Страница 4 из 76
— Говорят, вы уже бывали здесь?
— Кто говорит? — сказала я быстро и настороженно.
Он развел руками:
— Прошел такой слух…. Говорят, эту планету открыла экспедиция вашего отца.
Кун, уже зашедший в темный холл, оглянулся на нас. Барнс с улыбкой поглядывал на меня; я заметила, что глаза у него голубые, но не яркие, а ближе к серому, цвета зимнего неба.
— Мне было пять лет, — сказала я беспомощно, словно защищаясь этой бессмысленной фразой, мне неприятно было, что он заговорил об этом, — Всего пять лет.
— Я читал отчеты той экспедиции, — сказал Кун из холла, слегка улыбнувшись, — но не думал, что это вы… та девочка, которая потерялась и нашлась только через год.
Я улыбнулась беспомощно и виновато, как улыбаются обычно люди, когда им рассказывают о том, какими они были в детстве, какие глупости говорили и делали. Расспросы о моем "чудесном путешествии" всегда вызывают у меня чувства, аналогичные тем, которые я испытываю, когда у меня спрашивают о том, как я в три года залезла под генеральный пульт управления и потом не смогла вылезти. Это всегда так неприятно.
В холле космопорта было темно и довольно прохладно. Мы вошли и остановились посредине этого пустого помещения с серыми панельными стенами. Два темных коридора отходили в разные стороны, там по обеим стенам тянулись белые двери; прямо перед нами начиналась лестница на второй этаж, широкая и пологая, с белыми широкими перилами. Откуда-то с лестницы струился сероватый рассеянный свет. В здании было страшно тихо, так иногда бывает в учебных заведениях, когда все студенты на лекциях, но не во всех, а только в некоторых. Там, где я училась, так бывало в корпусе химического факультета. Каждый раз, когда заходишь туда, там было темно и тихо, на всех четырех этажах тихо, все сидели по лабораториям.
Кун, извинившись, тотчас же ушел в боковой коридор. Барнс слегка улыбнулся, проводив его взглядом, и повернулся ко мне.
— Ну, что же, — сказал он, словно рад был освободиться и от меня, и от Куна, — Я думаю, показывать вам ничего не нужно, здание типовое. Нет?
— Нет, — сказала я, — не нужно.
— Вы извините, мне бежать надо. Найдете нежилую комнату, смело селитесь. Народу у нас сейчас мало.
— А на звездолетах? — сказала я, — В смысле, там я могу пожить?
— Это вы с капитанами. Извините, — сказал он, прижимая руки к груди. При его комплекции это выглядело комично, — Я уж побегу.
Он, и правда, побежал. Я посмотрела ему вслед, слабо усмехаясь: что же он, ни одного живого координатора не видел? Меня это каждый раз так неприятно поражает, а потом забывается: и ими забывается, и мной. Как-то когда разработаешься, все эти условности забываются: кто координатор, а кто не координатор.
И все же мне страшно, и когда я стояла там, в темном и пустом холле с серыми стенами, ноги у меня подгибались от неожиданной слабости. Я здесь, думала я. Я на Алатороа. Сколько лет прошло, а я снова здесь. Как это странно. Как это могло случиться в моей жизни, в моей упорядоченной жизни как это могло случиться? Словно не просто я вернулась, а чудо вернулось в мою жизнь и принялось куролесить, как тогда. В какой-то книжке еще на Веге я прочла одну строчку, которая запомнилась мне. "Сонм безнадежный чудес". Был это какой-то поэтический сборник, но я не запомнила ни имени поэта, ни даже о чем было стихотворение. Только это. И я помню, когда мой взгляд упал на эти слова, мне с ужасающей ясностью привиделась Алатороа. Не что-то конкретное, а просто она — со всем, что было на ней; мне вспомнилось ощущение. Ощущение Алатороа. То самое, тревожащее сердце. Словно даль перед тобой светла. Не знаю даже, как объяснить это ощущение. Я помню, когда я была маленькой, я написала такой стишок:
По ночам зовет дорога.
Плачет посох одиноко.
Плачет посох одиноко
За сервантом в уголке.
