Лорд Хорнблауэр

Еще раз пришло время принимать неотложное решение.

— Мы должны уехать отсюда и спрятаться, — сказал Хорнблауэр. — Ничего иного нам не остается. Поехали!

— Но ремонт лодки, сэр? Они заметят, — произнес Браун.

— Они всего лишь в миле отсюда, — сказала Мари. — И будут здесь через пять минут.

— Поехали, повторил Хорнблауэр. — Граф, пожалуйста, садитесь на лошадь.

— Скажи гусарам, если они придут, что это ты занимался починкой лодки, — сказал Браун старику, поднеся свое заросшее щетиной лицо к его морщинистой физиономии.

— Поехали, Браун, — торопил Хорнблауэр.

Они поскакали к лощине, в которой прятались прежде. Привязав лошадей к ивам, они распластались среди камней и стали наблюдать. Едва успели беглецы устроиться, как восклицание Мари привлекло их внимание к приближению гусар. Это был всего лишь небольшой патруль — полдюжины солдат и юнкер. Сначала над гребнем показались украшенные перьями кивера, затем серые ментики. Они скакали по проселочной дороге, идущей от виноградника к ферме. Старик ждал их у ворот двора, и беглецы видели, как гусары натянули поводья и стали расспрашивать его. Хорнблауэр, глядя на то, как старик отвечает на вопросы, почувствовал комок в горле. Было видно, как юнкер наклонился в седле, схватил крестьянина за грудки и встряхнул. Теперь можно было не сомневаться, что тот расскажет все. Угрозы, содержащиеся в декларации Клозана, не пропали даром. Одно упоминание о них заставит старика говорить, разве что только тот потянет некоторое время, чтобы очистить совесть. Юнкер тряхнул его снова. Один из солдат демонстративно неспешно направил лошадь к реке, и вскачь принесся обратно с рапортом о ремонте лодки. Теперь старик заговорил. Возбуждение передалось даже гусарским лошадям, беспокойно гарцевавшим на месте. Повинуясь взмаху юнкера, один из солдат направил лошадь вверх по склону, очевидно, чтобы передать донесение остальной части подразделения. Старик указал рукой в их направлении, гусары развернули лошадей, и, рассредоточившись, поскакали к лощине. Это был конец.

Хорнблауэр обменялся взглядом со своими товарищами. В мгновения опасности мозг работает быстро. Пытаться убежать не имело смысла — на свежих лошадях гусары догнали бы их в считанные секунды. Граф достал пистолеты и проверил затравку.

— Я оставила мушкет на броду, — сдавленно произнесла Мари. В руке она тоже держала пистолет.

Браун хладнокровно осматривался вокруг, оценивая тактическую обстановку.

Значит, они решили сражаться до конца. Чувство безысходности и обреченности, преследовавшее Хорнблауэра с самого начала восстания — с момента разговора с герцогиней Ангулемской — нахлынуло на него с новой силой. Это действительно конец. Выбор прост: умереть сегодня здесь, среди этих скал, или умереть завтра, стоя перед расстрельной командой. Исход не почетный в любом случае, но первый, наверное, предпочтительней. Однако идея умереть сейчас не вдохновляла его и не казалась правильной. В течение нескольких мгновений он не мог смириться с такой судьбой, как это сделали его товарищи. Его охватил страх. Потом он прошел так же внезапно, как появился, и Хорнблауэр почувствовал, что готов к борьбе, готов разыграть эту партию до конца, до последней карты.

По направлению к ним несся один из гусар, вот он уже на расстоянии нескольких ярдов.

Браун навел пистолет и выстрелил.

— Бог мой, осечка! — выругался Браун.

Гусар повернул лошадь и отъехал за пределы досягаемости. Звук выстрела привлек внимание остальных солдат патруля, который быстро рассредоточились, держась на дистанции мушкетного выстрела, и начали окружать их. Безнадежность положения беглецов в этой каменистой лощине стала сразу же очевидна. В случае попытки бежать верховые настигнут их немедленно, так что спешить не было необходимости. Гусары сидели в седлах и ждали.

