Страница 36 из 110
— Хабарда![5] — кричали турки, стремительно пробегая с тяжестью на спине.
— Вира! — надрывались внизу, в трюме, глухие, гулкие голоса.
— Изюм в Анапу, двадцать четыре места!
— Пипа двести ящиков — Новороссийск!
— Железо в Туапсе!
— АБ или АС? — черт вас побери!
— Давай живей! Давай живей! Ходи веселей!
— Не лезьте под руку, говорят вам!
— А вы не толкайтесь!
— Хабарда!
— Говорят вам, не мешайте!
— Я желаю видеть старшего помощника.
— Помощника? Вакансий нет.
— Мне нужно старшего помощника.
— А вам зачем?
— Я не ищу вакансий. Я желаю видеть его по делу.
— Станьте же в сторону.
— Хорошо.
Вахтенный матрос поправил съехавшую на затылок фуражку, обтер рукавом вспотевшее лицо и устало покосился на собеседника. Тот встал подальше от трюма и рассеянно осмотрелся.
Это был плотный, медленный в движениях человек, слегка сутулый, в парусинном пиджаке и черных матросских брюках. Вместо жилета он носил тельник с широкими синими полосами и красный кушак. Черные, коротко остриженные волосы прикрывала серая “джонка”, шапка английского покроя. Лицо его казалось типичным лицом человека случая, молодца на все руки: если нужно — кок или матрос, в нужде — поденщик, при случае — угольщик, иногда — сутенер, особенно в периоды “смертельного декофта”[6], столь частого среди мелкого морского люда. Низкий лоб, серые глаза, полные угрюмой беспечности, загорелая кожа, короткий, тупой нос, редкие усы; в правом ухе маленькая золотая серьга.
Большая партия риса, сто сахарных бочек в Севастополь и машинное масло в Керчь подходили к концу. Все быстрее развертывался строп, ложась длинной петлей на раскаленные солнцем камни мола, и из трубы “Веги” повалил густой дым — разводили пары. Немногочисленные пассажиры толкались и бегали, устраивая свои пожитки на палубе и в классных каютах; сипло завыл гудок, первый сигнал отплытия.
— Эй, приятель! — сказал матрос. — Вот старший помощник!
Костлявая фигура с желчным лицом бродила на палубе, теребя узенькую бородку и щурясь от солнца. Парень неловко протискался среди ящиков и разного хлама, низко поклонился, сдернул свою джонку и просительно замигал. Круглая, стриженая голова бросилась в глаза моряку; он сморщился, точно собираясь чихнуть, и медленно процедил:
— Вакансий нет.
— Извините, — сказал парень, оглядываясь на пристань, — окажите божескую милость!
— Ну?
— Не откажите насчет проезда. За работу.
— Это бесплатно? Эй, не задерживай! — крикнул моряк кочегару, стоявшему у лебедки. — Нет!
— Никаких нет способов, господин помощник. Что будете делать? Третий месяц хожу без…
— Врешь ведь! — перебил моряк, пыхая папиросой. — Просто лодырь, а?
— Нет, я не лодырь, — спокойно возразил парень. — Я матрос.
— Куда едешь?
— В Керчь.
— Зачем?
— К матери и сестре.
— Очень ты им нужен. Нет, не могу.
— Я буду работать.
— А, черт с твоей работой! Проси в конторе.
— Три места в Батум! Осторожнее, эй! Верхом держи!
Парень оглянулся. Желтая бумажка ордера перешла из рук грузчика в руки штурмана. Юноша принял ее, сидя верхом на опрокинутой бочке.
— Что? — спросил желчный моряк.
— Стекло! посуда! — радостно объявил штурман и засмеялся. Ему было двадцать три года. Сейчас же и неизвестно почему нахмурившись, он крикнул с деловым видом: — Эй, вы, пустомели! — ходи, ходи!
Парень смотрел глазами и ушами. Лицо его сразу подобралось и вытянулось. Три больших ящика медленно выползали из-за борта по наклону деревянного щита и повисли над трюмом.
Потом глаза его стали равнодушными, а лицо печальным; казалось, жестокосердие моряка его сильно удручало. Он переступал с ноги на ногу, подвигаясь к трюму, и тихо повторил глухим, умоляющим голосом:
— Будьте такие добрые! Нет ни копейки, все…
— Отстань! — моряк досадливо передернул плечами. — Вас тут столько шляется, что хоть на балласт употребляй. Я не могу, сказано тебе это или нет?
Груз плавно колыхался в воздухе, вздрагивая и покачиваясь. Парень быстро осмотрел его: канат плотно охватывал ящики.
— Майна! — взревел турок.
