Скрип

Через полгода произошло сразу несколько событий. Дядя (тогда еще не дядя) получил диплом и начал осуществлять свою жизненную программу. Его старшая сестра – моя мама – вышла замуж, а их родители, мои бабушка с дедушкой переселились в мир иной. Большая трехкомнатная квартира была вскоре разменена на две маленькие: в однокомнатной водворился дядя Костя, получив таким образом возможность осуществить свой идеал затворнической жизни. В двухкомнатную вселились мои родители. Там через год появился я.

А дядя Костя в то время, когда мои будущие родители предавались любовным утехам медового месяца, развил кипучую деятельность. Деньги за машину были положены на сберкнижку. Теперь предстояло решить главную проблему советского человека с диссидентскими наклонностями – не прослыв тунеядцем и не попав в черный список злостных бездельников, порочащих звание гражданина СССР, все же ускользнуть от обязательного трудоохвата советских людей. И хотя дядя был не диссидентом, а всего лишь человеком с нетрадиционной жизненной ориентацией, решил он эту проблему прямо-таки с антисоветской изворотливостью. Потратив часть своего выигрыша на взятки, он обзавелся внушительной кучей медицинских справок, свидетельствовавших о его полной инвалидности и абсолютной недееспособности. К тому же дававших право на получение небольшой пенсии.

Таким образом, он осуществил свою мечту: заперся у себя дома, свежим воздухом дышал через форточку, а запасы продовольствия делал два раза в неделю в универмаге на первом этаже дома. Чему он посвящал все свое время, так и осталось загадкой, поскольку позже никаких, кроме небольшой тетрадки, вещественных доказательств раздумий о вечном у него обнаружено не было.

Моя мать, чувствовавшая ответственность по отношению к неразумному брату, считала долгом иногда навещать его: наводила в его философской обители чистоту и порядок и не оставляла попыток вернуть блудного брата на путь истинный. Но все ее усилия разбивались вдребезги о каменную стену дядиного стоицизма и упорствования в заблуждениях. Он неизменно сообщал, что ничто в этом суетном мире его не интересует и не волнует и что мечтает он только об одном: написать философский трактат, который прославил и обессмертил бы его имя и раскрыл бы людям глаза на их жалкую жизнь. Позже, в той самой тетрадке я нашел несколько записей, касающихся этого трактата. Он должен был называться несколько неприлично для философского сочинения: «Этот дерьмовый мир». К счастью, дальше заголовка дело не пошло, и человечество было избавлено от узнавания горькой и жестокой (по трепетной мысли моего родственника) правды о самом себе.

На одно из таких свиданий мать взяла с собой меня – мне тогда было шесть лет. Не могу сказать, что эта встреча произвела на меня благотворное влияние. По-моему, скорее наоборот, после этого я еще больше испортился, интуитивно почувствовав подвох, который устраивала мне моя судьба. Так на меня подействовала аура дядиного мрачного жилища. Его спартанскую обстановку окутывал царивший там полумрак: темные занавески на окнах, плотно зашторенные, пропускали очень немного света.

– Костя, ты неисправим. Ну где это видано, чтобы целый день сидеть в темноте. Включи хотя бы электричество… Боже, сколько пыли. По-видимому, я обречена быть единственной уборщицей в этом склепе. Алеша, иди сюда. Познакомься со своим непутевым дядей Костей и ни в коем случае не бери с него пример.

– Ну, здравствуй, божий человек Алексей. – Дядя протянул мне руку, бледную, с худыми длинными пальцами, и я вложил в нее свою потную от волнения ладонь.

– Дядя, а почему ты такой лохматый? Ты тоже не любишь тетенек с ножницами?

Дядя Костя весело рассмеялся и взъерошил мне волосы на затылке:

– Не люблю. Ну иди, поиграй пока в комнате. Нам с твоей мамой надо поговорить.

