Планета-мечта

У меня вырвался короткий нервный смех. Кэррон взял меня за руку, пальцы у него были холодные.

— Мне надо еще уйти, — сказал он, — Если он проснется, дай ему молока или что-нибудь такое. Бульон какой-нибудь. Ничего существенного не давай, будет только хуже. И не давай ему вставать, а то характер, видно, тот еще… но сил у него нет совсем, пусть отдохнет…. Кто-нибудь знает о нем?

— Нет.

— И ладно. Пока незачем…. Но он не умрет. Ладно, я пойду.

— Ты скоро вернешься?

Он пожал плечами и поднялся.

— Ничего, если он здесь побудет? Пока, деточка, хорошо? Потом я что-нибудь придумаю.

— Ой, да уймись ты, Кэр! Я, что, кого-то выгоняю? В конце концов, он здесь из-за меня.

— Да, — сказал Кэр без тени юмора, — ответственность за спасенного обычно ложиться на спасавшего. Я пойду.

Он ушел, а я так и осталась сидеть на кухне.

Дорн пришел в себя часа через два. Я заставила его выпить чашку бульона, посидела немного рядом с ним. Мы не разговаривали, но он не сводил с меня взгляда. Потом глаза его постепенно закрылись. Тогда я встала и пошла на улицу.

После дождя разъяснилось, но на небе стояли еще белые и серые пышные облака. Небо было ярко-голубое, солнце светило холодно, задувал порывистый, неожиданно ледяной ветер. На мокрой и темной земле лежали, сорванные дождем или ветром, скрученные, пожелтевшие узкие вишневые листочки. Я долго смотрела на эти листья, со стесненным сердцем впервые осознав, что скоро уже осень. И погода казалась неожиданно осенней. Порывы ветра заставляли сжиматься мое сердце. Впервые со всей отчетливостью я поняла, что приближается осень, время свершений. Отчего-то всегда в моей жизни складывалось так, что лето было для меня временем созерцания, осень же — временем действия и завершения, временем перемен. Что до остального — весна для меня вовсе не существует, зима же — это время спокойной и размеренной работы.

Последний месяц лета — это напоминание о скором приближении осени. Каждый раз я забываю об этом, о том, что осень — будет, и каждый раз испытываю тихое и глубокое потрясение, понимая, что вот она — осень, что всего десяток-другой быстрых дней и осень будет вокруг меня и во мне.

Со стесненным сердцем долго смотрела я на опавшие мелкие листья. Воздух был прозрачен и свеж, мир казался умытым, так чисты и ясны были краски. Холодное слепящее солнце играло в мокрой, переворачиваемой ветром листве. Мне не хотелось возвращаться в дом; обхватив себя руками, я стояла на холодном ветру и не двигалась с места.

Что было со мной? О чем я думала в тот момент? Как холодно и ярко светило солнце, бросая блики вокруг! Облака медленно плыли по голубому небу, белые кучевые и темно-серые расплывчатые. Было так тихо и холодно, на улице никого не было, видно, все ушли от дождя под крышу. Улица была в потеках от лившихся по ней ручьев. А в доме за моей спиной лежал тот, кто умер две с лишним тысячи лет назад. И мне это совсем не нравилось.

55. Из сборника космофольклора под редакцией М. А Каверина. Литературная обработка М. А. Каверина. Сказки о временах года. Фрагменты.

Осень.

Осенней порой тайное золото земли, которое храниться в далеких раскаленных глубинах, подступает к поверхности так близко, что деревья впитывают его корнями. Напитанные золотом, желтеют и краснеют листья и, не выдержав собственной тяжести, падают на землю. И земля постепенно утягивает золото из листьев, они теряют свой золотой цвет и увядают. Говорят, аульвы именно из листьев добывают свое золото. В самую лунную осеннюю ночь они приходят в лес и говорят там свои заклинания, и с каждого листа скатывается тяжелая золотая капля, а лист становиться таким же зеленым, как прежде.

Зима.

Когда приходят холода, и снег заметает землю, просыпаются духи зимы, и холодное непонимание нисходит на землю. Деревья, прекрасные в сне своем, не помнят и не думают друг о друге, последние листья скрывает снег, дождь не прорывается больше с небес, ветер же служит духам зимы — все в мире становиться не так. И все-таки это зима.

56. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Торже, день пятьдесят пятый.

Второй день пасмурно и холодно. Небо низко и сплошь заволочено серой пеленой. То и дело начинается дождь. После непрерывной жары никак нельзя привыкнуть к тому, что теперь холодно, и все кажется, что еще не холодно, а так. Но это начинается осень. Кэррон еще не вернулся. До моего отлета осталось три дня: я чувствую себя, как смертник перед казнью. Мне тоскливо и неуютно, но деться мне некуда. Дорн еще спит. Проснулся!

