Они штурмовали Зимний

— За меня не беспокойся, прокормлюсь. Дема, поди, всю получку отдает, и сам здесь поселился. А вот ты-то, девонька, откуда табак и съестное для передачи возьмешь? Присядь; я хоть чего-нибудь соберу ему.

Старушка достала холщовый мешочек, открыла небольшой самодельный шкаф, в котором хранились продукты, стала искать что послать Васе.

Вскоре, пригибаясь в дверях, вошел крепкий и рослый старик, а за ним Дема. «Савелий Матвеевич», — поняла Катя. В каморке сразу стало тесно.

— А ну, покажите, кто тут нас ждет? — весело спросил кузнец. — А, вот вы какая! — разглядев девушку, прогудел он. — Будем знакомы.

— Я вас уже знаю, Савелий Матвеевич, — призналась Катя.

— Тем лучше; значит, без церемонии поговорим. Он крепко пожал ей руку.

— Слыхал, вы за помощью к нам? — сев на табурет, спросил Савелий Матвеевич. — Очень хорошо сделали. Выкладывайте, — что стряслось?

Катя рассказала о разговоре с Аверкиным и встрече со следователем.

— Та-ак! Значит, вы этому подлецу приглянулись? И давно он за вами ходит?

— Я его заметила в феврале.

— Срок не малый. — Савелий Матвеевич задумался. — А не он ли и с Кокоревым подстроил? Это же в характере таких типов.

— Схватить бы его за глотку и допросить, — предложил Дема.

— Ловленного так быстро не схватишь. Он теперь настороже.

Пока они разговаривали, Игнатьевна аккуратно завернула в бумагу и уложила в мешочек сухари, воблу, сало и два свежих огурца.

— Вот, снесешь ему, — сказала она, передавая все Кате. — Только табачку у меня нет.

— На табачок соберем, — успокоил ее Савелий Матвеевич. — Прошу не побрезговать и моим паем. — Он вытащил из кошелька две десятирублевки и отдал их Кате. — А насчет адвоката, — мы на заводе сами подумаем. Собирайся, Дема, проводи барышню.

****

Ночью Василия Кокорева и его товарищей юнкера повели в тюрьму. По дороге конвойные не давали путиловцам разговаривать: за каждой произнесенное слово норовили толкнуть или ударить прикладом.

В канцелярии тюрьмы, называвшейся «Крестами», надзиратели отняли от парней ремни, папиросы, спички и посадили всех в общую камеру.

Камера была большой, с испещренными надписями стенами и грязным цементным полом. В одной стороне ее высились нары, с тощими засаленными матрацами, а в другой — высоко, почти под потолком, темнел квадрат окна с железной решеткой. У левой стены стоял стол, вделанный в стену, и несколько табуреток, а у дверей — зловонная деревянная параша.

Воздух был спертым и затхлым.

Осмотрев новое жилище, путиловцы уселись на нары.

— Отсюда не скоро вырвешься, — заключил Кокорев. — И на заводе не знают, что нас в тюрьму упрятали. Хоть бы весть какую подать.

За день парни утомились. От огорчения им не хотелось ни о чем разговаривать. Не раздеваясь, они повалились на нары и проспали до утренней поверки.

На рассвете железная дверь с треском раскрылась. В камеру вошел старший надзиратель, а за ним — коридорный.

— Встать! — рявкнул тюремщик.

Проверив по фамилиям, все ли на месте, коридорный невнятным голосом зачитал правила внутреннего распорядка тюрьмы и предупредил:

— За неподчинение — карцер и лишение прогулок.

— А за что нас посадили сюда? — спросил Кокорев.

— Не прикидывайтесь дурачками, — ответил старший надзиратель. — Сами будто не знаете? Видели мы таких!

Потом появились два уголовника в серых халатах. Они молча бросили на стол три пайка хлеба, черпаком разлили по кружкам чай и, подхватив дымящийся бачок, удалились.

Железная дверь захлопнулась.

Найдя кувшин с водой, путиловцы, поливая один другому, помылись над парашей и подсели к столу завтракать. Но пить принесенный чай не смогли, — от него пахло ворванью.

— Наголодаемся здесь, — отодвигая жестяную кружку, сказал приунывший Кокорев.

— Да и х-хлеб с осевками, н-не проглотишь, — отметил Лютиков.

В стенку камеры кто-то едва внятно застучал. Путиловцы насторожились и вопросительно смотрели друг на друга: что это обозначает?

