Золотая рыбка

Масадзи Ивакура

Золотая рыбка

1

О своем решении выйти замуж Мугино сообщила родителям еще осенью. Вскоре же начались сборы к переезду в Токио. Это было связано с работой ее будущего мужа, художника-иллюстратора.

Кроме младшей дочери – Мугино, – у супругов Адзума было еще двое взрослых детей. Сын преподавал в университете в городе Сэндае. старшая дочь, драматическая актриса, играла в театре Сингэки и постоянно жила в Токио. После отъезда Мугино старикам было суждено доживать свой век под холодным небом Хокурику вдвоем, ёхэю было уже за семьдесят, его жене, Мияко, – около шестидесяти пяти. Они все еще продолжали работать, но в последнее время не проходило и дня, чтобы кто-то из них не пожаловался другому то на звон в ушах, то на боль в пояснице. Словом, старики усердно старались привлечь внимание к своим недугам.

По утрам Мугино частенько выходила к родителям с красными, опухшими глазами.

– Опять проплакала ночь напролет… Все думаю, думаю, как-то вы обойдетесь без меня… – говорила она с виноватой улыбкой, а руки ее между тем проворно и ловко укладывали вещи в расставленные повсюду картонные коробки и плетеные дорожные корзины.

Как бы ни относилась Мугино к предстоящей разлуке с матерью и отцом, старикам оставалось лишь пожелать ей счастья.

До сих пор Мугино с Рюкити – ребенком от первого брака – жила в доме родителей. Она помогала матери вести прием в зубоврачебном кабинете, была активисткой местного женского движения. На ней лежали и все заботы по хозяйству. Только теперь, когда Мугино было уже далеко за тридцать, ей, наконец, выпала возможность вновь устроить свою личную жизнь.

Для матери отъезд Мугино был просто ударом. Не в силах скрыть свои чувства, она готова была расплакаться всякий раз, как только заходил разговор о Токио. Ёхэй же, напротив, одобрял решение дочери и чуть ли не поторапливал с отъездом.

– Неужели тебе не грустно? – как-то шепотом спросила жена Ёхэя вечером, лежа в постели.

– Вот чудачка! Это же так естественно. Нашей дочке, можно сказать, счастье привалило. Чего же тут грустить?

– Честно говоря, я тревожусь не столько о Мугино, сколько о Рю. Мы без конца бранили его, но, несмотря на это, он никогда не унывал, всегда был ласков и доверчив… каково-то придется малышу на новом месте?…

– Это все так. Но для мальчика, может быть, даже лучше, если он освободится от опеки такого сварливого деда, как я! – убежденно заявил Ёхэй, будто безошибочно знал, какого отношения со стороны внука он заслуживает.

– Теперь уже ничего не изменишь, только не думала я, не гадала, что в старости мне выпадет такая доля.

– Не смеши, пожалуйста. Оглянись вокруг, и ты убедишься, что в нашей жизни произошло совершенно обычное событие.

– Ох уж эта мужская выдержка! – не без насмешки заметила Мияко.

– При чем тут выдержка? Просто я считаю, что в наши годы нужно суметь отойти в сторонку, чтобы не мешать собственным детям. Это наш прямой долг! И надо следовать ему в той мере, в какой это нам по силам.

– Ты, как всегда, великолепен. Ясная, четкая позиция, только вот…

– Четкая, говоришь?

Мияко не отвечала.

А на Ёхэя снова нахлынули воспоминания, связанные с кончиной его матери, умершей тридцать лет назад.

Мать Ёхэя прожила до девяноста трех лет. Ёхэй чувствовал, как горячо она любила его. Однако работа заставляла Ёхэя почти постоянно жить в городе, и он не мог оставаться при матери и ухаживать за ней. Старость матери пришлась на страшные годы войны, Ёхэй со дня на день ждал, что его или призовут в армию, или репрессируют. Повидаться с матерью в те годы не было абсолютно никакой надежды. Именно в ту пору он проникся еще большим уважением и любовью к ней и очень страдал от вынужденной разлуки.

Ёхэй был потрясен, когда ему вручили телеграмму о смерти матери, но в тот же миг он ощутил какое-то внезапное облегчение. Он не ожидал от себя такого, и ему стало ужасно стыдно. Ведь это было похоже на чувство избавления от матери, мысль о которой долгие годы подсознательно угнетала его. Это ощущение врезалось ему в сердце и продолжало жить в нем до сих пор.

