Страница 4 из 11
Зачем, спрашивается, нужно было набиваться в одну машину? Вот и я спросил у матушки, когда очнулся под белым больничным потолком, – зачем? Она объясняла, плача, что-то о необходимости присутствия всех нас у нотариуса при подписании дядей Моней очередного завещания. Я поинтересовался, почему дядя Моня не тащит каждый раз к нотариусу всех своих жен, почему из бывших была только одна – вторая? Мы бы тогда не поместились в одну машину, кто-то избежал бы аварии… Матушка объяснила, что из бывших жен к моменту аварии в живых осталась только вторая, остальные умерли. Ее лицо расплывалось, да и сама матушка иногда вдруг начинала приподниматься над моей кроватью к потолку… Я же судорожно сжимал веки, чтобы прогнать видение тупорылого грузовика, который дядя Моня настойчиво игнорировал, уверяя свою пятую жену, что по светофору мы должны повернуть первыми.
Хотя… Вот, к примеру, такая важная деталь: втиснувшись в машину, мы совершенно забыли о моей коляске, которая осталась одиноко стоять на лужайке у дома. Сейчас-то я понимаю, что это был знак судьбы – никто из пятерых взрослых, и я в том числе, не вспомнил о багажнике на крыше – именно туда она и загружалась, обычно это делала матушка. Коляска больше не понадобилась. Во время аварии мой позвоночник повредился весьма удачным образом – освободились какие-то защемленные нервы, что-то атрофированное получило мощный приток крови, всего-то и делов осталось – научиться пользоваться вдруг ожившими ногами.
Повиснув в странной конструкции из металлических стержней на колесиках, я учился ходить, объезжая коридоры и навещая своих пострадавших в аварии родственников. И не обнаружил тетю Люциту. Мама, отведя глаза, сказала, что ее больше нет с нами.
Но не будем забегать вперед.
Вот интересно, из всего того, что я успел наболтать, что вам хочется узнать поподробнее:
Из чего Кортик стрелял серебряной пулей?
Умер ли от серебряной пули вампир?
Кому дядюшка Моня завещал свой дом в Англии?
Где я взял подъемный кран и подзорную трубу, или…
На фиг мне был нужен браунинг № 1347?!
Любовь – вот в чем была основная проблема Кортика. Я-то этому слову особого значения не придаю, для меня оно условно, что-то вроде вечно неутолимой жажды. В круговороте бытия есть три сферы: мир желаний, мир форм и мир без форм. Кортик существовал в мире желаний, а я в мире форм. В мире желаний существа предаются удовольствиям от желанных форм, звуков, вкусов и осязаемых объектов. Все это вместе и представляло для моего друга основы любви. Мне иногда казалось, что хорошую музыку, от которой Кортик цепенел и начинал грызть ногти, он любил так же, как и вкусное жаркое или пудинг. Правда, с осязаемыми объектами у Кортика всегда были проблемы. Обнаружив объект, который его заинтересовал, он тут же бросался его щупать. И так с девяти лет. Именно в этом возрасте он впервые так настойчиво осязал одну нервную девочку в гимназии, что был отчислен, и никакие потуги родителей Кортика, которые решили выстроить для гимназии крытый бассейн, не помогли.
Кстати, впоследствии подросший Кортик тупо продолжал делать то же самое с заинтересовавшими его объектами – немедленно осязать, но последствия уже были иными. Некоторые объекты женского пола такие нападки красивого мальчика воспринимали как вполне допустимое ухаживание, а остальные – как роковое вмешательство в целостную оболочку их бытия, и требовали клятв в верности и обещания жениться.
