Судный День

— Эти двое были захвачены с оружием в руках. Один из них запятнал себя расправой над беззащитными пленниками. Второй — предатель. Смертная казнь обоим…

Их ноги вставили в специальные зажимы. А затем из площадки вновь показались столбы, которые медленно и неотвратимо поползли вверх. Ковалевич извивался и орал, на его губах выступила пена, но бесполезно — медленно и неотвратимо заточенный столб выползал из платформы, вот он коснулся откормленного холёного зада правозащитника, заставляя приподниматься на цыпочках, но бесполезно…

Чердынцев отвернулся от окна:

— Не… слишком?

— Эта сука девчонку изнасиловала, и ей живот распорола. Да ещё по кишкам плясала. А второго ты знаешь… Сколько на нём смертей…

— Душой — понимаю, капитан. Но видеть…

— Они понимают только смерть, я уже это понял, подполковник. Слова — бесполезны.

…Ковалевич ещё дёргался на толстом колу, пронзившем его насквозь, изо рта стекала пена пополам с кровью. Вайнах рядом уже отходил — ему повезло меньше. Или больше, как сказать — кол пронзил его насквозь, выйдя из затылка…

— Жители деревни! Так будут наказаны все, захваченные с орудием в руках. А теперь — ваша очередь…

…Глухие взрывы стирали с лица земли дома, с площади доносился рёв и вой. Дёргались в петлях старейшины. Визжали дети, которых, привязав к скамьям, немилосердно пороли до потери сознания. Отбивались мужчины, которым невзирая на яростное сопротивление запихивали в рты окровавленные куски свиньи, неизвестно откуда притащенной чёрными солдатами. Всё происходящее тщательно фиксировалось на телекамеры. Хуже всего приходилось женщинам — с них срывали одежду и голыми гнали прочь из селения. А сверху гигантские летающие тарелки поливали сады и огороды химикатами, от которых вся растительность моментально чернела и жухла… ревел скот, расстреливаемый без всякой жалости. Через час только расположение танкового полка осталось нетронутым, само селение было стёрто с лица земли. Напоследок мужчин и подростков от четырнадцати лет согнали к стене, и загрохотал пулемёт… Раненых аккуратно достреливали… Когда то богатое село было просто стёрто с лица земли… Оставшихся в живых предупредили, что если в округе погибнет или будет ранен ХОТЬ ОДИН россиянский военнослужащий, то подобное будет проделано ВНОВЬ. Трясущиеся голые женщины послушно кивали головами, выслушивая голос, доносящийся из репродуктора…

— Вы можете нас ненавидеть. Вы можете нас не любить. Но вы ВСЕГДА БУДЕТЕ НАС БОЯТЬСЯ! И знайте — мы пришли ниоткуда, и уйдём в никуда. Но мы можем ВЕРНУТЬСЯ в любой момент. Помните это…

Этот металлический мёртвый голос им не забыть до смерти…

Подполковник смотрел на площадь, окружённую грудами развалин, возникших на месте когда-то цветущего селения… На груды трупов у стены, на чёрные, мёртвые деревья и луга на склонах гор… затем сплюнул и повернулся к Островскому.

— Знаешь, капитан, я бы по хорошему должен тебя под трибунал вместе с твоими орлами отдать. Не знаю, откуда и где ты их взял… Но ей-ей, ты за этот час накрошил кучу трупов, и сберёг столько же жизней наших ребят. Уж ЭТИ то стрелять уже не смогут. И из тюрьмы их не выкупят. Некому. Но… не слишком ли?

— Ты предпочитаешь живым в БМП гореть, Петрович? Или, чтобы с тебя, как с прапорщика Шестакова из семьдесят пятого, кожу живьём содрали? Ну-ну… А мне — НАДОЕЛО! Они хотели войны — они её получили!

— Не знай я тебя четыре года, Лёха, подумал бы что ты — это не ты. Лучше скажи, как мне задницу то прикрыть? Ведь нас обвинят…

— Выбор у тебя Петрович, невелик. Ты ведь, по совести говоря, сделать ничего не смог бы. В один миг от полка груда хлама осталась бы, поверь. Те тарелочки бы тебя напалмом полили, и ку-ку. Короче, Петрович, решай. Или суда ждать, да с позором из армии в зону. Либо — с нами. Туда.

— Куда? Велика Россияния, а бежать то некуда. Везде достанут…

— Вот тут ты ошибаешься. Есть куда… И тебе, и пацанам твоим. Отдохнёте, отъедитесь, подлечитесь. Переучитесь на новую технику. А там и время возвращаться наступит. Поверь…

Подполковник медленно поднялся со стула и подошёл к окну. Вновь посмотрел на мёртвое село, потом повернулся к закованной в чёрное фигуре:

— Тогда — веди, Алексей… Мне тоже — НАДОЕЛО!

