Планета-мечта

— Я так и не поблагодарила вас, — наконец, сказала я неловко, — Если бы не вы, я бы утонула.

— Ты ведь начала уже звать меня на «ты», — откликнулся он мягко, — Почему снова на «вы»?

Я не знала, что сказать, лишь улыбнулась смущенной улыбкой.

— Я и не думал, что увижу тебя когда-нибудь, Ра…. Ты выросла….

Почти шепот. Задумчивый, мягкий, тихий голос. О чем он думал, о той девочке, которую когда-то носил на руках? Я вспыхнула и опустила голову, услышав это нежное и мягкое: "ты выросла".

— Да, — сказала я.

И мы замолчали. Я была ошеломлена той нежностью, которая звучала в его голосе — как раньше. Как раньше. Да, когда-то он был так нежен и ласков со мной. В сущности, он был единственным в моей детской жизни, кому достаточно было сказать слово, прикоснуться, чтобы я тотчас успокоилась и утешилась. Родители бывают обычно требовательны с детьми, чужие же люди не так искренни в своей любви к ребенку, ведь они ни на миг не забывают о том, что это чужой ребенок. Кэррон был совсем другой….

Сумерки сгущались, меж деревьями рождалась ночь. В лагере слышны были голоса, и сквозь листву мелькало пламя костра. До нас донесся дружный смех и восклицания. Мы сидели и смотрели друг на друга. Меж нами было два метра невысоких папоротников и ломких сухих стеблей на земле, которые называют воздушной подстилкой. Было не так уж и темно, небо было темно-синее, и лишь понизу стелился сумрак. Краски постепенно меркли, серели. На западе сквозил еще меж деревьев бледный призрак рыжего заката, и небо там было светлее. Но все же это была уже ночь, и она была так тиха.

— Странно, что тебя прислали сюда, Ра, — сказал Кэррон негромко, — Я думал, вас никогда не посылают на те планеты, на которых вы уже бывали.

Пункт «а» закона 352.

— Вы многое о нас знаете, — настороженно сказала я.

И услышала в ответ сказанное мягким голосом:

— Я всегда считал, что, прежде чем начинать войну, нужно хорошо изучить противника.

Снова наступило молчание. Потом я сказала несмело:

— Тэй говорил мне, что вы не хотели войны…

— Я ошибался, — сказал он отрывисто.

Мы снова замолчали. Но сердце мое уже оттаяло, я уже не боялась его. Просто я не знала, что сказать теперь, как его отвлечь. Нашла о чем заговорить, дура! Неужели не могла сказать что-то другое? Мысли мои путались. Кэррон заговорил сам.

— Тебе нелегко будет здесь, Ра, — сказал он, — Тебе здесь будет очень нелегко…

Так тихо и задумчиво сказал, словно только что эта мысль пришла ему в голову.

— Да, — тихо отозвалась я.

— Улетай отсюда, деточка, — сказал он, — Улетай, слышишь?

Я молчала.

— Ладно, — сказал он мягко, — Не принимай это всерьез, детка. Иди спать.

Я не шевелилась.

— Или, деточка, — повторил он, — Иди спать. Мне надо побыть одному.

— Простите, — пробормотала я, вскакивая на ноги. Я чувствовала, что краска бросилась мне в лицо, хорошо еще, что успело стемнеть. Я не слышала, как он встал, но вдруг он схватил меня за руку. И тут же выпустил.

— Что ты, деточка, — быстро и мягко сказал он, — Ты обиделась? Нет?

— Нет, — сказала я.

Я растерялась.

— Я не хотел тебя обидеть.

— Я не обиделась.

В темноте я нашла его руку и сжала ее. Пальцы его были холодные, как лед. Он дернулся и высвободил свою руку.

— Не надо. Не стоит до меня дотрагиваться. Ты не сердись на меня…. Ты ведь… тебе самой не весело со мной разговаривать.

Я вздрогнула.

— Не сердись, деточка.

Господи, как давно никто не звал меня «деточкой». И кажется, никто и никогда не говорил мне — "не сердись".

— Я так рад был увидеть тебя… еще в Торже…. Ты не представляешь…. - он замолчал, а его тихий, прерывистый шепот все еще звучал у меня в ушах, — Ты иди спать, — сказал Кэррон снова почти нормальным голосом, — Никуда я не денусь за ночь. Утром поговорим, ладно?

— Спокойной ночи, — сказала я.

Он рассмеялся в ответ, но смех почти сразу и оборвался.

— Спи спокойно, детка, — сказал он.