Что я делал в мире форм? По Будде я находился в его низшей части, в которой существа не увлекаются внешними удовольствиями, а испытывают наслаждение от внутреннего созерцания. Не скажу, что я испытывал особое наслаждение от созерцания собственного внутреннего «я», но видя потуги Кортика познать окружающий мир, часто уважал себя за отстраненность, с которой выслушивал подробности его первого опыта, – ни зависти, ни чувства обиды за свою неполноценность у меня не возникало. Скажу больше: наслушавшись Кортика, я иногда подозревал, что, миновав мир желаний и мир форм, сразу вознесся в своем отречении от жизни в мир без форм, в котором царит лишь сознание, а пять чувств, дающих наслаждение, отсутствуют там напрочь. И тогда мудрая матушка, обнаружив зависший в моих глазах восторг и упоение от приоткрывшейся вдруг вечности, быстро возвращала меня в мир форм болезненным выворачиванием левого уха или подзатыльником. Я тут же ощущал свое тело и его унылые потребности и не обижался – она-то в моих зависаниях предполагала худшее, прятала режущие предметы и снотворное и на всякий случай готовила на ужин курицу с черносливом.
Вечность – это пустота. Пустота тоже не имеет границ. Это я сам придумал.
Через три года нашего проживания в Надоме родители Кортика – оба! – пожаловали в гости. Матушка очень волновалась перед этим визитом, отчего, вероятно, разбила две чашки из «бабушкиного» сервиза. А когда мама Кортика попросила подготовить чаепитие именно с этим сервизом, матушка от волнения уронила в кухне еще и заварочный чайник. Отец Кортика пошел узнать, что разбилось, потом минут пятнадцать успокаивал жену, а та плакала, уверяя, что помнит этот сервиз с детства и очень его любит. В результате через полчаса их пребывания в Надоме трудно было понять, отчего у обоих супругов слезятся глаза и опухли носы – от расстройства или от аллергии. Кортика на всякий случай отсадили в другой конец комнаты, а его родители закапали себе капли в нос и натянули на лицо небольшие респираторы.
Так что, когда моя матушка, ужасно нервничая, принесла в гостиную поднос с остатками сервиза, вазочками с вареньем (сама варила), слегка подгоревшим (от волнения) печеньем, и громко закричала от ужаса, увидев родителей Кортика в респираторах, и с грохотом уронила поднос, никто не удивился.
Вернее, мы с Кортиком не удивились, а что там происходило с супружеской парой, предохраняющейся от аллергии, все равно было незаметно.
Пока матушка убирала все с пола, они говорили по очереди. Сначала – отец, приподняв пятачок респиратора и установив его на лбу. Потом он возвращал его на место, а говорила мама Кортика, просто оттянув устройство от носа вперед.
Мы с Кортиком так были захвачены этими манипуляциями, что почти не обращали внимания на слова. Воспринимая их объяснения с безалаберностью семилетки, я понял только одно: родители Кортика собрались разводиться, пошли к врачу, который мирит распсиховавшихся супругов, и тот посоветовал им родить еще одного ребенка. От такого предложения родители Кортика распсиховались еще больше и рассказали о трудностях воспитания детей при проблемах с аллергией. Тогда умный доктор предложил завести каждому из супругов по ребенку на стороне, а брак не расторгать. И родители приехали сообщить Кортику, что мама беременна, а у папы тоже будет ребенок – родит его одна хорошая женщина, с которой папа давно дружит.
От такого известия моя матушка уронила совок с осколками сервиза и печеньем, пошатываясь, добрела до кресла, где и свалилась, схватившись за голову.
– У тебя будут братик и сестричка, – сказали родители Кортику. – У них разница приблизительно в полтора месяца.
Потом они стали приводить в чувство матушку. Она, добрая моя, очнувшись, о себе не думала. Сразу попыталась разобраться с проблемами родителей Кортика. Спрашивала, что ей придется делать, если новорожденные младенцы тоже будут раздражать своим присутствием слизистые оболочки и дыхательные пути отца и матери. Она сказала, что такое случается – у некоторых бывает аллергия на кошек, у некоторых – на цветы, а у кого-то – на детей, и те родители, у кого аллергия на детей, не заводят их в большом количестве, а концентрируют свои невостребованные материнские и отцовские инстинкты друг на друге.
Матушку уверили, что все будет хорошо.
Получилось действительно хорошо.
У мамы Кортика родилась девочка, а у папы – мальчик. Когда девочку принесли кормить, мама залилась слезами, и даже анализов не потребовалось, чтобы сразу определить – это аллергия.