Творения

17Чудищ видений ночей черные призраки.Черные львы.Плясунья-шалунья вскочила на дерево,Стоит на носке, другую, в колене согнув, занесла над головой,И согнута в локте рука.Кружев черен наряд. Сколько призраков!Длинная игла дикобраза блестит в лучах Ая.Ниткой перо примотаю и стану писать новые песни.Очень устал. Со мною винтовка и рукописи.Лает лиса за кустами.Где развилок дорог поперечных, живою былинойЛег на самой середке дороги, по-богатырски руки раскинул.Не ночлег, а живая былина Онеги.Звезды смотрят в душу с черного неба.Ружье и немного колосьев — подушка усталому.Сразу заснул. Проснулся, смотрю — кругом надо мноюНа корточках дюжина воинов.Курят, молчат, размышляют. «По-русски не знай».Что-то думают. За плечами винтовки.Покрытые роскошью будущих выстрелов,Груди в широкой броне из зарядов.«Пойдем». Повели. Накормили, дали курить голодному рту.И чудо — утром вернули ружье. Отпустили.Ломоть сыра давал мне кардаш,Жалко смотря на меня.18— Садись, Гуль-мулла.Черный горячий кипяток, брызнул мне в лицо?Черной воды? Нет — посмотрел Али-Магомет, засмеялся:— Я знаю, ты кто.— Кто?— Гуль-мулла.— Священник цветов?— Да-да-да.Смеется, гребет.Мы несемся в зеркальном заливеОколо тучи снастей и узорных чудовищ с телом железным,С надписями «Троцкий» и «Роза Люксембург».19«Лодка есть,Товарищ Гуль-мулла! Садись, повезем!Денег нет? Ничего.Так повезем! Садись!» —Наперебой говорили киржимы.Я сажусь к старику. Он добродушен и красен, о Турции часто поет.Весла шум. Баклан полетел.Из Энзели мы едем в Казьян.Я счастье даю? Почему так охотно возят меня?Нету почетнее в Персии —Быть Гуль-муллой,Казначеем чернил золотых у весны.В первый день месяца АйКрикнуть, балуя: «Ай!»Бледному месяцу Ай,Справа увидев.Лету — крови своей отпустить,А весне — золотых волос.Я каждый день лежу на песке,Засыпая на нем.]

Конец 1921, 1922

219. Уструг Разина

Где море бьется диким неуком,Ломая разума дела,Ему рыдать и грезить не о ком,Оно, морские удилаСоленой пеной покрывая,Грызет узду людей езды.Так девушка времен Мамая,С укором к небу подымаяСвои глаза большой воды,Вдруг спросит нараспев отца:«На что изволит гневаться?Ужель она тому причина,Что меч суровый в ножны сует,Что гневная морщинаЕму лицо сурово полосует,Согнав улыбку, точно хлам,Лик разделивши пополам?»По затону трех покойников,Где лишь лебедя лучи,Вышел парусник разбойниковИступить свои мечи.Засунув меч кривой за пояс,Ленивою осанкою покоясь,В свой пояс шелковомалиновыйКремни для пороха засунув,Пока шумит волны о сыне войСреди взволнованных бурунов.Был заперт порох в рог коровы,На голове его овца.А говор, краткий и суровый,Шумел о подвигах пловца.Как человеческую рожьСобрал в снопы нездешний нож.Гуляет пахарь в нашей ниве.Кто много видел, это вывел.Их души, точно из железа,0 море пели, как волна,За шляпой белого овечьего рунаСкрывался взгляд головорезаУмеет рукоять столетийСкользить ночами, точно тать,Или по горлу королейКонцом свирепо щекотать,Или рукой седых могилКовать столетья для удил.И Разина глухое «слышу»Подымется со дна холмов,Как знамя красное, взойдет на крышуИ поведет войска умов.* * *И плахи медленные взмахиХвалили вольные галахи.Была повольницей полнаУструга узкая корма.Где пучина, для починаСилу бурь удесятеря,Волги синяя овчинаНа плечах богатыря.Он стоит полунагой,Горит пояса насечка,И железное колечкоОпускается серьгой.Не гордись лебяжьим видом,Лодки груди птичий выдум!И кормы, весь в сваях, уголНе таи полночных пугал.Он кулак калекМоскве кажет — во!Во душе егоПоет вещий Олег.Здесь все сказочно и чудно,Это воли моря полк,И на самом носу суднаБыл приютит матерый волк.А отец свободы дикойНа парчовой лежит койкеИ играет кистенем,Чтоб копейка на попойкеПокатилася рублем.Ножами наживыИм милы, любезныИ ветер служивыйИ смуглые бездны.Он, невидим и неведом,Быстро катится по водам.Он был кум бедноты,С самой смертью на «ты».Бревен черные кокорыДля весла гребцов опоры.Сколько вражьих головСрубил в битве галах,Знает чайка-рыболов,Отдыхая на шестах.Месяц взял того, что наго, вор.На уструге тлеет заговор.Бубен гром и песни дуд.И прославленные в селахПастухи ножей веселыхРечи тихие ведут:«От отечества, оттолеОтманил нас отаман.Волга-мать не видит пищи,Время жертвы и жратвы.Или разумом ты нищий,Богатырь без головы?Развяжи кошель и грошБедной девки в воду брось!Куксит, плачет целый день.Это дело — дребедень.Закопченною девчонкойНакорми страну плотвы.В гневе праведном серчая,Волга бьется, правды чая.Наша вера — кровь и зарево,Наше слово — государево».Богатырь поставил бревнаТвердых ног на доски палубы,Произнес зарок сыновний,Чтоб река не голодала бы.Над голодною столицейОдичавших волнВоин вод свиреполицый,Тот, кому молился чёлн,Не увидел тени жалобы.И уроком поздних летПрогремел его обет:«К богу-могу эту куклу!Девы-мевы, руки-муки,Косы-мосы, очи-мочи!Голубая Волга — на!Ты боярами оболгана!»Волге долго не молчится.Ей ворчится, как волчице.Волны Волги — точно волки,Ветер бешеной погоды.Вьется шелковый лоскут.И у Волги у голоднойСлюни голода текут.Волга воет, Волга скачетБез лица и без конца.В буревой волне маячитЛяля буйного донца.«Нам глаза ее тошны.Развяжи узлы мошны.Иль тебе в часы досугаШелк волос милей кольчуги?»«Баба-птица ловит рыбу,Прячет в кожаный мешок.Нас застенок ждет и дыба,Кровь прольется на вершок».И морю утихнуть легко,И ветру свирепствовать лень.Как будто веселый дядько,По пояс несется тюлень.Нечеловеческие тайныЗакрыты шумом, точно речью.Так на Днепре, реке Украйны,Шатры таились Запорожской Сечи.И песни помнили векаСвободный ум сечевика.Его широкая чупринаБыла щитом простолюдина,А меч коротко-голубойБоролся с чертом и судьбой.Льются водка и вода,Дикий ветер этой лодки и овода.