Коммодор Хорнблауэр

Это была та же пинасса, которая вчера доставила их на берег. На сей раз на ней прибыл морской офицер с письмом, написанным по-французски:

Его Превосходительство министр Императорского флота шлет свои приветствия коммодору сэру Хорнблауэру. Его Превосходительством отданы приказы, в соответствии с которыми судно-водовоз подойдет к борту «Несравненного» сегодня в одиннадцать часов дня. Важный сановник, мсье le Comte du Nord — граф Северный — выразил желание осмотреть корабли Его Британского Величества. Его Превосходительство надеется, что не злоупотребит гостеприимством сэра Хорнблауэра, если вместе с графом Северным посетит «Несравненный» в десять часов утра.

Хорнблауэр показал письмо Уичвуду, который подтвердил его подозрения.

— Это сам Александр, — сказал гвардеец, — он путешествовал под именем «графа Северного» еще когда был наследником престола. Но он хочет посетить нас инкогнито, а значит — нет необходимости отдавать ему королевские почести.

— Да, — согласился Хорнблауэр раздраженно, несколько уязвленный тем, что этот сухопутный офицер пытается давать советы, которых у него никто не спрашивает, — тем не менее, морского министра следует принимать как Первого лорда Адмиралтейства. Это означает девятнадцатипушечный салют и прочее. Вахтенный мичман! Мои приветствия капитану и я был бы ему очень обязан, если бы он соблаговолил подняться на палубу.

Выслушав новости, Буш тихо присвистнул и тут же завертелся по сторонам, бросая взгляды то на такелаж, то на палубу, озабоченный тем, чтобы его корабль в был в совершенстве подготовлен к визиту императора.

— Как мы будем принимать воду, — озабоченно спросил Буш, — и одновременно встречать царя, сэр? Что он о нас подумает? Лучше, наверное, чтобы сначала водой запаслась эскадра.

— Царь — разумный человек, — фыркнул Хорнблауэр, — покажите ему, как команда работает. Он не отличит бизань-штага от утлегаря, но распознает хорошо выполненную работу, если мы сможем ее ему показать. Начнете принимать, воду даже если он к этому времени еще будет на борту.

— А еда, сэр? — продолжал Буш, — мы должны будем угостить его чем-нибудь, сэр.

Хорнблауэр улыбнулся, глядя на его озабоченность.

— Конечно, мы угостим его чем-нибудь.

Для противоречивого темперамента Хорнблауэра было типично, что, чем больше трудностей предвидели другие, тем бодрее он себя чувствовал; единственным человеком, который был в состоянии вогнать Хорнблауэра в депрессию, был сам Хорнблауэр. Его головная боль совершенно прошла, и теперь он только улыбался при мысли о предстоящих утром хлопотах. Он с аппетитом позавтракал, снова надел полный парадный мундир и вышел на палубу, где нашел Буша все еще рыскающим по кораблю, всю команду — принарядившейся в чистые белые рубахи и полотняные штаны, парадный трап — снаряженным, с леерами, белыми как снег, морских пехотинцев — в свежевыбеленных портупеях, а койки — туго скатанные и уложенные с прямо-таки математической точностью. И только когда вахтенный мичман доложил о приближающемся катере, Хорнблауэр и сам вдруг ощутил легкое волнение; у него внезапно перехватило дыхание при мысли, что несколько следующих часов могут определить историю мира на многие годы вперед.

По кораблю разнеслась резкая трель дудок боцманских помощников, команда построилась по дивизионам, с офицерами — при шпагах и эполетах — в первом ряду. Хорнблауэр, стоя у релинга на шканцах, взглянул на открывавшуюся внизу картину. Пусть точностью движений и аккуратностью формы британские моряки в парадном строю и не могли соперничать с прусскими гвардейцами — муштровать их подобным образом означало бы просто лишить их тех качеств, благодаря которым они и стали бесценными, — зато глядя на ряды этих сообразительных, уверенных лиц, любой мыслящий человек не мог не ощутить прилива воодушевления.

— Команде по реям! — приказал Буш.