И сплюнул на пол…

…Отто сидел за столом своего новенького роскошного офиса, просматривая документы, когда раздался вызов секретаря:

— Да, Ингрид?

— К вам пришли, господин директор.

— Кто?

— Две дамы. У них ваши визитные карточки.

Он бросил взгляд на индикатор стола — без минуты полдень. Отлично! Хоть и пьяницы, но пунктуальны.

— Проси.

Кивнул существу, сидящему в углу за отдельным столом.

— Кофе нам.

Та засуетилась. В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появились вчерашние девицы. На этот раз они выглядели не в пример лучше, чем вчера, хотя чуть красноватые глаза выдавали последствия алкогольного отравления. Он поднялся с кресла и жестом пригласил дамочек к столу:

— Прошу садиться.

Те подошли поближе, молча сели на стулья. Чуть поёрзали, устраиваясь поудобнее, что выдавало внутреннее напряжение. Отто чуть усмехнулся про себя — нервничают. Несмотря на то, что ночью ему в экстренном порядке перебросили персонал целой телестудии из Северного Гауляйтерства, нужда в местных кадрах была. Хотя именно это и было самым сложным. Ни в одной другой области, как на россиянском телевидении не было столько психически нездоровых людей. Постоянное напряжение, психическое зомбирование населения страны вызывали необратимые расстройства психики у ведущих, статистов, руководителей. Нигде в мире не было столько извращенцев, патологических садистов, педофилов и педерастов, а так же и прочих либерастов, как на россиянском ТВ… Эта девица, блондинка, как он помнил, пыталась вести какое то шоу с потугами на интеллектуальность, в стиле незабвенного Разнера, но оно с треском провалилось. И, насколько ему удалось выяснить, на данный момент осталась без работы. "Интересно, на что она рассчитывает? Опять ведущей, или согласится на обыкновенную дикторшу в новостях? Ладно. Сейчас узнаем." Существо робко приблизилось и поставило на стол пред ними поднос с кофе.

— Угощайтесь, пожалуйста.

Подавая пример он взял чашку первым, сделал маленький глоток и одобрительно кивнул — напиток удался.

— Отличный кофе. Можешь быть свободной на тридцать минут. Возьми.

Он вынул из ящика стола тысячную купюру и протянул существу. Та поклонилась и заспешила к выходу, провожаемая удивлёнными взглядами подруг. Отто сделал ещё глоток и, отставив чашку, посмотрел на подруг:

— Итак?…

…Ирина выдохнула воздух и решилась:

— Нам нужна работа…

Вообще то она собиралась сказать по другому, что то вроде " какую должность вы можете нам предложить", или "Я бы хотела вести шоу на вашем канале". Но под взглядом серых глаз вся её уверенность куда то пропала, и эти слова сами собой слетели с её губ. Спохватившись, девушка замолчала, а потенциальный работодатель прищурившись, посмотрел на неё, потом перевёл взгляд на Светлану:

— Вы — тоже?

— Да…

— Понятно…

Он помолчал, раздумывая, брать, или не брать? Лица симпатичные, чего уж отрицать. Дикция вроде есть, иначе бы не пели со сцены. Дикторы в коротких выпусках. Решившись, нажал на клавишу.

— Ингрид?

— Да, шеф?

— Пригласи ко мне Иванова…

Майор пропаганды Иванов был начальником отдела новостей. Через пять минут, прошедших в молчании, он появился в кабинете и вопросительно взглянул на Отто.

— Возьми этих двоих и проверь, на что они годятся. Потом — доложишь. Если что — попробуешь недельку, там будет видно.

— Стандартный контракт?

— Да.

— Яволь. Идёмте, девушки.

Он поманил их за собой. Поднявшись, те попрощались, и заспешили за новым начальником, как они обе надеялись…

…Такого они себе даже представить не могли: приведя их в небольшое помещение, Иванов сунул в руки по листку текста, абсолютной бессмыслицы, как им показалось, и усадив в кресла велел зачитать, сам уйдя в сторону и сев за какой то непонятный пульт. Едва они справились с заданием, он покрутил головой и повёл их дальше. Они чуть ли не бежали по коридорам здания, мимо аппаратных, студий, новостных, гардеробов. На одном из гигантских мониторов мелькали сцены какого то старого фильма, в другом павильоне невероятно, просто ослепительно красивая женщина что-то говорила, обращаясь к студии, полной детей. В третьей — разыгрывалось непонятное представление со множеством всяких приспособлений, в четвёртой — шёл настоящий бой между гладиаторами… В глазах мелькало, сверкало, их ослепляли вспышки, оглушал грохот взрывов из динамиков, толкали спешащие рабочие. Словом, жизнь била ключом… наконец, запыхавшись, они оказались в костюмерной, как им показалось. Иванов коротко бросил: