Флэшмен

Впрочем, оглядываясь назад, должен отметить, что у меня сложились с афганцами лучшие отношения, чем у большинства бриттов. Томас Хьюз, полагаю, станет заявлять, что у меня с ними можно найти много общего. Не стану отрицать. Как бы то ни было, первые два дня прошли довольно приятно: мы устраивали скачки и другие конные состязания, и мне удалось снискать большую популярность, демонстрируя способность персидского пони совершать прыжки. Еще была соколиная охота, по части которой Шер Афзул был дока, и жуткие пирушки по вечерам. Шер Афзул подарил мне другую танцовщицу, сопроводив дар смешками и советами по обращению с ней, но они, как выяснилось, не понадобились.

Удовольствия удовольствиями, но никогда нельзя забывать, что в Афганистане вы каждую секунду ходите по лезвию ножа, и что это жестокие и кровожадные дикари. На второй день мы стали свидетелями, как под радостные крики толпы, собравшейся на площади, четырех человек казнили за вооруженный разбой, а пятому, мелкому князьку, лекарь Шер Афзула вырезал глаза. Это общепринятое среди афганцев наказание: если человек занимает слишком высокое положение, чтобы быть казненным как обычный преступник, его ослепляют, лишая, таким образом, возможности приносить дальнейший вред. Зрелище было жестокое, и один из моих солдат даже сцепился с одним из гильзаев из-за этого, обзывая его сородичей «грязными дикарями», чего те не поняли. «Слепой — все равно, что мертвый» — так они трактуют это дело, и мне пришлось извиниться перед Шер Афзулом и дать наказ сержанту Хадсону устроить провинившемуся хорошую взбучку.

За всем этим я почти забыл про историю с Гюль-Шахом и Нариман, и напрасно. На утро третьего дня мне напомнили про это дело, как раз тогда, когда я меньше всего ожидал.

Мы с Шер Афзулом отправились охотиться на кабана, и недурно провели время, рыская по поросшим деревьями оврагам в долине Могалы, где любили кормиться эти животные. Нас было человек двадцать, включая меня, Хадсона и Мухаммеда Икбала, а Шер Афзул командовал операцией. Занятие оказалось увлекательным, но нелегким, учитывая пересеченную местность, и мы частенько разделялись. Мухаммед Икбал и я отделились от главных сил, и попали в узкое дефиле как раз в конце зарослей. Там они нас и поджидали: четверо всадников с копьями наперевес. Не произнеся ни звука, они ринулись прямо на нас. Инстинкт подсказывал мне, что это люди Гюля, посланные им убить меня и попутно скомпрометировать Шер Афзула перед англичанами.

Икбал, будучи патаном и настоящим бойцом, издал радостный клич «Вперед, хузур!» и поскакал на них. Я не колебался ни секунды: если парень хочет неприятностей — это его дело, и, развернув коня, помчался к лесу, будто за мной гнался сам дьявол, впрочем, следя одним глазом за происходящим у меня за спиной.

Понял он или нет, что я бросил его одного, не знаю: похоже, это не имело для него никакой разницы. Как и я, он был вооружен пикой, но в дополнение к ней у него еще были сабля и пистолет. Пику он вонзил в грудь первому из гильзаев, и бросился на остальных, размахивая саблей. Одного ему удалось зарубить, остальные двое обогнули его и поскакали дальше — их целью был я.

Видя их приближение, я пришпорил коня, а Икбал повернул за ними. Этот идиот советовал мне остановиться и принять бой, но при взгляде на острия пик и заросшие бородами лица у меня не возникало иных чувств, кроме желания оказаться за тридевять земель отсюда. Я мчался как ураган. Тут пони споткнулся, и я, перелетев через его голову, врезался в заросли кустарника и остановился у кучи камней, почти совсем бездыханный.

Меня спас кустарник, помешавший гильзаям сразу добраться до цели. Им пришлось огибать заросли, а я тем временем юркнул за дерево. Один пони сдал назад и чуть не свалил другого: наездник вскрикнул и, стремясь удержаться в седле, выронил копье. Тут на него с военным кличем обрушился Икбал. Уцепившись за гриву коня, гильзай смотрел на меня, изрыгая проклятия, и тут лицо его в буквальном смысле раздвоилось, когда сабля Икбала опустилась ему на голову, разрубив шапку и череп, будто они были из глины. Второй всадник, пытавшийся выкурить меня из-за дерева, повернул к Икбалу, уже освободившему саблю, и их пони столкнулись.

