Коммодор Хорнблауэр

Хорнблауэр вскарабкался первым, Уичвуд и Харст следом за ним. Гусар последовал за ними с извиняющейся улыбкой и уселся напротив, спиной к лошадям. Дверцы закрылись. Один лакей сел на облучок рядом с кучером, другой вспрыгнул на запятки и лошади рванули вперед. Дорога пролегала через обширный парк, в котором тщательно ухоженные газоны чередовались с купами изящно подстриженных деревьев. Тут и там фонтаны поднимали к небесам свои величественные струи, а в мраморных бассейнах плескались мраморные наяды. Случайные повороты дорожки открывали прекрасные виды на лужайки, спускающиеся правильными террасами; то и дело попадались длинные мраморные лестницы и красивые маленькие мраморные павильоны и за каждым поворотом, у каждого фонтана и каждого павильона стояли часовые, при проезде экипажей вскидывающие ружья «на караул».

— Три последних царя были убиты. Только женщины-императрицы умирали в своих постелях, — заметил Уичвуд, — Александр принимает меры предосторожности.

Экипаж снова резко повернул и выехал на широкую, усыпанный гравием плац; на противоположной его стороне Хорнблауэр успел разглядеть дворец — довольно-таки беспорядочное здание в стиле рококо из розового и серого камня, с куполами, венчающими каждое из крыльев. Затем экипажи подкатили ко входу, где их приветствовал очередной часовой, а лакей в пудреном парике распахнул дверцы. Произнеся несколько вежливых слов по-русски, гусар провел все общество вверх по розоватым мраморным ступеням в величественную приемную. Рой слуг бросился им навстречу, чтобы принять шлюпочные плащи. Хорнблауэр снял треуголку и сунул ее подмышку, остальные последовали его примеру. Створчатые двери напротив распахнулись и, пройдя сквозь них, они были встречены величественным господином в белом парике, чей мундир — по крайней мере, его части, виднеющиеся из-под густого золотого шитья, — также были окрашены в красный цвет Империи. В руке у него был тяжелый жезл черного дерева, инкрустированный золотом.

— Кочубей, — представился он на прекрасном французском, — гофмаршал двора. Коммодор Хорнблауэр? Лорд Уичвуд?

Они поклонились ему, и Хорнблауэр представил остальных; он заметил, что гофмаршал скользнул внимательным взглядом по мундирам прибывших, словно хотел убедиться, что ничто недостойное двора Его Величества не проникнет далее во дворец. Затем он снова повернулся к Хорнблауэру и Уичвуду.

— Его превосходительтво морской министр был бы счастлив, если бы коммодор Хорнблауэр смог бы уделить ему время для короткой беседы.

— Всегда к услугам его превосходительства, — ответил Хорнблауэр, — однако сейчас я нахожусь здесь по приглашению Его Императорского Величества.

— Превосходно, сэр. Пройдет еще некоторое время, прежде чем Его Императорское Величество примет вас. А его превосходительство министр иностранных дел между тем будет счастлив, если лорд Уичвуд уделит ему свое внимание на несколько минут.

— Всегда к услугам его превосходительства, — поклонился Уичвуд. Для человека его опыта, французский полковника был исключительно беден.

— Благодарю вас, — ответил Кочубей.

Он повернулся и жестом подозвал еще трех офицеров двора. Золота на их мундирах было меньше, чем у Кочубея и по золотым ключам, видневшимся под отворотами, Хорнблауэр понял, что это камергеры. Последовали новые представления и новые поклоны.

— А теперь не будете ли вы любезны последовать за мной, сэр — обратился Кочубей к Хорнблауэру.

