Диснейленд

– Это страшный хам. Пойдем, Артур. Ты не представляешь себе, что это за хам.

Я подумал, может, вернуться и сорвать у нее с головы берет? Но мне расхотелось что-либо делать.

С тех пор у меня комплекс на почве беретов. Стоило мне встретить девушку в берете, надетом набок, как меня подмывало подойти к ней и сорвать его с головы.

Артур был предприимчивым парнем. Он сделал с Алиной то, что мне в пору возвышенной первой любви казалось святотатством. А добившись своего, бросил ее.

Впоследствии я часто встречал его. Он был театральным режиссером. И успешно делал карьеру. О нем говорили и писали. Он снабжал меня контрамарками. И хотя театр нагонял на меня скуку, контрамарками я улаживал с Агнешкой разного рода размолвки. Артур мне нравился. Он был образован и остроумен.*

Как-то заговорили о прошлом.

– Послушай, ты действительно стал бы драться, если бы я ударил тебя?

Вопрос был так наивен, что мы оба расхохотались.

– С ума ты сошел, – сказал он. – Я страшно перепугался. Стоило тебе только замахнуться, и я удрал бы без оглядки. – Потом он добавил: – Она любила тебя, а не меня. Когда ты ушел, она заплакала. Мы собирались пойти в кино, но она убежала домой.

Все это было так наивно, что мы опять рассмеялись.

Говорили, что Алина, когда ее бросил Артур, начала пить. Будто бы стала захаживать в «Феникс» и шилась там с кем попало. Я не испытывал от этого удовлетворения. Мне было досадно. Этого бы не случилось, если бы она не бросила меня ради Артура.

На самом деле все было не так. Не Алина бросила меня, а я ее. И из-за меня она пошла по рукам.

Человек хочет, чтобы события развивались в благоприятном для него направлении. Действительность он игнорирует. Бывает глух к ее требованиям, если действительность не преподносит ему того, что его интересует и дает ему удовлетворение. Сколько труда и усилий затрачивает он, чтобы придать реальным фактам нужную ему видимость. И самым надежным подспорьем в этом является короткая память.

Отдельные факты в истории моей первой любви соответствуют истине. Но в действительности все обстояло иначе.

Любовь захватила меня врасплох как нечто совершенно неведомое. Я не мог с нею сладить. Не знал, какое место отвести ей среди остальных дел. И с пылом дебютанта все приносил в жертву любви. Кроме любви, меня ничего не интересовало. Я пылко демонстрировал свою жертвенность, делился сокровенными мыслями. А этого не надо делать. Это вызывает горечь и разочарование.

Два существа, которых соединила любовь, не могут стать совершенно одинаковыми. Будто любовь делает людей одинаковыми – безумная выдумка женщин, пробавляющихся литературой. Жертвуя всем и исповедуясь во всем, ты претендуешь получить в ответ точно то же и отвергаешь право другого иначе реагировать на те же самые чувства.

Я любил Алину, а она не давала мне повода думать, что не любит меня. Но во мне с каждым днем росло беспокойство. Мне казалось, что Алина не ценит мою любовь. Она сохранила свою индивидуальность, а я свою потерял, и это рождало во мне бунт. Я чувствовал себя обделенным. Я все меньше верил ее чувствам, мои же собственные перерастали в неприязнь. Я поверил в ее любовь лишь тогда, когда моя собственная любовь угасла. Тогда меня охватил ужас. Не оттого, что моя любовь угасает, а оттого, что ее продолжается. Теперь я не мог пожаловаться на недостаток чувства любви, ее был переизбыток. Я жаждал независимости. Я был измучен. Мне хотелось снова быть самим собой. Я мечтал только об этом. Я нес моральную ответственность за то, что у нее произошло с Артуром. Я мечтал избавиться от Алины. Когда мне это удалось, я принялся лгать самому себе. Я считал себя покинутым, подло обманутым. А потом, перебирая в памяти события, я выхватывал только те, которые отвечали моей ложной концепции. Я чуть было не дал в зубы Артуру, который невольно оказался моим союзником.

Когда Алина якобы пошла по рукам, я окончательно уверовал в собственную ложь и с чистой совестью мог сожалеть, что она так низко пала.

На самом деле Алина вовсе не пошла по рукам. Я встретил ее много лет спустя. Она выглядела великолепно. Лучше, чем тогда. Мы с ней зашли посидеть в «Варшавянку».

– Я рада тебя видеть, – сказала она, – так редко удается встретить старых друзей. Я живу в Новой Гуте. Ты совсем не изменился.

