Планета-мечта

— Вы уверены?

— Он не читал заклинаний, — сказал Рездиг, — Но определенные силы он задействовал. Будьте осторожны с ним. Он очень сильный маг. И, знаете, наверное, каковы файны, а уж их маги. К тому же вы, пожалуй, правы. Он, скорее всего, изгнан из Лориндола, их маги живут именно там, а если уж изгнан, то за какое-то преступление. Файны преступлением считают разве что убийство кого-то из своих не в поединке, а…. Ну, вы понимаете. Так что паренек-то ваш, скорей всего, убийца.

Мои глаза встретились с темными глазами старика. Убийца! Не знаю, КАК нужно убить файну, чтобы его сочли убийцей. Мучить, что ли, жертву?

— Поговорю-ка я с ним, — вдруг сказал старик, — Не нравиться мне, чем он в лесу занимался.

И неторопливо пошел к проводнику. Тот уже успел пристроиться рядом с дровяником в своей обычной позе. Рездиг подошел к нему и, наклонясь, сказал что-то. Проводник поднял голову и, видно, машинально, провел рукой по волосам, убирая их с лица. Он тут же опомнился и встряхнул головой, пряча лицо, но дело было сделано, Рездиг видел и — отшатнулся.

Я вздрогнула. Я видела, как резко отшатнулся старик, но я была слишком далеко, чтобы понять, что его так испугало. Вряд ли лицо нашего проводника, издалека я увидела только, что оно смуглое и очень грязное, но вряд ли в нем было что-то, что могло напугать Рездига. Наверное, проводник что-то сказал старику. Они говорили о чем-то. Торопливо я пошла к ним и, когда подходила, услышала только, как Рездиг сказал:

— Видно, совсем я стал стар, коль опустился до стариковского бессмысленного любопытства.

Слегка поклонившись, старик повернулся и наткнулся на меня. Поверх его плеча я бросила взгляд на проводника: он сидел, сжавшись, обхватив колени руками и опустив голову. Разговаривать сейчас со мной он, наверняка, бы не стал, у него есть удивительная способность не издавать ни звука, когда кто-то пытается его разговорить. Поэтому я пошла с Рездигом. Отойдя к дому, мы остановились. Старик казался взволнованным.

— Что он вам сказал?

Рездиг усмехнулся.

— Он просил вам об этом не говорить.

— Нам? Землянам? — быстро сказала я.

— Лично вам.

— Мне?

— Да, вам. Он не хочет, чтобы вы знали, кто он. Мне показалось, что он стыдиться. Не своего положения, а того, что вы поймете, кто он. Вас — стыдиться.

— Но ведь я его не знаю… — растерянно сказала я.

— Зато он вас знает. Я, к примеру, так до сих пор и не догадался, что вы и есть княжна Севера.

— Господи! — сказала я, — Я думала, это только в степных районах имеет какое-то значение. Что вам тороны, Рездиг, вы же их, наверняка, даже не видели.

Старик невесело усмехнулся.

— Я не видел, это правда, да и к чему мне их видеть. А вот кто побратим князя Севера, я знаю, а как же, так что и вы здесь известны.

Я прикусила губу, а старик внимательным долгим взглядом посмотрел мне в лицо.

— Вам-то не по нраву то, что случилось, да? Но вам не Альверден, вам Серые горы жаль.

— И Альверден, — сказала я.

— Да Серые горы-то жальче. Да и мне, знаете, очень их жаль. Нас-то много, все летят и летят из космоса, а таких, как они, больше нигде нет.

И тут я не выдержала. Торопливо извинившись, я пошла прочь, жмурясь на ярком солнце. И как я ни старалась сдержаться, слезы таки покатились по моим щекам, я шла все дальше и дальше, и только зайдя за кусты, разрыдалась. Я села в траву и плакала навзрыд — о чем? О себе, маленькой Ра, об Элизе, о Кэрроне, об Альвердене с его красными особняками и кустами алых роз. О том, что никогда, никогда я не буду уже такой, как раньше, о том, что стала я — координатором.

…Сегодня мы дошли да Анда, он шумит внизу, под обрывом. Мост всего в двух или трех километрах отсюда, но Стэнли решил, что заночуем мы здесь. За деревьями разливается оранжевое сияние — закат. Над ним в чистом бледно-голубом небе висят несколько облачков, темных сверху и светлых, сияющих — по нижнему краю. Уже пала роса; трава холодная и мокрая. На юго-западе, над краем невысокого леса висит бледная и большая луна, почти полная, и очень ясно видны на ней темноватые разводы. Еще совсем светло, и луна еще призрачно-бледная и гораздо больше, чем бывает ночью. А я помню, раз я видела здесь такую луну, что напугалась до смерти — огромную, с дом, и кроваво-красную. Потом уж я узнала, что так бывает иногда, и чаще в сельской местности.