Не прошло и полчаса, как подоспели подкрепления: отряд вдвое более многочисленный во главе с офицером, чей султан и расшитый золотом доломан выдавал принятый в гусарских частях дендизм. Ехавший рядом с ним трубач мало уступал ему в великолепии. Хорнблауэр смотрел, как сержант, показывая рукой, знакомит офицера с тактической ситуацией, а затем увидел, как последний жестами поясняет солдатам маневр, который им следует предпринять. Офицер мог оценить, что грунт слишком вязкий для действий кавалерии: с вымуштрованной быстротой новоприбывшие спешились, а лошадей отвели за деревья. Тем временем оставшиеся от обоих отрядов, с карабинами в руках, приготовились в рассыпном порядке вести наступление на лощину с двух направлений. К этим спешенным кавалеристам, используемым в качестве стрелков, с их высокими сапогами, шпорами, неточными карабинами и отсутствием подготовки, Хорнблауэр не мог испытывать ничего, кроме презрения. Но когда их пятьдесят против трех мужчин и женщины, вооруженных только пистолетами, это означает поражение и гибель.

— Теперь не тратьте даром ни единого выстрела, — сказал Хорнблауэр. Это были первые слова, произнесенные им за долгое время.

Браун и граф залегли в расселинах между скалами, Мари ползком перебиралась на другую сторону, чтобы держаться лицом к обходившей их с фланга колонне. Подойдя ярдов на сто, атакующие стали более осторожными, стараясь, по мере продвижения вперед, укрываться за кустами и скалами. Они явно ожидали, что их встретят залпами из мушкетов, но этого не произошло. Один или два пальнули из карабинов, настолько неточно, что Хорнблауэр не услышал даже свиста пуль. Он представил себе юнкера, отчитывающего солдат за бесполезную трату боеприпасов. Нападающие теперь оказались на дистанции выстрела из его нарезных пистолетов — подарка Барбары. Он вытянул правую руку, положив предплечье на камень, служивший ему укрытием, и тщательно прицелился в наиболее уязвимую мишень — гусара, который шел по открытому пространству, держа карабин наперевес. Хорнблауэр спустил курок, и когда дым рассеялся, увидел, как гусар завертелся и упал, потом, секунду спустя, сел, зажимая ладонью раненую руку. Охваченный боевым запалом, Хорнблауэр выстрелил из другого ствола, и гусар упал и замер. Хорнблауэр обругал себя за то, что потратил заряд на раненого, который в любом случае вышел из боя. Пока Хорнблауэр перезаряжал пистолет, стараясь не поддаться горячке, по кольцу нападающих прокатился вопль ярости. Он засыпал в стволы порох, обернул пули в пыж и загнал их на место, после чего аккуратно установил капсюли. Несмотря на боевой клич, вид погибшего товарища побудил стрелков быть еще осторожнее: никому не хотелось стать еще одной бесславной жертвой. Тогда сержант поднялся, призывая людей идти вперед. Хорнблауэр еще раз прицелился и выстрелил. Сержант рухнул. Так-то лучше. Есть какое-то свирепое удовольствие в том, чтобы убивать, когда вот-вот убьют тебя. Карабины заговорили по всему периметру, Хорнблауэр слышал, как пули свистят у него над головой.

В этот момент внимание всех привлек громкий звук фанфар. Он повторился, и Хорнблауэр, пользуясь тем, что огонь карабинов замер, огляделся. К ним, размахивая белым платком, направлялся верховой офицер. Рядом с ним ехал трубач, подавая горном принятый в военном этикете сигнал — приглашение к переговорам.

— Мне его подстрелить, сэр? — спросил Браун.

— Нет, — отрезал Хорнблауэр. Неплохо было бы забрать с собой в преисподнюю офицера, но это даст Бонапарту хорошую возможность замарать его имя и дискредитировать тем самым бурбонское движение. Он встал на колени среди скал и крикнул:

— Не подходите ближе!

Офицер натянул поводья.

— Почему вы не сдаетесь? — закричал он. — Дальнейшее сопротивление ничего вам не даст.

— Какие условия вы предлагаете?

Офицер едва удержался от того, чтобы пожать плечами:

— Справедливый суд. Вы можете воззвать к милости императора.

Даже если бы он старался преднамеренно вложить издевку в эти слова, у него не вышло бы лучше.

— Убирайтесь к дьяволу! — проревел Хорнблауэр. — И захватите с собой Десятый гусарский! Уезжайте, или я буду стрелять!