Планета-мечта

— Жалко их, конечно. И Альверден…. Ах, какой красивый был город! Опять же, университеты. Но, знаете, Кристина, я, например, не замечал никакой неприязни. Ведь это уже не первая колонизация планеты, да и колонизацией-то это не назовешь, нас здесь так мало и больше, пожалуй, не будет. Ведь это же настоящее космическое захолустье.

Тихо я пересказала ему свою версию случившегося. Михаил Александрович покрутил головой.

— Что ж, это не так уж и глупо. И вороны! Очень может быть, что вы правы, Кристина. Каких только версий мы не строили! Но этот тонкий момент о продолжительности жизни воронов…. Никому и в голову не пришло, что они могли задумать это еще тогда, никто и не подумал, что у них совсем иная психология, ведь для них прошедшие годы — это так…. Конечно же. Но какая интрига! Как они терпели нас все эти годы, делали приветливое лицо! Кстати, я могу сказать вам кое-что, что подкрепит вашу версию. До последнего времени здесь было не меньше десяти звездолетов, ну, и персонала соответственно. А сейчас такой момент.

— Да, — сказала я, — да.

— Что-то вы погрустнели, Кристина. Я вот иногда думаю, каким же могуществом должна обладать раса, способная к космическим перелетам, так сказать, вживую.

— А вы в это верите? — живо спросила я.

— Верю — не верю. Я, Кристина, фольклорист, так что я уж и сам не могу сказать, во что я верю, а во что нет. Мышление у меня такое, испорченное мифологией. Я, может, и не верю, да только принужден брать в расчет, и потому часто не могу отличить, что действительно реально, в реальности чего я убежден, а что нереально. Понимаете?

— Н-не совсем, — сказала я, несколько ошарашенная.

— Так я объясню. Видите ли, кроме того, что я собираю фольклор, я ведь анализирую, выявляю, так сказать, систему, ищу связи, сопоставляю с мифологическими системами других планет. Понимаете? Я привык оперировать мифологическими понятиями не со ссылкой на их недостоверность, а с полным признанием их реальности. Я так привык, у меня такая работа, а ведь вера или неверие суть принятие и непринятие.

Я улыбнулась. Небо сплошь уже было белесым, в серину, хотя десять минут назад ярко светило солнце. Только слева открывалось размытое окно голубоватого бледного оттенка, и по нему веером расходились полосы перистых облаков. Воздух был теплым, но ветерок поостыл и задувал по-осеннему, холодными порывами.

— А странно, вам не кажется, Кристина, что здесь нет художественной литературы?

— Отчего же? — вяло сказала я, — Так бывает.

— И вовсе нет. Вы подумайте, прекрасные университеты, масса образованных людей, Дома Сказаний в каждой деревне. Но никому даже в Альвердене не пришло в голову собрать хотя бы эти сказания воедино, записать их на бумаге. И это при том, что иная, научная литература процветает во множестве. А художественная — только устная.

— Ну, вам виднее, — сказала я, — здесь мне с вами спорить трудно.

— А со мной, Кристина, спорить не надо, меня надо слушаться. А впрочем, кому же спорить, как не вам, хоть я и сижу здесь десять лет. Вы ж у нас княжна Севера!

— Михаил Александрович! — воскликнула я, задетая его насмешливым тоном.

— А что? — невозмутимо отозвался Каверин, — Все так и есть, разве нет? Кстати, а у торонов есть сказки?

— Да как вам сказать…

— Как есть.

— Они ведь не говорят так, как мы. Но, пожалуй, есть. Но не сказки, а легенды…. Это у всех, наверное, есть, — продолжала я задумчиво, — легенды о прошлом, о том, откуда они появились, о богах и героях.

— А у них есть боги? — спросил Михаил Александрович тоже тихо, невольно, видно, подстраиваясь под мой тон.

