Варварские свадьбы

— Неправда, — перебил ее толстый мальчик, — это не его отец, это мой отец!

— Замолчи, Татав, иди лучше поиграй во дворе, — бесстрастно возразил беспалый.

Николь перевела дух.

— А это… это Гюстав. Он будет тебе за старшего брата. Ты должен быть с ним очень добрым.

Поскольку это требование к нему не относилось, Гюстав показал Людо непомерно большой розовый язык, на который налипла жевательная резинка.

— Я не хочу братика, и вообще, это не его папа! А почему его зовут, как сухогруз? В школе говорят, что какой–то фриц его па…

— Пора бы уже пропустить по стаканчику для аппетита, — проворчал господин Бланшар. — Ну–ка, подавай, мамуля! И, смягчив тон, обратился к гостю:

— Послушай, Мишо, поговорим сейчас или вначале выпьем? Вдруг госпожа Бланшар вскрикнула: «Ой! Мое платье!.. Оно же все в чернилах!»

— А, это все проделки Татава, — объяснил Мишо. — Ничего, все сейчас сойдет. Татав такой проказник! Правда, сынок?

Затем он прочистил горло, вздохнул и, потупившись, заговорил:

— Значит, так… Если надо сигануть в воду, я сигаю, пусть даже нахлебаюсь по самые уши. — Он достал из кармана пару белых перчаток и надел их. — …Это из–за отрезанных пальцев. С этой смазкой как день провозишься, ни за что потом руки не отмоешь. Ну так вот… Я уже, конечно, не молод, но, как говорится, кое–что за душой имею. И потом, что до этого, Людовика — и правда, имя что у той посудины, вот чудеса!.. в общем, я согласен.

К изумлению булочницы, он положил руку в перчатке на плечо Людо.

— Вот и все, что я хотел сказать… Ну и, конечно же, что я рад женитьбе на мадемуазель Николь.

Голос его звучал глухо, но ровно, как старый, хорошо смазанный мотор.

— Ну, уважил. Мишо! — воскликнул господин Бланшар. — Говоришь лучше любого каноника. А я так и думал, что ты и моя дочь можете поладить.

Затем перешли к шипучему вину, двум бутылкам, что принес Мишо. Николь чокнулась, но вино едва пригубила. То был вувре, злосчастный напиток, от одного вида которого даже по прошествии восьми лет у нее все переворачивалось внутри.

За столом, сидя в окружении Татава и Мишо, Людо наслаждался забытым вкусом хлеба, которого не ел с тех пор, как жил у Нанетт. Он вспомнил и то, как следует пользоваться столовым прибором, однако чуть не задохнулся, когда почувствовал во рту пузырьки лимонада. Татав исподтишка испортил воздух и заявил, глядя на Людо: «Это не я пукнул!» Обед продлился пять часов из–за даров моря. Людо ничего не ел, довольствуясь тем, что обсасывал остатки моллюсков в раковинах. Чем больше текло пикета[16], тем больше господин Бланшар бубнил, что крабы очень свежие, а потому очень мясистые, а Мишо добавлял, что такие мясистые крабы не так часто встречаются даже среди свежих. «Я их не люблю, — капризничал Татав, — мне бы колбасы и омлета с потрохами. А еще — сын сухогруза воняет». — «Ну же, Татав, будь умницей!» Госпожа Бланшар огорченно разглядывала свой рукав. Большая часть пятен исчезла, но шутка удалась на славу — платье было испорчено, появились разводы. «Да–да, крабы прямо налитые, но смотри, даже в самый сезон бывают сюрпризы, случается, что в разгар июня карманный краб[17] дохнет. Конечно, в жару, пикет — не совсем то, что нужно. Слава Богу, в Пейлаке мы еще не у негров в Африке. Кстати, о неграх. В отеле у пляжа их было аж двое, и не где–нибудь на кухне, а среди постояльцев, как вам это? Якобы семейная пара, и приехали аж оттуда — сюда на отдых».

Николь не открывала рта. Она собиралась выйти замуж за человека почти вдвое старше ее, но зато он был самым богатым в округе. И к тому же без ума от нее. Он не будет ее терзать. Она станет свободной, наконец–то свободной, уедет из деревни, сможет снова выходить в люди, развлекаться — подумать только, что она восемь лет не смела выйти из дома! «Смекаешь, кто такой Мишо?» — спрашивал у нее отец. Она отвечала: «Да». — «Он готов взять тебя. Вместе с чокнутым». Как–то раз Мишо заглянул под вечер, вид у него был торжественно–гордый и одновременно смущенный. Родители оставили их наедине. «Тяжело так мыкаться с пацаном, должна быть семья». Она согласилась. «Это не жизнь, все одни да одни. Там, в Бюиссоне, мы с Татавом как два придурка. В доме должна быть женщина». Она снова согласилась. «Пацана, раз уж он есть, надо воспитывать, надо, чтобы он стал настоящим пацаном, при настоящих родителях. Нужна семья».