На краткий ужасный миг бойцы сплелись друг другом. Икбал старался перенацелить клинок на другую сторону, а гильзай выхватил кинжал и нанес ему удар. Я услышал глухой звук, и голос Икбала: «Хузур! Хузур!», потом пони разошлись и сражающиеся свалились на землю.

Выглянув из-за дерева, я вдруг заметил в паре шагов свою пику, попавшую сюда при моем падении. Почему я не последовал инстинкту самосохранения и попросту не обратился в бегство, не могу сказать: видимо, у меня еще сохранились какие-то проблески понятия о постыдном поведении. Так или иначе, я собрался с духом и поднял пику. Поскольку гильзай приподнялся, занося окровавленный нож, я вонзил острие пики прямо ему в спину. Афганец вскрикнул, выронил клинок, рухнул в пыль и, подрыгав немного, умер.

Икбал пытался подняться, но его песенка была спета. Лицо у него стало серым, а на рубашке расплывалось большое кровавое пятно. Он посмотрел на меня, и когда я подбежал к нему, приподнялся на одном локте.

— Сур кабадж, — прохрипел он. — Йа, хузур! Сур кабадж!

Потом он застонал и упал назад, но когда я склонился над ним, приоткрыл на секунду глаза и плюнул мне в лицо. Это все, что ему было под силу. Так он и умер, обзывая меня «сыном свиньи» на хинди: мусульмане это почитают за самое страшное оскорбление. Мне, разумеется, был понятен ход его мыслей.

Вот так я оказался стоящим посреди пяти трупов — по крайней мере, четырех, поскольку первый человек, которого Икбал рубанул саблей лежал немного вверх по дефиле, издавая громкие стоны. Я был ошарашен падением и стычкой, но быстро смекнул, что чем быстрее он издаст свой последний вздох, тем лучше. Так что поспешил к нему вместе с пикой, прицелился и вонзил острие ему в горло. И едва я выдернул его, оглядывая место кровавого побоища, как до меня донеслись крики, стук копыт, и из леса выскочил сержант Хадсон.

Ему хватило одного взгляда — распростертые тела, кровь на земле, и посреди всего этого стоит бравый Флэши, единственный уцелевший. Но он был опытным солдатом: едва убедившись, что со мной все в порядке, сержант обошел тела, чтобы проверить, не пытается ли кто прикинуться мертвым. Печально присвистнув при виде Икбала, Хадсон спокойно спросил:

— Какие будут приказания, сэр?

Я уже пришел в себя и размышлял, как же быть дальше. У меня не возникало сомнений, что это работа Гюля, но что скажет Шер Афзул? Возможно, у него возникнет мысль, что происшедшее в любом случае испортит отношения с британцами и почтет за лучшее просто перерезать нам всем глотки. Перспектива была радужная, но не успел я вполне насладиться ей, как в лесу послышались крики, и показалась вся охотничья партия во главе с самим Афзулом.

Не исключено, что страх заставил лучше работать мои мозги — такое частенько случалось. Меня озарило, что лучшим выходом будет задрать нос повыше. Так что не успели они прийти в себя от изумления и перестать сыпать упоминаниями об аллахе, как я выступил вперед, к сидящему на лошади Афзулу, потрясая у него перед носом окровавленной пикой.

— Гильзайское гостеприимство! — загремел я. — Вы только посмотрите! Мой слуга убит, сам я спасся чудом! И где же честность гильзаев?

Он поглядел на меня как на сумасшедшего, губы его зловеще кривились, и на минуту мне показалось, что с нами все кончено. И тут он закрыл лицо руками и начал стенать о стыде и бесчестии, и о госте, вкушавшем с ним соль. Полагаю, в этот момент он был слегка не в себе, а может и не слегка. Хан продолжал завывать в том же духе, потом принялся драть себя за бороду, а под конец скатился с седла и начал биться о землю. Свита окружила его, рыдая и вознося молитвы аллаху. Только юный Ильдерим оглядел место побоища и произнес:

— Отец, это дело рук Гюль-Шаха!

Это слегка привело в чувство старого Афзула, и мысли его приняли новое направление: он стал вопить о том, как вырвет Гюлю глаза и внутренности и как повесит его на крючьях, обрекая на медленную смерть, и высказал еще не мало превосходных идей. Я повернулся к нему спиной и взобрался на подведенного Хадсоном пони. Афзул подскочил ко мне, ухватил за ногу и поклялся, с пеной у рта, что покушение на мою жизнь и честь будет страшно отомщено.