Во взаимоотношениях с детьми, и прежде всего с Мугино, Ёхэй старался руководствоваться своим горьким опытом. Ему припомнился прошлогодний случай со старшим сыном. Всей душой стремясь порадовать родителей и встретить с ними Новый год в Тояме, Ётаро с женой и двумя детьми выехали из Сэндая на машине, но застряли в пути из-за снегопада. Двое суток они пытались преодолеть перевал Огуни и все-таки вынуждены были повернуть назад. Сочувствуя сыну в его неудаче, Ёхэй с женой сами приехали в Токио и вызвали туда Ётаро с его семейством.

Немало хлопот доставил, пожалуй, Ёхэй своей старшей дочери Тадзуми. Пять лет назад он перенес операцию на почке. Как раз в то время Тадзуми репетировала ответственную роль, о которой она долго мечтала. Однако, узнав о состоянии отца и о том, насколько опасна в его возрасте такая операция, Тадзуми отказалась от участия в пьесе. Сразу же после телефонного звонка матери она примчалась в Тояму и почти двадцать дней провела в клинике возле больного отца.

А разве не жертвой со стороны младшей дочери Мугино было то, что она до сих пор жила с родителями и помогала матери в ее работе? Размышляя теперь о трудностях, которые они с женой доставляли своим детям, уже растившим собственных детей, Ёхэй невольно вновь и вновь возвращался к прошлому. О, это чувство облегчения в день смерти матери, которое он никогда не сможет забыть. Ёхэй не решился рассказать об этом даже жене, опасаясь, что оскорбит ее материнские чувства. Ведь их собственные дети были так искренне привязаны к ним.

До отъезда Мугино и внука в Токио Ёхэй особенно не печалился. Он, конечно, сознавал, что без Рюкити – этого постоянного источника шума в их доме – ему первое время, может быть, и будет грустновато, но вместе с тем тайно лелеял надежду, что наконец-то в тишине и спокойствии сможет целиком отдаться работе.

И вот настал этот день. Ёхэй с женой отправились на вокзал проводить дочь и внука. Глядя вслед удалявшемуся поезду, старик вдруг ощутил, что вместе с красным сигнальным огоньком хвостового вагона в темноту уплывает все, что до сих пор поддерживало их с женой, что составляло для них смысл жизни.

Не проронив ни слова, возвращались они домой по улицам города, погруженного в ночную тишину, нарушавшуюся только звуками их собственных шагов. Войдя в темный дом, где теперь некому было ждать их, Ёхэй почувствовал себя совершенно опустошенным. Он шагнул вперед, нащупал выключатель и зажег свет. Они переобулись. Ёхэй поспешно отвел взгляд от двух пар резиновых сапог, аккуратно поставленных в прибранной прихожей. По настывшему коридору старики прошли в общую комнату. В доме царила мертвая тишина. Безысходная тоска от сознания того, что ты вернулся в опустевшее жилье, сдавила сердце.

Они только изредка обменивались взглядами, понимая, что ничего не смогут сказать друг другу.

– Может быть, выпьешь сакэ? – не выдержав гнетущего молчания, предложила Мияко. В ее речи неожиданно проскользнула интонация, выдававшая в ней уроженку префектуры Ибараки.

– Хм… сакэ? С каких это пор в нашем доме завелось сакэ?

– Да это мне недавно привезли из Гокаямы бутылочку мататабидзакэ.

– Мататабидзакэ? Сакэ, настоянное на актинидии?[1] Но я же не кот…

– А мне просто захотелось полюбоваться на своего рассудительного, «правильного» муженька, когда его в кои-то веки хмель разберет.

Ёхэй едва улыбнулся.

Вскоре наступила зима, и старики как-то особенно почувствовали всю суровость этой поры. Город стоял на берегу моря, и в пасмурные дни у них частенько шел снег. Сидя в полумраке своего кабинета, Ёхэй невольно прислушивался к злобному завыванию пурги. Собирался писать, но ему не писалось. Так мог пройти целый день. Возвратившись домой после приема больных, Мияко иногда заглядывала к мужу и присаживалась возле жаровни. Как многие супруги, долго прожившие вместе, они пони друг друга с полуслова, и темы для разговора у них быстро иссякали, а они все продолжали сидеть, точно безмолвные, неподвижные изваяния.

1

В Японии это растение употребляют как средство от ревматизма. Запах и вкус плодов актинидии любят кошки.