Двое камергеров занялись младшими офицерами, один — Уичвудом, а Кочубей увлек Хорнблауэра за собой. Уходя, Хорнблауэр окинул прощальным взглядом своих сопровождающих. Даже бесстрастный Харст, даже рассудительный и осторожный Маунд выглядели несколько испуганными, оставшись без своего коммодора здесь, в императорском дворце и напоминали детей, отданных своими родителями под присмотр незнакомой няньке. Но выражение лица у Броуна было совсем иным — его зеленые глаза возбужденно горели, черты лица заострились, и он бросал по сторонам взгляды, как человек, готовящий себя к решительным действиям. Хорнблауэр ощутил, как на него накатывает волна дурных предчувствий — ступив на территорию Российской империи, он от волнения совсем позабыл про Броуна, про украденный пистолет — про все связанное с его секретарем. Ему нужно было время, чтобы все хорошенько обдумать, но Кочубей не оставлял ему этого времени. Они прошли сквозь великолепный зал — Хорнблауэо успел лишь мельком взглянуть на мебель, картины и статуи, — и сквозь створчатые двери, распахнутые перед ними двумя лакеями; последних, казалось, во дворце были сотни. Коридор был широк и просторен и напоминал, скорее, картинную галерею, но Кочубей прошел по нему всего несколько ярдов. Неожиданно он остановился у неприметной двери, перед которой стояли еще два лакея, живо вытянувшихся при их приближении. Дверь выходила прямо на крутую винтовую лестницу, на половине которой находилась другая дверь, охраняемая четырьмя огромными солдатами в розовых мундирах, высоких сапогах и мешковатых шароварах, в которых Хорнблауэр узнал казаков, которых первые видел воочию. Даже вытянувшись и прижавшись к стене, чтобы освободить проход, они почти полностью перекрывали узкий коридорчик. Хорнблауэру пришлось буквально протискиваться между ними. Кочубей поскребся в двери и почти сразу же распахнул их, быстро втягивая за собой Хорнблауэра и делая ему заговорщицкий жест.

— Сэр Хорнблауэр! — объявил он, закрыв двери. Дородный человек в морском, по всей вероятности, мундире с рядом орденов поперек груди, очевидно и был морским министром. Он двинулся навстречу, с извинениями на прекрасном французском за то, что, к сожалению, не говорит на английском языке. Но в дальнем углу кабинета виднелась еще одна фигура, высокая и стройная, одетая в красивый светло-голубой мундир. Этот мужчина был поразительно красив и статен, казалось даже, что он появился здесь совсем из другого мира. Бледность его щек цвета слоновой кости, подчеркиваемая небольшими черными бакенбардами, выглядела скорее ненатуральной, нежели болезненной. Молодой человек не пошевельнулся, сидя абсолютно прямо в темном углу, кончики его пальцев покоились на стоящем перед ним низеньком столике. Ни Кочубей, ни морской министр не подали не малейшего знака, что знают о его присутствии, но Хорнблауэр понял, что это и есть сам царь. Быстро обдумав сложившуюся ситуацию, Хорнблауэр пришел к выводу, что если даже приближенные царя делают вид, что его здесь нет, то и ему ничего иного не остается. Он взглянул на морского министра.

— Надеюсь, — сказал тот, — что вижу вас в добром здравии?

— Благодарю вас, — ответил Хорнблауэр, — я великолепно себя чувствую.

— А ваша эскадра?

— Она также хорошо себя чувствует, ваше превосходительство.

— Нуждается ли она в чем-нибудь?

Хорнблауэр вновь начал быстро обдумывать ответ. С одной стороны было желание сохранить абсолютную независимость, с другой — навязчивая мысль о том, что на эскадре скоро закончится пресная вода. Каждый морской офицер, командует ли он кораблем или эскадрой, всегда подсознательно обеспокоен обновлением запаса пресной воды и морской министр — даже русский — должен об этом знать.

— Как обычно — дрова и вода, — ответил Хорнблауэр, — это было бы очень кстати.

— Я хотел бы узнать, будет ли удобно, если мы завтра утром пришлем на вашу эскадру судно-водовоз, — спросил министр.

— Очень признателен вашему превосходительству, — поблагодарил Хорнблауэр, размышляя, чего от него попросят взамен.

— Вам известно, сэр, — министр сменил тему разговора столь неожиданно, что Хорнблауэр приписал это волнению из-за того, что к разговору прислушивался сам царь, — о том, что Бонапарт оккупировал Шведскую Померанию?

— Да, Ваше превосходительство.

— И каково ваше мнение об этих событиях?

Хорнблауэр чуть промедлил с ответом, собираясь с мыслями и выстраивая про себя французские фразы.

— Типичный бонапартизм, — наконец продолжил он, — он соблюдает нейтралитет слабых только если ему это выгодно. Как только это перестает быть для него удобным, он предательски бросает вперед свою армию, в авангарде которой идут все проклятия бонапартизма — террор, голод и нищета. Тюрьмы, пожарища и секретная полиция. Купцы и банкиры обдираются до нитки. Мужчин силой заставляют вступить в ряды его войск, а женщин — весь мир знает, что происходит с женщинами.