Они штурмовали Зимний

Игнатьевна тоже уселась пить пустой чай.

— Надолго ли забастовали? — спросила она.

— Не знаю, — хмурясь ответил внук. — Директор прогнал наших делегатов и фронтом грозился. Подумаешь, испугал! Решили не выходить сегодня.

— Значит, весь завод забастовал? — удивилась Игнатьевна. — А где мы с тобой денег возьмем? Мне уж и хлеб покупать не на что, и за квартиру не плачено…

В это время с улицы кто-то постучал в стенку.

Вася нахлобучил на голову кепку и, надевая на ходу куртку, выбежал на крыльцо.

По всей ширине переулка, как в обычное рабочее утро, шли мужчины и женщины. Темный от сажи, плотно утоптанный снег поскрипывал под ногами.

Невдалеке от крыльца, залихватски сдвинув старенькую барашковую шапку набекрень, в тужурке нараспашку стоял скуластый парень — Дема Рыкунов. Он лишь на полгода старше Васи, но казался намного взрослей его, так как был шире в плечах и выше почти на голову.

— Чего на заводе делается? — спросил Дема.

— Не дерутся ли там с солдатами? — высказал догадку Вася.

— Пошли быстрей!

Рыкунов славился за Нарвской заставой своей силой и крепкими кулаками. В Чугунном переулке из парней никто не мог его одолеть. В кулачных драках Дёма смело шел против троих и побеждал. Побаивался он только своего угрюмого отца — одноглазого вагранщика — и робел при Савелии Матвеевиче — старом кузнеце, у которого работал молотобойцем.

Кокорев давно знал Дему Рыкунова, но по-настоящему сдружился с ним лишь на заводе. В старо-кузнечный цех Василий попал, когда ему шел пятнадцатый год. Бабушка тогда служила чаеварщицей в кузнице. Она уговорила мастера принять внука на обучение.

Вася таскал уголь для горнов, подметал окалину у наковален, складывал в штабельки негодные, лопнувшие поковки и бегал по мастерским с поручениями мастера.

В первую же неделю озорные молотобойцы сговорились подшутить над новичком. Кто-то из них нажег в горне клещи и, кинув их на землю, крикнул:

— Эй, мальчик, а ну живо… подай-ка клещи!

Вася поспешил исполнить просьбу, а озорные молотобойцы следили за ним, ожидая, что парнишка сейчас испуганно взвизгнет и отдернет руки от накаленного железа. Вот будет потеха!

Но забавы не получилось. Схватив в руки клещи, Вася лишь вздрогнул и не выронил их. С бледным лицом он молча окунул руки в стоявший рядом чан с сизой от окалины водой и там с трудом разнял пальцы.

Задыхаясь от обиды, он поднес к губам ладони, надеясь сдуть с них боль, но напрасно: руки саднило, они нестерпимо горели. Чтобы не показывать слез, Вася ушел в дальний угол кузницы, спрятался за кипятильником. Он не слышал, как старый кузнец, которого все в цехе величали Савелием Матвеевичем, изругал озорников.

Старик с сердито распушенными усами раскрыл свой шкафчик, достал с полки небольшой пузырек с подсолнечным маслом и, подойдя к Васе, приказал:

— Показывай, что у тебя с руками. Спекшаяся кожа на ладонях и пальцах мальчика вздулась волдырями. Кузнец сочувственно покачал головой и сказал:

— Вот ведь, мерзавцы, что наделали! Набилось тут всякой шантрапы: маклаки, дворники, приказчики да купчики разные. От войны прячутся. Сунули мастеру взятку и от солдатчины избавились, благо «Путиловец» военные заказы выполняет. Им ведь не работа нужна, а отсрочка от окопной жизни. А тут человека заработка лишили. Нашел перед кем характер показывать! Узнает мастер, что руки пожег, — выгонит из мастерской. Ему здоровые нужны.

Савелий Матвеевич осторожно смазал Васе пальцы и ладони подсолнечным маслом.

— Чуть обсохнет, перевяжешь, — посоветовал он. В лице парнишки ему почудилось что-то знакомое. — Чей будешь-то? — поинтересовался кузнец.

— Кокорев моя фамилия, — ответил Вася.

— Не Степана ли Дмитриевича сын?

— Его.

— Знавал я твоего отца. Первый котельщик был. Наших кровей человек. За рабочий народ пострадал. А мать что делает?

— Умерла недавно, на работе простудилась.