У нее действительно была тяжелая полоса в жизни, но люди, как водится, преувеличивали. Она стала химиком. В настоящий момент не работает. Вышла замуж, муж ее инженер на металлургическом комбинате в Новой Гуте, у нее двое детей.

– Мне бы хотелось, чтобы ты познакомился с Паролем. У него пунктик на почве спорта. Он боготворит тебя. Во время матча с Англией, когда ты так здорово приложил англичан, он просто спятил от радости. Мне даже неловко было. Хотя все тогда посходили с ума. И я тоже. Но никто не радовался так, как мой Кароль.

«Должно быть, порядочный слюнтяй», – подумал я.

– Когда я сказала, что ты друг моего детства, он умолял пригласить тебя к нам. Приезжай! Увидишь, какой он славный.

– Уж, наверно, не такой хам и чудовище, как я.

Алина улыбнулась. Мне не следовало этого говорить. Я допустил бестактность пространственно-временного характера. Она потрепала меня по щеке и рассмеялась. Мне сделалось грустно. Чувства, которые некогда казались такими важными, теперь сохраняли чисто информационное значение.

Когда-то я говорил Алине, что она моя первая и последняя любовь. Отголоски этих слов снова послышались мне под сводами плохо освещенного кафе. Но они звучали слабо, глухо, почти неразличимо.

Не только ей одной я говорил, что она моя первая и последняя любовь. И всегда говорил правду. Ведь когда любишь, любовь как бы исключает все, что было, и все, что будет.

Эта встреча через столько лет не потрясла меня. А лишь убедила в том, что прелесть первой любви никогда не повторится.

Как-то моя тетка принесла мне конфеты. Ничего подобного я не пробовал в жизни. Я успел съесть только одну конфету. В тот день уезжал брат матери, гостивший у нас, и мать дала ему в дорогу конфеты. Я больше никогда не ел таких вкусных конфет. А может, это были самые обыкновенные конфеты, какие мне не раз случалось есть.

Я с удовольствием пошел бы в гости к Алине и познакомился с ее мужем.

– Тебя видели в «Варшавянке» с какой-то красоткой, – сообщила мне Агнешка через несколько дней.

– Это моя старая знакомая, еще со школьных лет. Она была влюблена в Артура Вдовинского.

Агнешка расхохоталась.

– Брось эти штучки. Ее биография меня не интересует. Ты ведешь себя так, будто я тебе закатываю сцену ревности.

– Я так себя веду?

– Ну а кто, я, что ли?

Я так и не поехал в гости к Алине и ее мужу.

Глава IV

Как-то январским вечером я вышел пройтись без определенной цели. Прогулки без определенных целей опасны. На Рыночной площади я встретил Артура. Он тоже прогуливался без определенной цели. Мы зашли поужинать в ресторан «Вежинек». Немного выпили, и нам стало весело. Ресторан уже закрывался, а нам не хотелось возвращаться домой, и Артур предложил зайти в «Феникс». Мне не улыбалось появляться в «Фениксе» или «Циганерии». Особенно навеселе. Ксенжак однажды уже читал мне по этому поводу мораль. Мне было наплевать на внешние приличия. Но пребывание в ночном кабаре, право, не стоило той удручающей скуки, которая охватывала меня, когда Ксенжак принимался читать мне нотацию. Артур вспомнил, что в Академии художеств бал-маскарад. Мы решили пойти туда. По пути заскочили к Артуру на улицу Святого Яна и распили бутылку виски – подарок немецкого режиссера из «Ансамбль-театра». Артур порядком набрался. В Академии художеств он с ходу подцепил девицу, изображавшую президента Эйзенхауэра, и быстро исчез вместе с нею. Она была завернута в географическую карту США, а на голове у нее высилась прическа а-ля статуя Свободы. К прическе она прикрепила кусочек картона с надписью: «Я – президент Эйзенхауэр». Итак, они исчезли. А я томился в одиночестве. Возвращаться домой не хотелось, но и оставаться не имело смысла. Я не был пьян. Я никогда не напивался. Во всяком случае, так, как другие. У меня чертовски крепкая голова. На этом маскараде я никого не знал. И не заметил ни одной хорошенькой девушки. По углам жались парочки. Толстый лысый тип наигрывал на рояле попурри из цыганских мелодий и плакал. Все выглядело довольно скучно. Я решил уйти. В вестибюле стояла девушка в восточном наряде. Лицо ее было закрыто, и видны были только глаза. Она стояла перед зеркалом и прихорашивалась. Когда я проходил мимо, она обернулась и посмотрела на меня. Ни разу в жизни я не видел таких больших черных глаз. Я сказал: