Страница 3 из 55
А рыцарь натуры широкой — налил вина и хозяину. Тот поломался-поломался да и выпил. И еще. И еще. Луу отставать неудобно, вежество не позволяет.
— Только принцесса эта… — хозяин понизил голос до тишайшего, наидоверительнейшего, — она приболела в дороге, видно. Приболеть не мудрено, путь-то какой… Ее, почитай, на руках внесли, никого не пускали. Дочка-то моя, что воду им подавала да прочее, говорит — в лихорадке принцесса, ломало, знобило, крутило ее. А отдохнула — и наутро сама спустилась, бледная и слабая, но здоровая. Место тут у меня такое, целебное место… Помнится, позапрошлым летом раненого рыцаря привезли, повздорил он с кем-то, может, с другим рыцарем, весь изрубленный был — так за неделю поднялся, уехал крепче прежнего. А еще был случай…
Хозяин превозносил достоинства своего дома, своей еды, своих слуг, своего сена, своего колодца, рыцарь изредка ронял слово-другое, а затем опять вступал хозяин.
Потом подали, наконец, и курицу, зажаренную на вертеле. Большая курица, не какой-нибудь недоспелый цыпленок. Но сколь ни велик кусок, а и он кончается… Луу, сытый и пьяный, все-таки на ногах держался крепко, он и сам удивился подобной крепости — землю качало и кружило, но он, с легкой помощью стола и стен, сумел устоять. На свежем воздухе стола не было, зато оказались деревья. Хотя среди них тоже попадались разные, некоторые так и норовили боднуть, однако ж Луу-Кин не уронил достоинства, удержался, гордо взглянул на хозяина и с опаской на рыцаря — не разгневался ли на его заносчивый вид.
— Мы, рязанские, не сдаемся, — похвалялся он, — и не к тому привычные. У нас и грибы с глазами, их едят, а они глядят…
Что дальше было, помнилось смутно, но одно Луу знал твердо — до лежанки он таки добрался сам, без подмоги.
Первой утренней мыслью было — где короб. Он встрепенулся, вскочил, оглядываясь. Нету! Украли! Сам потерял, пропащая душа! Вот и вино, вот и хозяин…
И рыцаря нет. Привиделось?
Он заглянул под лежанку. Рыцаря там, конечно, никакого не оказалось, но короб, короб был. А это главное — короб, бог с ним, с рыцарем. Рыцарей-то на свете много, в каждом замке, почитай, штуки по три, по пять, а короб у Луу-Кина один-разъединственный, другого, может, и в жизни никогда больше не будет.
Он проверил завязки; петелька, хитрая, для чужого неразвязная, казалась нетронутой, да и вес прежний, Это хорошо. Это просто замечательно. Вот он, товарец-то, весь здесь! Почти донес!
Луу-Кин пытался утешить себя. Эк, действительно, чего он, собственно, ждал? Что рыцарь распрощается с ним? Может, откроет вдобавок тайну происхождения? Наслушался ты, брат, в детстве длинных красивых баек, а в жизни дорога у каждого своя, если и пересеклись вдруг случайно с хорошим человеком, тому радуйся, а на большее надеяться — век дураком прожить.
— Проснулся, мирный торговец? — рыцарь подошел неслышно, и Луу-Кин вздрогнул. Ну как тать.
— Про… проснулся, доблестный рыцарь…
— Тогда, если думаешь попасть в Замок, поторопись с завтраком.
— Да… Конечно, сей момент, — забормотал он несвязно, не решив окончательно — радоваться, нет? Он уж было настроился остаться в таверне да ждать, когда люди на обратном пути завернут сюда, тут можно будет и расторговаться. Придется, конечно, взять в долю хозяина таверны, так это в порядке вещей… А в Замке, в Замке… О! Он не смел и надеяться… То есть вчера-то он надеялся твердо, но твердость разбилась мгновенно, стоило ему, проснувшись, не увидеть рыцаря. Идти в одиночку? Как ни крепко он спал, а слышал, как неподалеку — ну, не совсем и близко, иначе проснулся б — выла семья вурдалаков: сначала старшой, басово, протяжно, затем вторила марва, забираясь голосом своим до самой до луны, а затем, в терцию и квинту, подтягивали остальные. Нет, в одиночку ходить — даже и днем… Теперь же надежда опять явилась. Вместе с рыцарем. Странная она штука, надежда, нестойкая и неистребимая одновременно, думал он, лихорадочно собираясь.
