Агентство

Анна Старобинец

Агентство

Я иду по узкой вонючей дорожке между сараев. Сараи все почему-то зеленые, лишь иногда попадаются темно-коричневые. Я стараюсь не задевать плечом их стены: они покрыты желтоватой слизью и птичьим пометом с налипшими сверху куриными и голубиными перышками. Мои ботинки и штанины брюк до самых колен покрыты белесой грязью. По инерции я все равно смотрю под ноги: стараюсь не наступить в лужу или собачью кучу.

Пятнистая шавка с распухшим животом и грязными глазами лежит поперек дорожки и грызет куриную кость. Я делаю шаг вперед. Шавка показывает желтые зубы и тихо рычит. Я останавливаюсь. Впереди всего четыре сарая и – выход из лабиринта. Я поднимаю ногу – шавка переходит на визг, черно-белая шерсть на спине встает дыбом. Я бью ее ботинком по морде. Она отскакивает на метр, но потом снова подбегает и разражается пронзительным писклявым лаем. Я бью ее снова, придавливаю ногой к земле, она утробно урчит, ее морда утыкается в куриную кость. Я давлю сильнее. Собака умолкает. Что-то хрустит – я не смотрю что. Быстро дохожу до конца дорожки и оказываюсь на детской площадке. Промываю ботинки в луже.

В центре двора – песочница, в которой копошатся с ведерками два мальчика-переростка. Приземистые качели, гнилой деревянный стол. У стола толпятся дети, разинув рты разглядывают что-то. Я подхожу ближе. Я вижу ее.

На фотографии в газете она выглядела иначе – растерянная слюнявая кукла с испуганными глазами и идиотским желтым бантом на голове. Вживую – ничего особенного: невзрачный пятилетний ребенок, шмыгает носом, сосредоточенно сопит над чем-то. Я протискиваюсь между детьми, встаю рядом с ней. Они молча, с изумлением таращатся на меня. Она продолжает увлеченно ковыряться зеленым бутылочным стеклышком в чем-то, что лежит на столе. Справа от нее – мутная банка из-под майонеза, на дне ползают дождевые черви, оранжевые с черным жуки-пожарники и огромный майский жук.

Она вытаскивает из банки пожарника и кладет на стол спинкой вниз. У нее грязные пухлые руки с черными полосками под ногтями. Высунув от напряжения язык, стеклышком разрезает насекомое надвое, вдоль живота. Дети с любопытством разглядывают две брыкающиеся половинки. Она снова лезет в банку, вытаскивает дождевого червя. Червь некоторое время судорожно извивается, повиснув на ее пальце, затем сдается, безвольно обмякает. Она берет стеклышко.

Я делаю строгое лицо и грозно спрашиваю:

– Это еще что такое?!

Дети с хихиканьем разбегаются. Она резко поворачивается ко мне, роняет червяка на землю. Смотрит. Тупо, без всякого выражения. Ее взгляд рассеянно ползает по моей одежде.

– Что это ты делаешь? – спрашиваю очень тихо.

Она опускает голову. Шмыгает носом. Червяк лежит на земле неподвижно, там же, куда она его уронила.

– Мы играли в больницу. – Она слегка пинает червя носком ботинка. – Я врач. – Червяк нервно свивается в спираль. – Я делаю операции.

Я говорю ей:

– Что же ты наделала? Убила жучка. Его мама очень расстроится.

Снимаю темные очки и смотрю ей в глаза. Грустно и чуть укоризненно. Ее лицо наконец сморщивается в плаче. Слезы капают на стол. Она зажмуривается.

Я говорю ей:

– Знаешь, что теперь надо сделать, чтобы его мама тебя простила?

– Что?

– Надо проглотить стеклышко.

Правило номер один. Никакого криминала, никакого физического вмешательства. Только естественный ход вещей, слегка скорректированный нами. Если вам нужно просто кого-то убрать – найдите наемного убийцу. Мы занимаемся другим. Мы делаем случайности. Мы делаем совпадения.