Официальное сватовство и помолвка были назначены на следующее воскресенье.

Татав с нетерпением ждал салата, чтобы незаметно подбросить в него пластмассовых мух. Затем, до самого десерта, он держался в тени. Но потом снова перешел в наступление, бросая в кофе кусочки сахара «с секретом», которые при таянии принимали вид фосфоресцирующих пауков. «Хорошее у тебя жаркое, жаль, что немного подгорело. Жаркое должно быть розовым. Я говорю не «с кровью'", а розовым. По крайней мере, фасоль с огорода. А уж хлеб… тут одно слово — домашний». Когда разговор истощался, стук вилок создавал атмосферу, а иногда присутствующие вздрагивали от дикого, демонического, дребезжащего хохота — то была табакерка с чертом, лежавшая на коленях у Татава, которую он с совершенно невинным видом приводил в действие. Когда дошли до сыра, он не смог удержаться и сделал пробный выстрел из своего лука через стол, залепив стрелой Людо прямо в глаз. Показалась кровь. «Иди, Людо, промой глаз под колонкой…»

Он прошел ощупью через лавку, между прилавком и пустыми полками, где одиноко лежал оставшийся от последней выпечки пережаренный каравай, шагнул через порог, узнав знакомый звон дверного колокольчика, и нерешительно остановился, вдыхая дурманящий послеполуденный воздух, наполненный неясными приглушенными звуками. Вдруг он почувствовал, что ему не хватает воздуха, но боль исчезла. В ошеломлении Людо протянул руки навстречу зрелищу, которое он узнал, сам того не осознавая, навстречу блестящему под солнцем морю, бескрайнему и чистому, без единого деревца, разлитому над крышами портовых сооружений, огромному, занимающему все пространство между ним и горизонтом, подобно взгляду в осколке разбитого зеркала.

III

Мишель Боссар начинал учеником механика в порту Алангона. Мишель, механик, механо… Его прозвали Мишо. Отдыхающие оставляли под его присмотром на зиму свои лодки. Моряки не вполне ему доверяли, но любили его. Мишо проверял швартовы, вычерпывал воду, подтирал ржавчину, сторожил якоря. В конце концов он прослыл мастером своего дела и, когда кубышка его наполнилась доверху, смог завести сберегательную книжку и открыть текущий счет.

Никто особенно не знал, откуда он явился.

Вскоре он стал заметной фигурой во внешней гавани, приобретя у государства бывшее укрытие для спасательных лодок. Он обосновался на мысе между судоходными каналами и жил один среди своих инструментов, готовя на плитке бычков в пиве. Помимо ухода за лодками, он выполнял любые работы на дому, а летом сдавал напрокат велосипеды по баснословной цене. Начиная с Пасхи, над входом в его лавку трепетало на ветру полотнище с надписью печатными буквами ВСЕ ДЛЯ ПЛЯЖА, и отдыхающие могли купить у него самый разнообразный товар, начиная с надувных матрацев и кончая говяжьей тушенкой. Вскоре в округе уже никто не сомневался, что плохо выбритый Мишо стоит на другой стороне — стороне богачей.

По воскресеньям он добровольно взял на себя обязанность сопровождать игрой на фисгармонии все три мессы. Он играл также на свадьбах и похоронах, чтя ритуал, как прирожденный пономарь. Однажды, когда пришло время сменить фисгармонию в церкви, священник отдал ему старую. Мишо починил дырявые меха, смазал тяги и вечером, посреди пляжных зонтов и закинутых в море удочек, принялся распевать сам для себя песнопения на латыни.

Позже он продал весь этот скарб и построил за деревней виллу Бюиссоне. То была буржуазная вилла, расположенная у дороги, среди сосен, окруженная ангарами для сельскохозяйственного и бытового инвентаря — обслуживание, демонстрация. Он устанавливал в частных домах водяные насосы, которые постоянно протекали, и он приходил замазывать течь мастикой. Некоторое время после ремонта все работало исправно, потом Мишо снова замазывал течь, и так как у него был непроницаемый взгляд заклинателя болтов и гаек, клиенты смотрели на него как на волшебника.

16

Вино плохого качества из виноградных выжимок

17

Большой краб с эллиптическим панцирем (до 25 см шириной) и черными кончиками клешней.