Внизу, опять же на красном, господском столе ждал их завтрак совсем простой — кислое молоко, хлеб да сыр.
И съеден был не по-вчерашнему быстро. Хозяин суетился, но дальним путем уже не стращал, лишь вздыхал жалостливо.
— Ладно, ладно, сколько за постой?
Хозяин пустился в длинные рассуждения о скудости окрестных земель, героических усилиях его самого и необыкновенной щедрости всемилостивейшего рыцаря, а еще о могучем туре, могучем, но и прожорливом, съевшем столько сена и овса, что…
— Короче, два червонца, — перебил алгебру хозяина рыцарь.
— Восемь… оди… сколько вашей милости будет угодно, — хозяин склонился, но Луу приметил — доволен. Еще бы — два червонца. Эх, тяжело, наверное, все-таки быть рыцарем — за все плати щедро, втрое-вчетверо против обыкновенной цены. Хотя — опять же какой дом. В некоторых поощряется рачительность, экономность, если не сказать — скупость, например дом Кви. Тот бы торговался — вернее, торговался б оруженосец — до полудня, и хорошо, если бы выгадал хозяин хоть что-нибудь.
А, впрочем, чего это он — не о своем думает. О своем, о своем, поправил Луу себя. Ведь он поедет в Замок, где множество всяких высокородных господ, и его дело так распорядиться содержимым короба, чтобы и с долгами расплатиться, и еще с барышом остаться. А уж тогда…
Вот здесь точно начинаются бесплодные мечты. Духи Зависть и Злосчастие чуют их за семь верст, налетят, прилепятся — и не будет удачи, потому Луу поскорее стал думать о делах мелких, но насущных — как бы ноги не натереть, переход предстоял большой. Казалось, пустяк — ноги, а заботиться о них пристало не менее, чем о боевом туре. Луу видел, как хлопочет вокруг того рыцарь, как суетится и подворачивается под руку слуга, не столько помогая, сколько изображая рвение, вот он, готов всем сердцем услужить, не его ж, слуги, вина, что тур такой злой, что и подойти-то нельзя. Заработает серебряную монетку, щедр рыцарь, ох щедр. Почему у такого щедрого господина нет своего оруженосца? Доблестному рыцарю приходится и драконью шкуру на тура натягивать самому, и поножи пристегивать, и драконьей икрой морду покрывать, чтобы стрела глаз турий не поранила. Таков уж дом Кор. Все сами. Не родился еще оруженосец для рыцаря дома Кор, говаривали странники-сказители, зубы съевшие в описании подвигов, битв и турниров. Ох, любил слушать их Луу мальчонкой, казалась ему жизнь странника завидней даже доли барона — всюду они, странники, бывают, все видят, всех знают, водят дружбу с самыми прославленными героями, иначе откуда ж им знать каждый помысел геройский, кроме как из их собственных уст…
Наконец, рыцарь подготовил тура к походу, положил поперек переметные сумы.
— Готов, мирный торговец?
— Да, доблестный рыцарь, — подскочил к стремени Луу-Кин. До последней минуты боялся он — вдруг рыцарь передумает пускаться в такой опасный путь, или вдруг передумает и не разрешит идти торговцу рядом с собой, и еще неизвестно, чего больше боялся.
— Тогда в путь. А ты, Большой Сол, не горюй, мы с мирным торговцем уж как-нибудь постараемся уцелеть и на обратном пути опять заглянем пропустить кувшин-другой твоего вина.
Хозяин рассыпался в пожеланиях доброго пути, но глаза его полны были грусти. То ли судьба путников печалила его, то ли окончательное прощание с надеждой удержать у себя столь щедрого гостя, то ли просто всегда подобными глазами смотрел на мир Сол Нафферт, хозяин постоялого двора «Поросячий рай».
Идти было легко, помогали утренняя свежесть, сытый, но легкий завтрак, да и тур шел немешкотно. Рыцарь молчал, молчал и Луу. Действительно, о чем говорить доблестному рыцарю с торговцем? Если вчера связывал их общий бой, то сегодня — лишь дорога.
— Устанешь, скажи, — нарушил молчание рыцарь верстах в десяти пути.
— Не, я привычный, — ответил Луу. Украдкой он сунул за щеку кусочек Красного корня, и оттого действительно не чувствовал томления, слабости. Недаром каждый такой кусочек меняется на золото — не по весу, по размеру. А что делать? Жалко есть золото, а еще жальче — отстать от рыцаря. Да ничего, последний переход…