Громыхнула цепь, и ящики ринулись вниз, мелькнув светлым пятном в сумрачном отверстии трюма. Через минуту из глубины долетел стук, и цепь, болтаясь, взвилась вверх, на крюке ее висел строп.
— А-ха-ха! — сказал парень, заглядывая в трюм. — Происшествие!
— Ты чего? — вскипел старший помощник. — Пошел вон!
— Шапку уронил, — растерялся проситель, нагибаясь еще ниже. — И как это я…
— Разиня! — бодро крикнул жизнерадостный штурман, смеясь глазами. — Куда смотрел?
Желчный моряк плюнул и отошел в сторону. Ему был противен этот слоняющийся бездельник, паразит гавани, живущий сегодняшним днем. Он не выносил бродяг, разъезжающих из порта в порт, пьяниц с сомнительной репутацией, людей, не умеющих держаться на судне более месяца. К тому же у него были свои заботы. Нельзя обременять людей пустяками.
— Полезем! — сказал стриженый человек, подходя к трапу. Выжидательная улыбка штурмана сопровождала его.
— Шапка тирял! — оскалился турок, подмигивая другим. — Караш малчык, шапка плохой!
— Эй! — закричали из трюма. — Шапка чья? Эй!
Парень ступил на отвесные перекладины трапа и стал опускаться, неловко перебирая руками. Внизу его ждали. Маленький, юркий матрос, растопырив на пальцах злополучную джонку, протягивал ее собственнику. Грузчики смотрели неодобрительно.
— Честь имею поднести — головка ваша, — сказал матрос. — Хорошая голова, складная!..
Кто-то, пыльный и темный, проворчал в углу:
— Не мог свое сокровище на палубе обождать!..
Парень молча надел шапку. Трюм был почти весь забит грузом, и только в середине, под самым люком, оставалась небольшая квадратная пустота. Было прохладно, слегка отдавало сыростью, мышами и сушеными фруктами. Ящики с посудой лежали на плоских, тугих мешках, каждый отдельно.
— Ну — вира[7] отсюда, приятель! — сказал матрос. — Головка при вас, айда!..
Парень занес ногу на трап и спросил:
— Много грузить?
— Четырнадцать тысяч прессованных леших, — озабоченно проговорил матрос. — Нет, немного, кажись. Местов тридцать, не более, сюда еще пойдет.
— Так, — сказал парень. — Прощайте.
— Отчаливайте. Без вакансии?
— Нет, проехать хочу.
— Ага! Черти, легче майнать!
Отвергнутый пассажир влез на палубу и пошел домой с веселым лицом. Ящики не были завалены грузом — только это и нужно было ему знать: ехать он никуда не собирался.
— Из тебя никогда не будет толку, Синявский. Это я тебе верно говорю, безо всякой фальши. Я, брат, знаю людей.
— Ну вот извольте видеть, — уныло пробормотал мальчик, с ненавистью косясь на добродушное, жуликоватое лицо матроса. — Чем я виноват, что тебе хочется спать? Ты жалованье получаешь, а я сам плачу за харчи девять рублей! Очень хорошо с твоей стороны!
Трое остальных сидели мрачно и выжидательно, делая вид, что поведение Синявского крайне несправедливо. Из углов кубрика[8], с узких, похожих на ящики, коек несся тяжелый храп уснувших матросов. В такт ударам винта вздрагивала лампа, подвешенная над столом, колыхая уродливые тени бодрствующих.
— Мартын, — продолжал тот же матрос тихим, оскорбленным голосом: — посмотри на него, вот, возьми его, белого арапа, морскую чучелу, одесское ракло[9]…
— Биркин! — вскричал Синявский, — не ругайся, пожалуйста!
— А то я напишу папе и маме! — вставил быстроглазый Бурак, шмыгая рябым носом. — Эх ты, граммофон!
— Ты послушай, Синявский, — дружески улещал юношу Биркин, — я тебе что скажу! Ты, брат, молодой парень, жизни морской не знаешь, ты вообще, вкратце говоря, — что? Морское недоразумение. Промеж товарищей так не делают. Ну — убудет тебя, что ли? Постоишь час — потом дрыхни хоть целый день! Вот тебе крест! Да чего там, я твою вахту завтра отстою и квит! Чего зубы скалишь? Я, брат, правильный человек! Как боцман встанет, я к нему: — Алексеич! нехай спит Синявский! — Разрази меня на месте, если ты не будешь спать до Анапы!
5
Хабарда — берегись.
6
Декофт — голодовка.
7
Вира — вверх (жарг.).
8
Кубрик — общая матросская каюта.
9
Ракло — вор.