У нас есть все. У нас есть квартиры на высоких этажах с аварийными балконами. Выигрышные лотерейные билеты. Свои казино. Свои школы. Свои магазины. Свои самолеты. Свои больницы. Актеры, исполняющие любовные роли в течение любого срока – от пары часов до пары десятков лет. Актрисы, играющие преданных женщин. Актрисы, играющие продажных женщин. Актрисы, играющие актрис. Более пятисот видов смертельных ядов. Бракованные лестницы-стремянки. Десятки тысяч болезнетворных бактерий. И вакцины от этих болезней. У нас есть одноглазые котята. Чистокровные доберманы. Просроченные продукты. Дырявые презервативы. Неисправные автомобили. Кинофильмы, о существовании которых никто не подозревает: в титрах пока не указаны ни режиссер, ни автор сценария – целая фильмотека, гениальные ленты, ждущие своих “творцов”. Гигантские стеллажи книг, написанных анонимными авторами, – когда-нибудь они станут бестселлерами… У нас есть все.

В Агентство я пришел по объявлению “Требуются монтажеры, звукооператоры, сценаристы, ассистенты режиссера, актеры”. Собеседование происходило в пустой комнате; меня экзаменовал тихий гнусавый голос, сочившийся из динамика на потолке.

– Сколько вам лет? – спросил Динамик.

– Тридцать пять.

– Чем вы занимаетесь?

– Я сценарист. Пишу сценарии для телесериалов.

– Чем вы увлекаетесь? – спросил Динамик.

– Ничем. По вечерам смотрю телевизор. Играю в Counter Strike.

– В какой позе вы спите?

– Что?!

– В какой позе спите? – бесстрастно повторил Динамик.

– Ну… обычно на правом боку. Иногда на спине.

– У вас есть жена?

– Нет.

– Вы ведете половую жизнь?

– Какая разница?

Динамик промолчал.

– Нет, – сказал я.

– Любовница? Любовник?

– Нет, – сказал я.

– Домашние животные? Растения?

– Нет.

Экзамен продолжался около пяти часов. Я подробнейшим образом описал мое детство, мою любимую морскую свинку, падение морской свинки с седьмого этажа, моих родителей и похороны моих родителей, мои подростковые прыщи, мои подростковые поллюции. Я перечислил названия глянцевых журналов, которые помогают мне мастурбировать. Раньше помогали. Я терпеливо рассматривал идиотские картинки и говорил Динамику, что они мне напоминают. Я даже придумывал рифмы к разным словам, которые диктовал Динамик.

В итоге меня взяли на работу в Агентство. Думаю, потому, что я никакой. У меня нет ни друзей, ни родственников. У меня невзрачная, незапоминающаяся внешность. Средний рост. Средний вес. Меня можно перепутать с кем угодно. Меня невозможно запомнить. Если я ограблю кого-то средь бела дня, пострадавший не узнает меня на очной ставке. У меня нет родинок, бородавок или шрамов. У меня тонкие губы, ничем не примечательный нос, тусклые волосы, маленькие, невыразительные глаза, маленький мягкий член. Я импотент. Я ничем не увлекаюсь. Я умею придумывать бесконечные унылые истории об осиротевших детях, разлученных влюбленных, потерявших память красавицах и алчных злокозненных женихах. Я ношу темную неброскую одежду – обычно серую или темно-синюю – и темные очки. Я живу скучную жизнь. Я именно тот, кто им нужен. Идеальный Агент.

Там растут цветы. Извиваются и шевелятся от ветра. Отвратительные жирные кладбищенские цветы – высотой почти в человеческий рост. У них мощные лоснящиеся стебли и ядовито-желтые головки. А еще крапива – тоже гигантская и просто трава – густая, хрустящая, влажная. Втянувшая в себя подземные соки.

Народу совсем мало. Писатель сутуло застыл в одной позе, смотрит в землю, не шевелится. Его жена все время плачет, но аккуратно, без истерики. И еще несколько женщин плачут.

Я стою на некотором расстоянии от них, прислонившись к дереву. Довольно близко, но так, чтобы не бросаться в глаза. На мне длинный серый плащ. Начинается дождь – я натягиваю на голову капюшон. Я думаю: как забавно. Все это я уже не раз описывал – раньше, когда сочинял сценарии. В первой ли серии или в сто первой – рано или поздно в сериале случаются похороны. А в сцене похорон обязательно льет дождь. И чья-то одинокая фигура стоит чуть поодаль. В сером плаще, за деревьями.

Дождь усиливается, и скоро все начинают расходиться – чуть более суетливо, чем полагается в таком случае. Одна женщина задерживается у могилы: у нее есть зонтик.