Атлантический рейс

Ох, как же не любят их моряки! Какими недобрыми, солеными словечками поминают их! Разросшаяся борода хоть и небольшое, но бедствие. Борода на днище увеличивает его осадку, вес. Скорость судна снижается: через месяц на 4-5 процентов, через три – на 10 процентов! Обрастание судна – это перерасход топлива, смазочных масел, это огромные убытки.

Когда наше судно придет в порт, его поставят в сухой док, и рабочие «сбреют», соскребут с днища теплохода его тропическую бороду. А в очередном рейсе она вырастет вновь. Вырастет, потому что ученые пока не придумали каких-либо действенных мер по борьбе с обрастанием судов.

...К Первому мая весь теплоход сверкает: ярко блестит надраенная медяшка, пылает в лучах солнца бронзовая рында, густо чернеют подправленные надписи, далеко видна красная полоса на трубе, и на ней – золотые серп и молот.

Праздничный день кажется еще более солнечным и ярким, нежели все предыдущие. Это, наверно, потому, что все тщательно выбриты, одеты в белые рубашки. Все улыбаются и, потирая руки, бродят, нюхая воздух, вокруг столов, громадной буквой «П» расположенных на палубе.

Я произношу кратенькую речь. Капитан зачитывает праздничный приказ и поздравляет всех с праздником Первого мая, с выполнением рейсового задания по всем пунктам программы. Затем слово предоставляется радисту. Высокий, симпатичный, он торжественно поднимается и, сжимая в руке толстую пачку радиограмм, оглядывает нас. И мы все затихаем. Мы с замиранием сердца смотрим на белые листочки, в которых содержится столько букв, слов, строчек тепла и нежности!.. И каждый сейчас думает: «А мне есть или нет? Не забыли ли обо мне в этот солнечный, радостный день?»

Сначала радист не торопясь, с расстановкой читает поздравления от дирекции института, райкома партии, от команд теплоходов, работающих у берегов Южной Америки, Антарктиды, Гренландии, с китобазы «Юрий Долгорукий». Затем он начинает раздавать нам индивидуальные послания от друзей и близких. Все глаза следят за его руками: это не мне и это... И этот маленький белый листок не для меня... А эта радиограмма? Мне? Передайте же ее скорее сюда! Да, всем хочется получить весточку с Родины! Но не обо всех помнят на берегу; для некоторых, даже в этот праздничный день, далекий берег оказался молчаливым и холодным.

Телеграммы прочитаны. Капитан предлагает поднять тост за далекую и вместе с тем такую близкую Родину. На первый тост у нас есть граммов по сорок на каждого белого вина. Впрочем, оказалось, что не один я получил «булькающие» посылки. И вот теперь мы по-братски делим «столичную». Но ее очень мало, и мы пьем ядовито-кислое вино, от которого на несколько минут страшной судорогой стягиваются мышцы лица. Над палубой гремит музыка: радист умудрился поймать Родину, и мы слышим знакомые русские песни, переливы баяна и озорное повизгивание веселых девчонок из хора имени Пятницкого.

Кто-то затягивает «На пыльных тропинках», и хрипловатые, не искушенные в хоровом искусстве матросские голоса подхватывают песню. Кок приносит пельмени, а потом – «мороженое». Пока он наполняет тарелки полукилограммовыми порциями, «мороженое» тает, но это никого не смущает: сладкая холодная масса хорошо утоляет жажду и приятно охлаждает пылающие от жары и наперченных блюд внутренности.

Первомайский праздник. Впервые я встречаю его в такой экзотической обстановке: на столе груды бананов, апельсинов, ананасов. Около борта пофыркивают дельфины, а под душем нежатся матросы, мои друзья, товарищи.

Ну что ж, такая уж наша «служба морская»! Зато скоро увидим родные берега.

ГЛАВА XIV

Опасная встреча. – Ключ-город Гибралтар. – Что такое «красивая жизнь»? – Каменные джунгли.