— На переговоры вызывают, — догадался Вася. — Я читал, есть такая тюремная азбука. Жаль, не запомнил, в какой букве сколько тире и точек.

На всякий случай, он в ответ постучал монеткой з стенку. Это вызвало поток коротких и протяжных звуков. Какой-то арестант, сидевший в соседней камере, хотел завязать разговор, но юноши не понимали его.

— Эх, хоть бы кого опытного к нам посадили! Ведь ничего знать не будем, — досадовал Кокорев.

На прогулку путиловцев в этот день не выпустили.

Поздно вечером в камеру втолкнули четырех матросов. Моряки при аресте, видимо, сопротивлялись, их лица были окровавлены, форменки разорваны. Они и в тюрьме продолжали шуметь, ругали конвойных и не давали закрыть дверь.

Только с помощью сбежавшихся надзирателей их удалось оттеснить в глубь камеры. Но едва тюремщики захлопнули дверь, как матросы кинулись к ней и принялись яростно барабанить кулаками. Лишь один из них, круглолицый, с широким ртом и крупными зубами, остался на месте. Он вытер носовым платком кровь со лба и спокойным голосом приказал:

— Стоп, братва! Трави пар. Довольно волну разводить.

И матросы сразу притихли.

Круглолицый моряк оглядел камеру и, заметив путиловцев, подошел к ним.

— Прошу прощения за шум, — пробасил он. — Разбудили?

— Ничего, — ответил Кокорев. — Весь день отсыпаемся. Нет ли у вас закурить?

— Найдется, — сказал моряк и, вытянув из кармана кисет с табаком, протянул его юноше. — А вы давно здесь?

— Со вчерашнего дня.

— Если не секрет, — по какой статье?

— Сами не знаем. Мы поймали четырех типов, которые с колокольни стреляли в народ. Но в милиции их выпустили, а нам бока намяли — и за решетку!

— Значит, по той же статье, что и мы, — заключил моряк. — Нас в Петропавловке уговорили оружие сдать. А как только мы в город вышли, они давай вылавливать. Но мы им показали, как матросов под конвоем водить. Надолго запомнят! Теперь мы с вами товарищи по «Крестам». Давайте знакомиться... Иустин Тарутин, минер бригады траления.

Узнав, что перед ним путиловцы, моряк обрадовался:

— Вот это встреча! Давно мечтал с вашими Ребятами подружиться.

За ним подошли знакомиться и другие матросы.

Они были с разных кораблей. На бескозырках золотились надписи: «Океан», «Азия», «Николаев».

Моряков, привыкших к корабельной опрятности, возмущала грязь тюремной камеры.

— Свинарник, а не жилье для людей, — заметил Тарутин, оглядывая камеры. — А ну, Андрей, вызови-ка старшего, — обратился он к моряку со шрамом на подбородке. — Я ему сейчас головомойку устрою.

К «глазку» подошел Андрей Проняков.

— На вахте! — окликнул он надзирателя. — Свистеть сюда начальство.

— Какое такое начальство? — донесся из коридора недовольный голос.

— Какое найдется, хоть прокурора.

— Ишь, чего вздумали! Обойдетесь и без начальства!

Надзиратель, шаркая, удалился. Матрос схватил табуретку и начал колотить ею в дверь.

Грохот разбудил спящих, по камерам пошел перестук. Надзиратели забегали. И вскоре у «глазка» появился помощник начальника тюрьмы.

— Опять буяните? В карцер захотели? — закричал он из коридора.

— В карцер надо посадить того, кто здесь за порядком наблюдает, — ответил Тарутин. — Вы по какому закону грязь в тюрьме развели? В этом свинарнике мы не останемся. Переведите в другую камеру.

— Лучших у нас нет, не приготовили вам, господа матросы.

— Не лучшую, а чистую требуем.

— Тюрьма переполнена, номеров свободных не имеем.

— Тогда дайте нам воду и швабры. Без вас обойдемся.

— Это вы получите завтра.

— Не завтра, а сегодня. Иначе всю тюрьму поднимем.

Угроза подействовала. Тюремщики посовещались между собой и через некоторое время прислали уголовников с тряпками, швабрами и водой.

— Мокрая приборка! — объявил Тарутин.

Матросы сбросили с себя фланельки, засучили рукава тельняшек и принялись скрести доски нар, окачивать их водой, мыть стены и пол. Путиловцы помогали им.