— Та-ак, — протянул Савелий Матвеевич, — полный сирота, выходит. С кем же ты теперь живешь?

— С бабушкой. Она чаеварщица, через ночь работает.

— В школу ходил?

— Начальную кончил.

— Грамотен, значит? Это хорошо, — отметил кузнец, глядя через очки добрыми глазами на Васю; Он помолчал некоторое время, затем предложил: — Вот что мы с тобой сделаем. С такими руками ты, конечно, дней на десять не работник. Давай-ка, чтоб начальство не заметило, перевяжем бинтом да рукавицы натянем. Я тебя в ученики беру. С мастером сам договорюсь. Сперва будешь нагревальщиком, а потом — в подручные поставлю. Только слезы утри и голову держи выше! — ворчливо добавил он.

Савелий Матвеевич помог Васе забинтовать каждый палец по отдельности, отдал ему свои рукавицы и позвал Дему Рыкунова.

— Вместе работать будете.

— Я его знаю, — сказал Вася. — Мы в одном переулке живем, он у нас самый сильный. На рождество, когда волковцы драться полезли, четверых погнал…

Дема сделал угрожающие глаза: молчи, мол; при Савелии Матвеевиче об этом нельзя.

Кузнец не одобрял кулачных увлечений своего молотобойца, но на этот раз лишь усмехнулся в усы и, как бы не заметив сигнализации Демы, добродушно произнес:

— Вот и хорошо, что сильный. Поручаю тебе Кокорева; никому не давай обижать.

— Будьте спокойны, на три шага не подпущу, — ответил Дема.

Савелий Матвеевич в цеху считался виртуозом кузнечного дела. Самые точные и сложные заказы поручались ему. Старший мастер недолюбливал кузнеца за независимый характер и за разговоры, которые он вел с рабочими, но увольнять не решался: «Где еще добудешь такого работника? Кузнец наивысшей категории!»

Мастер старался не замечать своенравия Савелия Матвеевича и не сталкиваться с ним по пустякам. Кокорева он зачислил в ученики без споров и возражений: «Пусть подучит еще одного, — умелых работников немного осталось».

Вася первое время подсыпал уголь в горны и следил за дутьем, чтобы железные болванки нагревались равномерно. Он любил горячие минуты нелегкого кузнечного труда. В цеху поднимался такой перезвон, что вздрагивали черные, закопченные окна и дрожала земля. Савелий Матвеевич своим молотком отбивал мелкую дробь, указывал, куда надо ударить, а молотобойцы, взмахивая тяжелыми кувалдами, ухая, били по вязкому искрящемуся железу. Горячая окалина разлеталась во все стороны… Взмокшие молотобойцы то и дело подходили к баку с водой и утоляли жажду большими жадными глотками. А Савелий Матвеевич, который не любил пить во время работы, говорил Васе:

— Только ты не вздумай водохлебствовать. Сила — она лишь в сухом теле держится.

Работали в кузнечном цехе с рассвета до сумерек. И только в субботу рабочий день заканчивался раньше. В субботу обычно бывала получка. Многие рабочие отправлялись гулять в ближайшие трактиры: кто в «Марьину рощу», кто в «Финский залив», а кто в «Ташкент» или «Россию». Любители выпить за чужой счет не раз зазывали и Васю.

— Эй, новичок, обмыть бы пора работенку. А то имени не получишь и в кузнецы не выйдешь.

Всякого новичка они звали «чудаком» или «пскопским» до тех пор, пока тот не пропивал с ними всю получку, и только после этого его величали по имени, а иногда даже и по отчеству. А если человек скупился на водку, то ему устраивали всякие каверзы: гвоздями прибивали к верстаку рукавицы, прятали инструмент или подсовывали под руки накаленные клещи, зубила. Этого они добивались и у Васи, но однажды Савелий Матвеевич строго предупредил вымогателей:

— Не цепляться к парню! Вам гулять, а он сирота — сам себя одевай, обувай да еще бабку старую корми. И делу не вам его обучать. Ясно?

— Понятно, Савелий Матвеевич, да мы его… мы ничего… — смущенно забормотал один из подручных. — Пускай паренек работает.

Приставалы боялись Савелия Матвеевича, потому что в цеху люди ценились по мастерству, по умению точно и аккуратно работать. Тот, кто работал небрежно, много браку делал, — слыл никчемным человеком и уважением не пользовался. Такому старые рабочие даже рта не давали раскрыть: «Ты сначала инструмент научись держать, — с презрением говорили они, — а потом рассуждай».