Идем домой. Ярус убран в трюм, продраенная с песком палуба сверкает чистотой. С утра и до обеда все мы, члены научной группы, пишем свои разделы отчета о работе, чертим карты, схемы, графики. После обеда валяемся на верхнем мостике, загораем, любуемся океаном, дельфинами, которые постоянно ныряют около судна, и китами, довольно час-то встречающимися на нашем пути. А кроме того, я много фотографирую: на берегу у меня есть приятель капитан большого морского рыболовного тральщика, который собирает коллекцию фотографий различных судов, и вот на мою пленку попадают сверкающие стеклом пассажирские лайнеры, ослепительно белые фруктовозы с изображением пальмы на трубе; длиннющие, в добрую четверть мили, океанские танкеры в основном конкурирующих фирм «Мобил» – красный конь с крыльями на трубе; «Шелл» – раковина, и «Тексако» – белая пятиконечная звезда. Я «щелкаю» маленькие, пузатые норвежские тральщики-паровички, фотографирую отчаянно дымящие из длинных труб грузовые испанские пароходы постройки конца прошлого века и современные, стремительные американские теплоходы. Много судов попало на мою пленку, в том числе и западногерманский фруктовоз «Нептун», встреча с которым для нас чуть было не закончилась трагично.

День был великолепный. Океан как зеркало. Ярко сияло солнце, видимость – на десять миль во все стороны. На нашем судне шла обычная трудовая жизнь: матросы из палубной команды работали в носовом трюме, научная группа, устроившись на верхнем мостике под тентом, обрабатывала материалы рейса.

«Нептун» показался в полдень. Это был не добродушный старикан в позеленевшей короне, а крупное быстроходное судно, идущее нам навстречу. Судно как судно – серый корпус, белые надстройки, голубая труба. Мало ли мы встречали таких теплоходов в океане? Расстояние быстро сокращалось; судно вырастало буквально на глазах, оно должно было пройти по левому борту.

Но что это?

– Куда же он? – встревоженно крикнул кто-то на палубе.

Мы вскочили, замерли, вцепились руками в поручни мостика: метрах в ста от нас судно, на носу которого ясно видна надпись «Нептун», неожиданно пошло наперерез нашему курсу. Наш вахтенный штурман дал серию сигналов, предостерегающе прозвучавших над океаном. А «Нептун» совсем рядом. Мы уже не видим надстроек, трубы, видим лишь высокий, острый в пене бурунов нос судна, с громадной скоростью несущийся на левый борт нашего теплохода. Остается каких-то три... два десятка метров. Штурман, стиснув зубы, перекинул ручку телеграфа: «Стоп, машина!» Остается пятнадцать... двенадцать метров... Тревожно звенит сигнал в машинном отделении: «Полный назад!» Под кормой судна вспыхнули водяные пузыри, взбурлила, вспенилась голубая вода. Неужели не успеем?.. Неужели поздно?» Сейчас раздастся грохот, скрежет железа, всплеснутся столбы воды и горючего, вылившегося из топливных баков.

В каких-то двух-трех метрах от серого исполина мы успеваем отойти назад. В это мгновение на крыле мостика «Нептуна» появляется человек. В его руках – карты, в зубах дымит сигарета. Увидев нас, он роняет карты, бросается в рубку. «Нептун» вильнул круто вправо, уводя свою корму от удара по нашему судну, потом – влево. Мы облегченно вздохнули, провожая глазами корму, на которой виднелась надпись «Бремен» – порт приписки судна.

– Включили авторулевого, а сами пошли в штурманскую рубку картишками перекинуться, – сказал кто-то из матросов.

Да, возможно, что именно так и было: авторулевой, картишки, а возможно, и что-нибудь иное.

Вскоре этот случай забылся, лишь в моем альбоме сохранился снимок – острый форштевень «Нептуна», проносящийся мимо нашего теплохода.

День за днем, сутки за сутками спешим мы на север. Одна африканская страна за другой проплывают по правому борту, остаются за кормой тропики. Наконец мы огибаем Северную Африку, минуем пролив, отделяющий «Черный континент» от Европы и входим в Гибралтарскую бухту.

Раннее утро. Воздух чистый, прозрачный. Лоцманский катер встречает нас при входе в бухту, и лоцман, седой, пожилой мужчина, пересаживается к нам на ходу. Мы проходим мимо военных кораблей, стоящих на рейде, мимо длинных причалов, вдоль которых тоже стоят, приткнувшись к пирсу серыми, стальными боками, военные суда. Выбрав место, лоцман перебрасывает ручку телеграфа на «стоп!», берет под козырек и ловко, опять на ходу, перебирается на свой катер, на котором его подхватывают под руки чистенькие, розовощекие матросы.