Страница 20 из 133
92. Н. И. Стороженко
1903 г. Апреля 27. Ясная Поляна.
Дорогой Николай Ильич,
Я очень рад подписаться под телеграммой. Мне только не нравится выражение «жгучего стыда за христианское общество». Нельзя ли выключить эти слова или всю телеграмму изменить так:
Глубоко потрясенные совершенным в Кишиневе злодеянием, мы выражаем наше болезненное сострадание невинным жертвам зверства толпы, наш ужас перед этим зверством русских людей, невыразимое омерзение и отвращение к подготовителям и подстрекателям толпы и безмерное негодование против попустителей этого ужасного дела.
Во всяком случае, если только выпустится выражение о стыде, я рад подписаться и благодарю вас за обращение ко мне.
В Петербург я не еду. Здоровье мое хорошо. Желал бы, чтобы вам было так же не худо, и, судя по вашему письму, надеюсь, что это так. Дружески жму вам руку.
Л. Толстой.
27 апреля 1903.
Передаст вам это письмо мой молодой приятель, прекрасный музыкант и милый человек Гольденвейзер.
93. С. Н. Рабиновичу (Шолом-Алейхему)
1903 г. Мая 6. Ясная Поляна.
Соломон Наумович,
Ужасное, совершенное в Кишиневе злодеяние болезненно поразило меня. Я выразил отчасти мое отношение к этому делу в письме к знакомому еврею, копию с которого прилагаю. На днях мы из Москвы послали коллективное письмо кишиневскому голове, выражающее наши чувства по случаю этого ужасного дела.
Я очень рад буду содействовать вашему сборнику и постараюсь написать что-либо соответствующее обстоятельствам.
К сожалению, то, что я имею сказать, а именно, что виновник не только кишиневских ужасов, но всего того разлада, который поселяется в некоторой малой части — и не народной — русского населения, — одно правительство. К сожалению, этого-то я не могу сказать в русском легальном издании.
Лев Толстой.
6 мая 1903.
94. П. И. Бирюкову
1903 г. Июня 3. Ясная Поляна.
Таня прислала мне это письмо вам, милый Поша, а в это самое время я получил и ваше с вопросами, на которые рад ответить, как умею.
Прежде же поговорю по душе с вами. Дочери мне обе пишут про вас, что вы имеете вид измученный, потухший и что ваша забота о детях и другие заботы как бы поглощают вас, убивают в вас жизнь. Ни та, ни другая не пишут мне про ваше внутреннее духовное состояние. Они, вероятно, не знают его. А я верю и по письму вашему вижу, что ваше духовное я не только живо, но растет, как это свойственно ему у всех людей, а особенно у тех, к которым вы принадлежите, которые знают, что только в этом росте сущность жизни человеческой. Вот это хотел вам сказать о вас. О себе же могу сказать, что внутренне живу тем же, что считаю единственным смыслом жизни, внешне же физически временно поправляюсь и пишу то мое определение жизни (это философская работа), то «Хаджи-Мурата» поправляю и теперь бьюсь над главою о Николае Павловиче, которая если и будет непропорциональна, но мне очень кажется важна, служа иллюстрацией моего понимания власти. Вообще мне хорошо.
Ну, теперь начинаю ответы на ваши вопросы.
На первый вопрос: прочел ли я и одобрил ли, Таня вам отвечает совершенно верно. При этом считаю нужным вам заметить, что общее мое впечатление то, что вы очень хорошо пользуетесь моими записками, но что я избегаю вникать в подробности, так как такое вникание может завлечь меня в работу исправления, которой я не хочу, так что предоставляю все вам, присовокупляя только то, что в своей биографии, цитируя места из моих записок, прибавить: из доставленных мне и отданных в мое распоряжение черновых неисправленных записок.
Теперь я занят другим и записок не продолжаю. Если буду жив, то, когда возьмусь за них, что может быть очень скоро, очень много подвинусь.
1-й вопрос: пользоваться моими записками можете сколько хотите.
2-й вопрос: продолжать намереваюсь, но едва ли кончу не только в год, но в два или три, следовательно, едва ли кончу до смерти.
3-е. Издавать отдельно при жизни не буду. 4. Дожидаться вам меня нельзя, если ваша работа приурочена к полному собранию.
5, 6, 7.Ваша работа мне не помешает, а, скорее, поможет.
Экзамен не на офицера, а на фейерверкера я держал в Тифлисе в 1852 году. Нет, помню в январе. Прошение об отставке, о котором совсем не помню, вероятно, подавалось и не принято в 1853 г.. В Ясной Поляне я был в 53 или 54-м году и оттуда поехал в Дунайскую армию, в этом же году я был произведен в офицеры. Разбило пустой гранатой колесо пушки, которую я наводил, 18 февраля 1852 года в движении через Чечню, произведенном Барятинским.
Сейчас справлюсь, когда я произведен в офицеры, и припишу вам.
Прощайте, милый друг, целую вас, Пашу и детей.
Лев Толстой.
3 июня.
Сейчас справлялся по моим дневникам. Дело было вот как: в Тифлисе я был в 52-м году, держал экзамен на фейерверкера в январе. Там писал «Детство». Ядром разбило лафет в феврале 1853. В Россию поехал в 1854. Подавал в отставку, вероятно, в конце 1853-го.
95. Ю. Ю. Битовту
1903 г. Июля 10. Ясная Поляна.
Милостивый государь
Юрий Юлианович!
Благодарю вас за присылку вашего прекрасного издания книги обо мне.
Так как я занялся в последнее время составлением своих записок, я просмотрел биографическую часть вашей книги и нашел ее необыкновенно полной и совершенно верной.
С совершенным уважением
готовый к услугам
Лев Толстой.
10 июля
1903.
96. С. Н. Толстому
1903 г. Июля 13. Ясная Поляна.
По сведениям от доктора, Леночки и других, твое здоровье не ухудшается. Доктор говорит, что эта болезнь тянется долго. Только бы ты не ослабевал; спал и ел бы достаточно. Как ни неприятно говорить о себе, своем здоровье, зная, что ты интересуешься, должен сказать, что со мной сделались на днях сердечные припадки, очень хорошие, потому что больше всякой другой болезни напоминающие о смерти, следовательно, и о настоящей жизни. Теперь после двух дней совсем прошло, и я опять более глуп и легкомыслен. Продолжаю все думать об определении жизни и подвигаюсь и радуюсь этому. Хотя тебе и лучше и мне незачем торопиться к тебе, я все-таки хочу приехать, и поскорее, чтобы застать у тебя еще Машеньку. Маша и Коля тебе всё расскажут про нас. Посылаю тебе книгу Anatole France, которая противна своей грязью, но очень не только остроумна, но и умна. Я не согласен совсем с взглядами автора, выражаемыми доктором, но рассуждения доктора вызывают на мысли и очень умны. «La graine» я пришлю тебе после, но ее не стоит читать — длинно и мелкий шрифт. A «Histoire comique» кто-нибудь прочтет тебе, хотя ни монахине, ни Верочке неудобно. Ну, прощай.