Я мотнула головой так, что челка упала мне на глаза. Поправляя ее рукой, я сказала:

— Нет, богов у них нет. В обычном смысле. Но они все одушевляют — воду, траву, ветер, дождь. Они живут в мире, где обитают мириады существ, существование которых мы не признаем. Тороны считают, что могут говорить и с деревом, и с ветром, и с мельчайшими песчинками бытия. Считают, что они способны понимать все, что не может изъясниться звуком. Может, так и есть, я не знаю.

Тут вышли Стэнли и Эмма Яновна. Мне пришлось встать со ступеньки и посторониться. О торонах Михаил Александрович больше не вспоминал.

…Вечером мы собрались в Доме Сказаний. Читали "Историю о Марии из Серых гор". На сцене сидели две женщины и говорили по очереди, тихо и нараспев. Этот вариант я уже слышала, как мне кажется, только тогда его пели. У легенды о Марии столько разных вариантов, и песенных, и прозаических, что просто диву даешься. Кажется порой, что все художественные таланты Алатороа заняты лишь обработкой этой легенды; во всяком случае, это исполнение было великолепно, его хорошо было бы запустить в центральный информаторий. Зрителей было очень много, не только сидели, но и стояли вдоль стен. Посреди исполнения вдруг распахнулась дверь, и на пороге появился наш проводник.

В полутемное помещение хлынул сноп солнечного света. Тонкая высокая фигура стояла в этих лучах, темная, лица не рассмотреть. Он стоял неподвижно, выпрямившись, натянутый, как струна. И в этот миг я действительно поверила в то, что он и впрямь из дивного народа. Словно сиянием его окружал солнечный свет, и тонкая напряженная фигура и впрямь казалась фигурой файна.

8. История Марии из Серых гор. Фрагмент диктофонной записи.

Она была лишь нелюбимое десятое дитя.

Ее ждала нужда. Ей предрешен был тяжкий труд.

И всем казалось, ей дано судьбой

Лишь стать крестьянкой, сгорбленной трудами.

Но в этом всем судьба дала урок:

Не предрекай, не зная.

Она была совсем дитя,

Носила жалкие обноски

И коз пасла на берегу реки.

На этого несчастного ребенка

Никто не посмотрел бы с умиленьем —

Уж больно был ребенок неказист

И жалок, с растрепанными космами волос.

Родная мать, и та не привечала

Десятую, ненужную ей дочь.

И в жаркий полдень бедная малышка

Заснула вдруг среди цветущих трав.

Все коза разбежались кто куда….

Она спала, и верят все, что это был не сон,

Не просто сон усталого ребенка,

Но посланный судьбою….

И некто проходил по той поляне.

Он встал над человеческим ребенком

И усмехнулся. И готовился уйти.

Но взгляд его остановился вдруг,

Прикованный неодолимой силой:

Из-под запачканной косынки выбивались

На шейку пряди золотых волос.

То был не просто путник, то был Ворон,

По волшебству принявший этот облик.

Все издавна познали — девочку,

Родившуюся златовласой, надо прятать,

Не оставлять ее одну в лесу и поле,

А лучше вовсе и не выпускать из дома,

Иначе Воронам достанется она.

Лишь золотые косы смертных дев

Имеют власть над ними, и они

Всегда берут светловолосых в жены.

Малютку в пол не нашли

(Как не нашли и коз),

Но вот о козах горевали больше.

И скоро даже мать забыла свою меньшую дочь,

И имя, что дала ей.

А впрочем, проживи она среди людей

Всю жизнь и нарожай детей,

Ее забыли бы едва ли не скорее.

Но судьба

Ей уготовила иное.

И Марию,

И жизнь ее,

Наполненную мукой

И величьем той,

Что жизнь свою с Великими связала,

Мы помним до сих пор

И будем вспоминать,

Покуда снова в звездные глубины

Не унесется это племя,

С которым

Ее судьба объединила.

Она проснулась в комнате,

Открытой всем ветрам,

В вершинах высочайших гор.

И тот, кто стал ей мужем,

Смотрел, как пробуждается она.

Она была еще ребенком — острый меч

Их разделял во время сна.

Но в остальном она была женой.

Так с детства приучалася она

Жить, любить и соблюдать обычаи этого народа,

Что отныне был ей родным.