Коммодор Хорнблауэр

— Это после сражений двухнедельной давности, — пояснил Клаузевиц, — под Витебском и Смоленском, в двухстах милях к югу от нас. Некоторым телам удалось совершить это путешествие. Тела русских, их очень много. Но есть и тела французов, баварцев, вестфальцев и итальянцев, — очень много итальянцев. Похоже, это была большая битва..

— Очень интересно, — пробормотал Хорнблауэр, все еще расматривая осадные работы. В центре второй параллели траншей появилась новая батарея, огонь которой смог бы отбросить любые силы, атакующие в лоб, чтобы разрушить эти работы. Нападающие лишатся многих и многих, прежде чем пройдут эти две сотни ярдов по совершенно открытой местности под ураганным огнем и смогут броситься на штурм рва и вала. Фланги позиции также хорошо защищены, один — маленькой речкой, а другой обращен к бухте. Бухта! Французские батареи могут достаточно эффективно простреливать бухту, чтобы воспрепятствовать бомбардирским кечам встать здесь на якорь при свете дня, но они не смогут остановить атаку пехотного десанта, переброшенного на лодках ночью. Затем, на рассвете, можно будет ударить во фланг траншеи. Хорнблауэр обернулся со своим предложением к Клаузевицу и тот сразу же одобрил его. Сухопутные офицеры при планировании своих операций обычно были склонны забывать о море, но Клаузевиц, хоть и пруссак, обладал достаточной гибкостью мышления, чтобы осознать преимущества плана, основанного на неожиданной атаке с моря.

Времени терять было нельзя, так как штурм Даугавгривы ожидался со дня на день. План необходимо было начинать претворять в жизнь сразу же: определить этапы операции, договориться о сигналах, выделить войска для десанта и направить их к тому месту, где Хорнблауэр смог бы сформировать из моряков экипажи для речных барок, которые доставили бы пехоту в район высадки. Хорнблауэру пришлось все подробно объяснить команде и офицерам, отдать приказы и убедиться в том, что они правильно поняты.

Монтгомери, Дункан, Пурвис и Кэрлин, выделенные для командования моряками, поднялись под купол церкви, чтобы воотчию увидеть цели, по которым они должны были ориетироваться. Хорнблауэр успел устать в ожидании, прохаживаясь вокруг по галерее, после того как послал за ними. Затем верховые гонцы доставили на галерею трех русских полковников — это их полки должны были участвовать в десантной операции. Хорнблауэр объяснил им все по-французски, а затем повторил то же самое для своих офицеров по-английски. Затем ему пришлось намучиться с переводом вопросов, которые каждый из собравшихся хотел задать. Полдюжины русских субалтернов, скорчившись на полу над кусками досок, к которым были пришпилены листы бумаги, писали приказы, которые им диктовал Клаузевиц. В самый разгар этой кутерьмы прибыл Эссен; он сразу же согласился на проведение вылазки, как только узнал о ее планах и сейчас, прибыв в самый разгар приготовлений, как разумный человек предоставил разбираться с деталями тому офицеру, кто предложил весь план. Все это сопровождалось непрерывным ревом бомбардировки, из-за чего все разговоры пришлось вести повышенным тоном, почти кричать, в то время как русские укрепления продолжали разрушаться под градом ядер, а траншеи апрошей подползали все ближе и ближе.

Полдень еще не наступил, когда Хорнблауэр рассказал о своих планах Клаузевицу; было уже восемь вечера и солнце уже садилось, когда все было закончено, а Хорнблауэр лично прошел на шлюпке в устье Двины, чтобы лично проверить все лодки и барки, выделенные для экспедиции и увидел русских гренадеров, приближающихся. чтобы заполнить их до отказа.

— Вы уяснили свои приказы, Дункан? — спрочил Хорнблауэр.

— Да, сэр.

— Покажите-ка ваши часы. Поставьте их по моим.

— Есть, сэр!

— Мистер Монтгомери! Мистер Пурвис! Помните, что я сказал про то, чтобы десантная партия держалась кучно. Вы должны ударить все разом — никакого распыления сил при высадке. Убедитесь, что солдаты точно знают направления, по которым им следует наступать после высадки на берег.

— Есть, сэр!

— Итак, удачи вам.

— Благодарим вас, сэр!