Когда вернулась в лагерь, уже почти все спали. Стэнли с Эммой Яновной сидели возле костра и тихо спорили о чем-то. Михаил Александрович сидел в палатке с откинутым пологом и читал при свете большого переносного фонаря. Он доброжелательно кивнул мне и снова опустил взгляд в книгу. Я замедлила шаг, немного подумала, потом все же подошла к нему.

— Михаил Александрович, — сказала я.

Он поднял голову.

— Что такое, Кристина?

— Я хотела поговорить с вами…

— О чем, о Царе-вороне?

— Да. Вы сказали уже кому-нибудь?

— Нет, — спокойно ответил Каверин, — И не собираюсь. Я, видите ли, уже старый человек, Кристина, и давно работаю. И за эти годы я понял одну простую истину: у каждого своя работа. Я фольклорист, мое дело — это ходить и записывать сказки по деревням, а вовсе не вмешиваться в дела координаторов. И рисковать я тоже не хочу. Вы понимаете?

— Да. Вы правы, это моя работа, не ваша. Это моя работа — улаживать. Не нужно пока его выдавать.

— Да, конечно. Только мне почему-то кажется, что думаете вы вовсе не о работе, Кристина.

— Я не готова, — сказала я тихо, — я еще не готова вести игру против него. Это вам он так, Царь-ворон, а меня он на руках носил и на карусели со мной катался. Спокойной ночи, Михаил Александрович, — прибавила я, а сама вспомнила "Спи спокойно".

— Спокойной ночи, Кристина.

"Спи спокойно, детка".

"Спи спокойно".

19. Из сборника космофольклора под редакцией М. Каверина. Литературная обработка Э. Саровской. Проклятая семья.

В деревнях рассказывают, что в лесах, особенно в густых и темных, обитают лесные духи, которые зовутся файнами. В туманные ночи они выходят из своих лесов, чтобы петь и танцевать рядом с людьми, и если тебя приглашают в хоровод, то можно идти без боязни, и до конца своей жизни ты будешь рассказывать потом о вихре танца, о прекрасных песнях и о чувстве, которое охватывает тебя, когда ты летишь, не чуя ног под собой. Многие люди приходят танцевать в долину Флоссы в туманные ночи. Но бойся встретить файна одного в лесу или поле. Если же встретишь его, беги, не оглядываясь, не заговаривай с ним, а пуще всего бойся принять его приглашение на танец, ибо он затанцует тебя до смерти или же лишит разума.

В одной деревне жила молодая вдова, и было у нее три дочери. Однажды старшая девочка пошла собирать хворост на продажу, ведь надо было им чем-то кормиться, да день был жаркий, и заснула девочка на опушке леса. Проснулась поздно, смотрит, солнце уже к западу клониться, а хворост не набран, вот и пошла в чащу, чтоб побыстрее набрать. Вот идет она и слышит вдалеке тихую музыку. Шаг за шагом приближалась девочка, музыка становилась все громче, и хотя мать предупреждала ее, что нельзя заходить далеко в лес, девочка шла и шла, такой красивой показалась ей музыка.

Наконец, вышла девочка на поляну. Поляна была огромной и очень красивой, и там, среди ромашек и мазалий, стоял самый прекрасный на свете человек. У него были золотые волосы и удивительные желтые глаза, и одежды его были словно радуга. Протягивая руки, он сказал:

— Здравствуй, девочка, я давно жду тебя здесь. Помнишь, как ты хотела танцевать на прошлой ярмарке, но мама не пустила тебя, потому что ты была еще слишком мала? Теперь ты подросла, и тебе уже можно танцевать. Пойдем.

А музыка звучала все громче, и девочка взяла кавалера за руку, и они понеслись в стремительном танце. Ромашки и мазалии слились у девочки перед глазами. Это был прекрасный танец, небо и земля замерли, птицы перестали петь, все живое смотрело на них и восхищалось. Когда же танец окончился, и танцующие остановились, девочка упала замертво.

Долго искала ее мать и все жители деревни, наконец, они нашли девочку в густом лесу. В волосах ее была вплетена мазалия, и девочка была прекрасней, чем была при жизни. Так люди поняли, что ее погубил файн.

С тех пор этот лес прослыл дурным местом. В семье молодой вдовы жизнь стала еще тяжелее, две оставшиеся дочери были еще малы, и помощь от них была невелика. Вдова старалась изо всех сил. Она нанималась теперь на уборку урожая в дальние селения, и надолго оставляла детей одних. Всю осень прожили девочки одни в маленьком доме на краю деревни, пока их мать работала в горах, собирая чужой урожай. Но вот пришла пора ей возвращаться домой.