Вот это оно самое. По ночам зовет дорога. Простое чувство и ужасное в то же время. И не хочешь, а все равно зовет. Не хочешь, а чудеса подхватывают тебя и кружат, не давая спуститься на землю. Пятилетний ребенок год блуждал по чужой планете — бывает ли так, было ли так хоть с кем-то еще. И ведь я хотела обратно, к маме, но чудеса уводили меня — все дальше. Это только в сказках чудо бывает к месту, в жизни оно обычное мешает, раздражает, уводит куда-то в сторону. Но из этой сети когда-то я не могла выпутаться, и мне кажется, что не сумею и сейчас, если те же охотники набросятся на меня, путая мою жизнь. Вот что пугает меня. Это чувство, дрязняще-знакомое, эта дрожь души, вспоминающей свои детские метания. Даль светла. И она уведет меня, заведет меня, запутает. Боже мой, ведь я вернулась сюда. Боже мой, ведь я сюда вернулась.
Долго я простояла так, опустив сумку на пол и слушая тишину миссии. Что же, здесь совсем никого нет? Я тряхнула головой, нетерпеливо поправила волосы, свесившиеся на глаза, и пошла в тот коридор, в который ушел Кун. В коридоре было темно и тихо. Шаги мои и здесь не были слышны, я уже действительно начинала чувствовать себя чертовым призраком. Куна я нашла в третьей комнате, в которую я заглянула, здесь было нечто вроде рабочего кабинета. Комната была небольшая и светлая, на окнах висели желтые занавески, и желтый солнечный свет заливал комнату, словно растительное масло. В комнате был стол с раскиданными бумагами, стулья и невысокий шкаф в углу, на стенах висели фрагменты фотографических карт, на одной было, по-моему, Поозерье, столько озер могло быть только там, что было на других, я не знаю. Трое мужчин стояли у стола, склонившись над ним. Все трое были исследователями, в серых форменных рубашках. Все оглянулись на меня. Я слабо улыбнулась и вошла в комнату.
После сбивчивых приветствий и представлений мне предложили стул. Я села и поставила сумку на пол возле ног. Кун внимательно выслушал мою сбивчивую просьбу.
— Я не претендую именно на «Весну», — закончила я неловко, — Просто я, кроме вас, пока никого не знаю.
— Нет, отчего же, я буду только рад, — спокойно сказал Кун, — У меня есть свободные каюты, подождите немного, я вас провожу.
Я покорно подождала. Ждать пришлось недолго, минут пять, потом мы распрощались с оставшимися в комнате и снова пошли на улицу. Кун не самый разговорчивый человек, всю дорогу он молчал. «Весна» оказалась веганским звездолетом, и вообще-то, мне здесь понравилось. На исследовательских звездолетах мне всегда нравится, наверное, потому что я сама на таком родилась. Ну, не совсем на таком, но помещения и на старых и на новых звездолетах одинаковые.
Каюта у меня совершенно обычная, большая, но однокомнатная, если ванную не считать за комнату. Стены здесь серые, слегка серебрящиеся, очень успокаивающий цвет. В каюте стоит широкая кровать без спинок, почти квадратная, застеленная серым покрывалом, небольшой письменный стол со всеми обычными принадлежностями: настольным компьютером, печатающим устройством, зерконием, — больше в каюте не было ничего, только встроенные шкафы. Сразу же как я пришла, я связалась с местным информаторием, заказала карты энергетических съемок из космоса и включила печатающее устройство. Пока я обживалась, распечатки уже были готовы. Я села на кровать, разложила вокруг себя карты и стала рассматривать их. Все отчеты я изучила еще в космосе, а до этого у меня еще руки не доходили.
Больше всего меня заинтересовала схема распределения альфа-ритмов в недели, предшествующие росту агрессивности. Вообще-то, альфа-ритмы обычно отображают сейсмическую активность, но на Алатороа еще во время пребывания здесь экспедиции моего отца заметили, что они соответствуют магической активности населения. При этом в магию как таковую никто из исследователей и тогда не очень-то верил, но очевидные факты исследователи отрицать не приучены.
Частота и повторяемость альфа-ритмов нарастали по всей планете в последние три дня перед атакой, а в Альвердене и Серых горах эта активность держалась в течение дух с половиной недель. В последний день в Серых горах была такая вспышка, словно была задействована вся мощь Жезла Тысячелетий. Ей-богу, сначала я подумала, что у меня что-то с распечаткой, потом посмотрела на экране, действительно, вспышка была, да еще какая, но активность отмечалась не одновременно с ростом агрессивности, а часа за три до этого. С чем это может быть связано, ума не приложу, но предчувствия у меня почему-то очень дурные. Точнее, уже не предчувствия….