Было уже совсем темно, когда Хорнлауэр вновь ступил на шаткий пирс в Даугавгриве; вокруг была тьма и холодное дыхание ветра. Много воды утекло в Двине с того дня, когда они впервые встали на якорь в Рижской бухте. Миновала середина лета, наступала осень. Теперь ему еще предстояло пробираться трашеями до церкви и он сомневался, хватит ли сил его усталым ногам, чтобы вскарабкаться в непроницаемой темноте по ступенькам на галерею. С раннего утра Хорнблауэр почти не присел и не ел ни крошки. Теперь от усталости и голода у него кружилась голова. Клаузевиц все еще был на своем посту, на галерее. Вокруг мерцали звезды, бросая свет, который казался ярким после абсолютно непроницаемой тьмы на лестнице, по которой только что взбирался Хорнблауэр.

— Похоже, французы необычайно активны этой ночью, — приветствовал его Клаузевиц, — в сумерках они сменили войска в траншеях.

Внезапно французские линии опоясались ярким оранжевым пламенем и до их ушей долетел рокот залпа.

— Периодически они обстреливают ров картечью, — пояснил Клаузевиц, — чтобы помешать нашим ремонтным бригадам. Так делается всегда, но после полудюжины залпов они уже с трудом определяют направление и дистанцию стрельбы.

Если осадное дело действительно столь механическое искусство, если каждый шаг в нем неизбежен и его можно предугадать, всегда существует шанс, что какой-нибудь генерал, обладающий оригинальным мышлением, постарается нарушить правила. Дня через два брешей и апрошей будет достаточно, для штурма — что же может помешать осаждающим нанести удар немного раньше и захватить защитников врасплох? Хорнблауэр сказал об этом Клаузевицу.

— Это всегда возможно, — ответил тот напыщенно, — но этой ночью наши посты в траншеях сегодня как никогда усилены, ведь на рассвете ожидается вылазка.

Утомленный взгляд Хорнблауэра, блуждая по сторонам, наткнулся на ворох соломы, которую принесли на галерею в тщетной попытке сделать этот передовой командный пункт хоть немного комфортабельнее. Он с облегчением присел — его ноги буквально дрожали от усталости — и поплотнее завернулся в плащ, спасаясь от ночной прохлады. Теперь мысль о сне стала необычайно соблазнительной. Хорнблауэр вытянулся на шуршащей соломе, а затем приподнялся на локте, подтягивая еще одну охапку, чтобы использовать ее в качестве подушки.

— Я немного отдохну, — провозгласил он, откинулся и прикрыл глаза.

Его желание поспать было вызвано чем-то большим, нежели просто усталостью. Погружаясь в сон, он хотел хоть на некоторое время уйти от реальности — от осады, ее вони и опасностей; хотел почувствовать себя свободным от ответственности. Он не хотел больше терзаться новыми сведениями о продвижении Бонапарта все дальше к сердцу России; он не хотел больше мучиться сознанием того, что ведет отчаянную и безнадежную борьбу с врагом, который в конце-концов все равно победит — так колоссальна была его мощь. Если только ему удастся заснуть, то его ожидает лишь забвение, не более, чем забвение. Сегодня ночью он заслужил право погрузиться в сон, как только мужчина может заслужить право утонуть в объятиях своей любовницы. Нервы его были всё еще на удивление крепки, несмотря на нечеловеческое напряжение нескольких последних недель — а, возможно, (такова была его противоречивая натура) именно благодаря этому напряжению. Он поудобнее устроился на соломе и даже осаждающие его смутные беспокойные видения (действие которых он так или иначе ощущал), вместе со всеми еще более значительно тревожными мыслями, теснящимися у него в голове, не смогли помешать его сну.

Он проснулся от того, что почувствовал руку Клаузевица на своем плече и с усилием, по кускам, вновь собрал из небытия Хорнблауэра, которому предназначено защищать Ригу — как человек, по фрагментам собирающий головоломку.

— Час до рассвета, — произнес Клаузевиц, вернее, его раплывчатая тень, колеблющаяся в тревожном мраке.

Хорнблауэр сел: все тело затекло и он продрог под жалким прикрытием плаща. Если все прошло удачно, десантный отряд в эти минуты пересекает бухту. Было слишком темно, чтобы разглядеть что-либо с парапета, окружающего галерею. Еще одна тень мелькнула у его локтя и сунула ему в руку что-то обжигающе горячее — стакан с чаем. Он осторожно отхлебнул, чувствуя, как по телу растекается тепло. Резкий звук одиночного мушкетного выстрела достиг их ушей и Клаузевиц начал было объяснение, неожиданно прерванное яростной вспышкой ружейного огня на ничейной полосе между двумя рядами траншей. Тьма озарилась вспышками пламени.