И меня оставили одного в этом незнакомом, неприбранном и неприветливом комнатном мире, где я сразу же почувствовал свою заброшенность. Мать с дядей заперлись на кухне и совсем забыли о моем существовании. А я, осмотревшись в комнате, заинтересовался двумя поразившими меня предметами. Это были две вырезанные из дерева маски – они висели на противоположных стенах, упираясь друг в друга взглядами. Детали я запомнил плохо, в памяти сохранилось только общее впечатление уродства этих мерзких физиономий. По-видимому, это были какие-то ритуальные маски. Вполне возможно, они принадлежали когда-то каким-нибудь жрецам или шаманам какого-нибудь племени, сохранившего свои первобытные ритуалы до конца второго тысячелетия. Должно быть, они предназначались для отпугивания злых духов – более отвратительных демонических рож мне никогда больше не приходилось видеть. А тогда мне показалось, что эти маски подчинили своей могущественной, темной власти всю комнату и все, что в ней находилось: стены, занавески, стол, стул, диван, шкаф, лампу на столе, книжные полки, пол и потолок – все пропиталось их злой волей. И даже… я вспомнил о дяде – он тоже попал в их ужасный плен, подвергая себя по многу раз в день перекрестной атаке их огромных, желтых и злых глаз. И сам я начал испытывать на себе их воздействие: мне стало очень страшно, захотелось забиться в угол и заплакать.

Я решил отомстить им – и за комнату с ее несчастными, безответными вещами, и за дядю, порабощенного темными силами зла, и за себя самого, готового самым постыдным образом разреветься. Оглядевшись по сторонам в поисках подходящих орудий мщения, я заметил на столе дядину курительную трубку – она-то и подсказала мне идею изощренной мести. Прежде всего я подтащил стул поближе к одной из масок и снял ее с гвоздя. Свергнутая со стены, она наполовину утратила свою ужасную власть, и я смог приступить к делу. Открыв дверцу платяного шкафа и покопавшись в нем, я обнаружил старый галстук черного цвета. Из него я сделал повязку, закрывшую левый глаз маски. Потом из прихожей стащил мамин шейный платок, синий в белый горошек, и нацепил его маске на макушку, завязав сбоку. Теперь нужно было обследовать свой арсенал. Вывернув все имевшиеся у меня карманы и быстро оглядев свои сокровища, я отложил в сторону небольшой красный шарик из пластмассы, кольцо с зажимом для штор, коробок спичек и кусок пластилина. Зажим я прицепил к большому уху маски – свободно болтавшееся на нем кольцо вполне годилось на роль серьги. Затем, содрав с пореза на пальце полоску пластыря, приложил ее к правой щеке маски, под глазом, и пожалел об отсутствии второй полоски. Крест-накрест нашлепка смотрелась бы лучше. Огромные толстые губы маски были растянуты в гадкой ухмылке, и между ними оказалась широкая сквозная щель. В нее я вставил дядину трубку, закрепив мундштук пластилином. А внутрь трубки засунул шарик. Такие шарики имелись в хозяйском обиходе почти всех мальчишек нашего двора – если их поджечь, они плавились и давали много вонючего дыма. Я повесил маску обратно на гвоздь – маминым платком пришлось пожертвовать, проделав в нем дырку, – и засунул в трубку зажженную спичку. Слез со стула, отошел подальше и обернулся, мстительно ухмыляясь.

Эффект был потрясающим. Мне удалось лишить маску ее потустороннего демонизма, однако взамен эта физиономия приобрела вполне земные, но не менее злобные черты кровожадного пирата. По сравнению с этой рожей страшный Бармалей должен был казаться добрым дядюшкой, пугающим детей погремушками. И только густо дымящая трубка отчасти сглаживала жуткое впечатление, делая маску похожей на физиономию давно и тяжело больного курильщика, которого пагубная привычка скоро загонит в могилу. В общем, это был, на мой теперешний взгляд, гениальный образец антитабачной пропаганды и рекламы здорового образа жизни. Но тогда я лишь молча ужасался делу рук своих. Между тем горелая вонь распространилась по всей квартире и всполошила мать с дядей. Они застыли в изумлении, глядя на пирата, лихо дымящего трубкой. Первым пришел в себя дядя Костя: неожиданно он начал хохотать, сотрясаясь всем своим длинным и тощим телом, а через минуту выдавил, заикаясь от смеха:

– Ну уморил, племянник! Знатный шалопай вырастет. Весь в меня.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.