…Он долго лежал с открытыми глазами. Я ходила по дому, стараясь не шуметь, потом не выдержала, подошла и, присев на край кровати, потрогала его лоб. Лоб был горячий, но как сбить жар у ворона, я не знаю. А он… он взял меня за руку и прижался щекой к моей ладони. Закусив губу, я едва сдержалась, чтобы не вырвать у него руку: мне было так противно. Вся его щека покрыта была гнойниками. И порыв его мне был неприятен. А у него глаза были тоскливые-тоскливые. А потом лицо его окаменело. Он выпустил мою руку и сказал хрипло:

— Извините…. Я не заметил — сразу.

И не сразу я поняла: цепочка.

— Вы — его жена, Кэррона?

Я не ответила.

— Как все похоже, — пробормотал он, — И снова — Ра….

— Не-ет, — воспротивилась я, — Это совпадение, просто совпадение.

— Вам неприятно, что я здесь, так?

Я посмотрела на него. Он лежал и смотрел на меня — устало, упорно, зло. Он хотел жить. И теперь он жил — благодаря мне. Но он хотел и другого, и он хотел гораздо большего, чем Кэр. И как же быстро переменилось его настроение! Сначала он ждал от меня ласки, но понял, что ее не будет, что не дождется, и сразу переменился. Не знаю, что он ожидал услышать: да, неприятно, уходи?

— Лучше здесь, чем на том перевале, — сказала я тихо.

— А вас волнует моя судьба? Я ведь все равно уже умер, разве не так?

— Волнует, — сказала я.

— С тех пор, как он повторил мою судьбу?

Я промолчала. Мне вдруг вспомнился Дрого: "а ведь тот был сущий дьявол".

— Кэррон… ваш муж сказал мне, что про Ра… — он осекся, — про Марию рассказывают легенды. Вы не могли бы рассказать? Все-таки любопытно, — он криво усмехнулся.

— Я лучше дам вам послушать, — сказала я и встала, — У меня где-то есть диктофонная запись. Сейчас я найду.

Я, честно говоря, ужаснулась при мысли, что он заставит меня пересказывать ему легенду о его жене. Запись действительно нашлась, та самая, которую делали в доме сказаний в Раменах. Я включила диктофон.

Дорн слушал с закрытыми глазами.

— Хватит! — вдруг резко сказал он. Я остановила воспроизведение, — Нет, продолжайте.

Он дослушал до конца. Потом сказал совсем другим, немного смущенным тоном:

— Значит, в этом ущелье она должна была меня догнать?.. Должен был встретить одну Ра, а встретил… другую?

И посмотрел на меня. Я растерянно молчала.

— Я очень безобразен, да? Вам неприятно на меня смотреть?

— Нет, — сказала я, — не неприятно.

Он еле заметно улыбнулся.

— А вы улетаете? Скоро?

— Через три дня. Если все пойдет нормально.

— Что значит нормально?

— Если успеют починить катер, — сказала я.

— Катер? — сказал он задумчиво, почти про себя, и продолжал, — Знаете, я никогда не верил в то, что сорты пришли сюда из космоса. Кэррон сказал, что существует множество планет, населенных одними сортами?

Я кивнула.

— Я никогда не был за пределами планеты, — пробормотал он. Потом помолчал и добавил, — Не обижайтесь, но странная идея — летать в таких сооружениях. Тем более в космосе…. А та штука во дворе может летать в космосе?

— Нет, — сказала я, — только в атмосфере.

Он кивнул. Снова лег. Он долго лежал с открытыми глазами, но недавно все же заснул. Я посидела немного за столом, но читать мне не хотелось, и я вышла на улицу. Скоро уже ночь, а Кэр все не появлялся. Небо все сплошь было затянуто темными ровными, словно бы снеговыми тучами. Неожиданно на западе выглянуло заходящее солнце, и ясно и ярко озолотило верхушки деревьев, до последнего листа осветило все — невероятно четкая, странная картина. Дождь, весь день то накрапывающий, то затихающий, наконец, кончился совсем. Тучи хоть и стояли на небе, но по виду своему дождя не обещали; это были те самые, так называемые снеговые тучи, которые летом не приносят осадков. На юге небо было светлее, и бледное сероватое сияние лилось оттуда и спорило с золотом запада. Закат был нехороший, тягостный, как и весь сегодняшний день. Переменчивая погода, то дождь, не настоящий, а так — ледяная морось, то холодное и яркое солнце, порывистый ветер — все это делало и мое настроение непостоянным, чувствовала я себя странно. Так чувствуют себя во снах, не страшных, но тягостно-неприятных.