Посвежело. Лес стоит неподвижен и тих. Разные бывают леса, иные, сосновые, стоят стройно и строго, деревья на удалении друг от друга, и солнечные лучи косо сквозят в них, крася стволы красноватым оттенком. Этот же совсем другой. Если лететь над ним, не высоко, а на два-три метра выше деревьев, то весь он видится всхолмьями и опадениями; круглые, кудреватые кроны деревьев и кустов создают непередаваемое, слегка забавное зрелище. Вот они — Иллирийские леса. Дубы, липы, ива, черемуха да калина, и кругленькие, словно подстриженные кусты ивняка вокруг маленьких озер.

Луна все четче на небосклоне и продвинулась к югу. Интересно смотреть на небо: в зените оно еще синеватое, а по краям розово-серое, на западе же — оранжевый ясный сияющий свет уходит все ниже и ниже за горизонт. Какая ясная луна! Десять минут назад она была призрачной, сейчас же налилась уже бледно-желтым светом.

Такие долгие летом вечера. Так бесконечно долго сгущается сумрак, прозрачный, незаметный, так тихо спускается ночная прохлада. Ниже розоватой полосы на небе проступает уже ночная синь. Деревья стоят, не шелохнуться. Кричат где-то тонкими голосами птицы. Нет ни комаров, ни мух. Роса холодная, словно осенью, от такой гибнут обычно посевы. Маленькие птицы стайкой летают и пищат в вечереющем небе. Боже, да чего же я хочу на самом деле? Чего я хочу? — Остаться. Остаться? Луна от меня скрылась за деревьями. Чего же я хочу? Что я, как я буду жить дальше? Остаться? Ворона где-то каркнула — тихо-тихо, а за ней сороки расстрекотались. Как я могу — остаться? Ведь я не просто человек, не человек вообще — координатор. От пустынь Ламманта до красных гор Вельда я — координатор, мастер обмана, человек, живущий сотню жизней. Словно кошка: не одна у меня жизнь, не одна. В том-то и беда, была бы одна, разве бы я тратила ее вдали от Алатороа. Только я, как индийские боги, многолика и многорука. Ра…. Той Ра больше нет. Есть добрый десяток личностей, а Ра — уже нет. Я привыкла жить вот так, примерять лица и жизни, ситуации и миры. На моем счету восемь планет, тринадцать воплощенных личностей, правда, На-гои-тана была самым долгим и сильным воплощением. Ах, На-гои-тана! Иной раз я думаю, насколько проще жить так — в одном мире, одной судьбой, танцевать в священной ярости с копьем в руках или же рожать детей и ждать мужа с работы — все равно. А иной раз я думаю, что такая жизнь бедна и скучна. Не зря нас не любят, считают шальными, шальные мы и есть. Ох-хо-хо….

Что мне делать с собой? Если б я могла только, разорвалась бы надвое. Разлад во мне, такой разлад. Сама себя успокоить не могу, до чего дошло. Я так запуталась, ах, ты, Господи!

Я заканчиваю, потому что мой компьютер мешает Эмме Яновне, мы с ней в одной палатке. Это еще хорошо, что компьютер, на И-16 он у меня разбился, и я писала карандашом в блокноте.

17. Ра. Праздник в Альвердене.

На нее всегда оглядывались мужчины. Оглядывались и сейчас, да только взгляды их были иные, и Элиза с горьким чувством отмечала это, проходя сквозь расступающуюся перед ней толпу. Взгляды эти напоминали ей, что дни ее беззаботной юности миновали — безвозвратно. И хоть и сейчас она была молода и прекрасна, цвета ее черного, словно у бабочки-траурницы, одеяния навсегда отрезали ее от кокетливой юности и восхищения мужчин.

Ах, как шумен и весел Альверден! Элиза проходила по знакомым до боли улицам, и во взгляде ее серых глаз стыла тоска. Четыре года. Четыре года, и вороны так часто бывают в Альвердене, слишком часто! Ах, если бы уехать подальше и никогда больше не видеть этих улиц из красного кирпича, не слышать восхитительной разноголосицы городской толпы. Так хочется броситься на родной тротуар ничком, зажать уши, зажмурить глаза — лишь бы только не видеть, не слышать, ничего не вспоминать. Ах, Альверден!