Новый сигнал боцманских дудок и марсовые стремительным, но организованным потоком бросились к мачтам. Они не снижали темпа даже вися спиной вниз, когда перебирались на ванты с русленей и поднимались по выбленкам дальше, один за другим — до самых брам-стеньг, как настоящие гимнасты, каковыми они и были на самом деле, разбегаясь по реям, как канатоходцы и, достигнув своего места, замирали, упираясь ногами в перты.

Смешанные чувства теснились в груди смотревшего на них Хорнблауэра. На мгновение он ощутил горечь, оттого что таких парней — сливки британского флота! — разгоняют по местам как дрессированных медведей, для развлечения восточного владыки. Но когда команда была исполнена, когда каждый матрос занял свое место, словно какой-то волшебный ветер подхватил увядшие листья и они замерли в воздухе, застыв удивительно симметрично — его раздражение сменилось чувством удовлетворения художника при виде совершенной картины. Он надеялся, что, наблюдая ее, Александру хватит здравого смысла понять: британские моряки смогут повторить этот трюк в любых условиях, даже темной ночью в штормовом море, когда кажется, что бушприт упирается в невидимое небо, а реи почти черпают невидимые волны.

Боцман, искоса поглядывая за релинги правого борта, почти незаметно кивнул. Небольшая группка офицеров приближалась к парадному трапу. Боцманские помощники поднесли дудки к губам. Сержант-барабанщик морской пехоты умудрился, стоя по стойке «смирно», отбить такт пальцами по шву своих панталон и шесть барабанов разом ударили бодрую дробь.

— На кра-а…ул! — взревел капитан Норман и пятьдесят мушкетов с примкнутыми штыками, разом сорвавшись с покрытых алыми мундирами плеч пятидесяти морских пехотинцев, замерли вертикально напротив пятидесяти рядов надраенных до блеска пуговиц, а шпаги трех офицеров морской пехоты описали в воздухе грациозные дуги военного приветствия.

Александр, сопровождаемый двумя адъютантами, медленно шел плечом к плечу рядом с морским министром, которому номинально и предназначалась эта церемония. Он приложил руку к краю своей шляпы. Трубы умолкли, пронзительно взвизгнув. Барабаны пробили дробь в четвертый раз, прогремел грохот первого салютного выстрела, а флейты и барабаны морских пехотинцев затянули «Из сердца дуба…» Хорнблауэр выступил вперед и отдал честь.

— Доброе утро, коммодор Хорнблауэр, — поздоровался морской министр. Разрешите представить Вас графу Северному.

Хорнблауэр вновь отдал честь, стараясь сохранить при этом, насколько возможно, бесстрастное выражение лица и борясь с невольной улыбкой при виде странной попытки Александра сохранить видимость инкогнито.

— Доброе утро, коммодор, — в свою очередь поздоровался Александр. С глубоким удивлением Хорнблауэр понял, что царь обращается к нему на неплохом английском, — надеюсь, наш короткий визит не доставил вам слишком больших неудобств?

— Это ничто по сравнению с высокой честью, оказанной кораблю, сэр, — ответил Хорнблауэр, размышляя при этом, правильно ли обращение «сэр» по отношению к царю, желающему сохранить инкогнито. Очевидно, да.

— Можете представить своих офицеров, — продолжал Александр.

Хорнблауэр представил их одного за другим, а они отдавали честь и кланялись несколько скованно, как того можно было ожидать от младших офицеров в присутствии царя всея Руси, хоть и инкогнито.

— Думаю, теперь вы можете начать прием воды на корабль, капитан, — сказал Хорнблауэр Бушу и снова повернулся к Александру:

— Вы хотели бы еще осмотреть корабль, сэр?

— Да, конечно, — ответил Александр.

Он поднялся на шканцы, чтобы наблюдать за началом приготовлений. Марсовые начали спускаться; Александр щурился на солнце, с восхищением глядя, как с полдюжины матросов соскользнули по бизань-бакштагам и бизань-фалам и выстроились на шканцах перед ним. Подгоняемые офицерами, матросы сновали тут и там, выполняя порученные им задачи — всё вместе это напоминало растревоженный муравейник, но было гораздо более упорядоченным и осмысленным. Крышки люков были отдраены, помпы приготовлены, тали заведены на ноки реев, кранцы вывалены по левому борту. Александр удивленно смотрел на полуроту морских пехотинцев, выбиравших конец, которые даже при этом умудрялись маршировать своим гусиным шагом.