняшнем ритуале обязывала, и, вздохнув с сожалением, он продолжил облачение. В одиночку сделать это было делом непростым, и можно было принять помощь братьев-распорядителей, но Филипп предпочитал проводить это время наедине с собой и Богом. В эти минуты чужое присутствие ему претило. Убранство его довершил нагрудник с символом Веры Братства — глазами Бога, устремленными денно и нощно на детей своих, и белый плащ, на задней поверхности коего красовался тот же символ. Лишь маска осталась покоиться на ложе сиротливым пятном, ее время еще не пришло.
В последний раз Филипп подошел к окну, прежде чем затворить узкие тяжелые ставни, и по привычке окинул взглядом ту часть замкового двора, которая была доступна из узкого окна башни. Они бегали там по двору, точно муравьи. Солнце уже спряталось за горами, и бледный свет, который оно еще оставило пока на земле, должен был вот-вот померкнуть. Замок готовился к этой ночи, как к осаде. Филипп смотрел на эту суету во дворе со своей высоты очень недолго, прежде чем погрузить комнату почти в полную тьму, лишь две длинные свечи в канделябре продолжали гореть, бросая отсветы на стены. Он открыл резной шкаф у алькова и достал из него другие свечи, непривычно толстые и низкие. Кроме того, они были необычного воскового оттенка, светлого или темного, такие ярко-охристые и темно-розовые свечи нельзя было заказать в простой свечной лавке. Он зажег их все. И расставил широким кругом в центре залы, отшвырнув остатки своего прежнего платья и медвежьи шкуры, покрывавшие полы. А потом он сел в центре круга и замер с закрытыми глазами, держа руку открытой ладонью под сердцем.
Он шептал неизвестные слова молитвы, которым его научили несколько лет назад, которых он не понимал, но, как ему казалось, всегда знал в своем сердце. Он повторял и повторял, и потерял счет времени. Свечи нагрели воздух в зале, они испускали все тот же приятный запах, который он так любил. Казалось, их аромат заполнил все вокруг, каждую клеточку его тела, оно стало невесомым, ему уже казалось, что он парит в воздухе, и тут он наконец услышал долгожданный голос. Звучный без единого звука, заполняющий собой все, но слышный лишь ему одному. Бог Солнца снова разговаривал с ним. Он спрашивал, что так беспокоит Асассена, и Филипп, слыша свое духовное имя, которое известно только Богу и которым только Бог может его наречь, поведал ему все.
Ему очень хочется идти вратами мудрости, посвящение в тайные знания — вот его мечта, но его также заботит будущая ответственность перед Братством Солнца. Ведь дороги назад не бывает, есть только стезя, что ведет вперед и вперед. А еще его беспокоило, что Братство так мало преуспело за те несколько лет, кои прошли с того момента, как Филипп примкнул к нему. Да, с помощью очищения слабых людских душ огнем и водой мы смогли вернуть в этот мир много наших братьев, но это все еще ничтожно мало… Да и много времени пройдет, прежде чем души их обретут себя здесь, на земле, отринув тупость людских тел. Если не забудут, кто они есть, как чуть не забыл он, Филипп. И еще… Он знает, ему не суждено увидеть, как возродится Новая Страна Атлас, как Царство Справедливости, направляемое рукой потомков народа Атлас, придет на землю, и Истинный Бог воцарится в сердцах живущих. Нет, ему не суждено познать это счастье. Но он приложит все свои силы и душу, чтобы это исполнилось. Но свершится ли это? Будет ли когда-нибудь?
«Ты не веришь?» Ему показалось, что Бог гневается. Как можно не верить?! Он верит всей душой. Но эта жизнь там, в миру, среди людей не в меру самодовольных, это тяжелое испытание. Погруженный в разверзшуюся пучину, в древние времена народ страны Атлас совершил жертвенный подвиг и очистился пламенем и водой, возвысившись первым среди других народов, вознесся к Солнцу. А они даже не знают этого. Служат мессы своему выдуманному Богу и тут же, выйдя из церкви, его предают. На мгновение страстность, с которой он их обличал, взмутила его спокойствие, и свет внутри него померк, и голос Бога зазвучал далеко, едва слышно. Но он тут же опомнился. Из-за чего волноваться? Не из-за них же. Он снова зашептал Слова. И Бог вернулся. «Ты выше, — сказал он, — и преодолеть притяжение земного мира — твое испытание. Преодолеть все виды земной тоски ради любви небесной…»