Страница 88 из 100
Выстрел из «Лахти» звучит негромко, заглушенный телом. Дверь открыта, теперь — вперед! Темный коридорчик, и дверь в комнату слетает с петель, выбитая молодецким ударом сапога. Осипов стреляет вверх и грозно орет:
— Всем стоять, стоять, суки! Руки перед собой!
В комнате несколько человек испугано протягивают вперед руки. Внезапно у меня за спиной гремит выстрел. Я оборачиваюсь и вижу, как оседает прижимая руку к груди Щапов. Очередь из ППД, звук падающего тела. Низов с автоматом в руках растерянно смотрит на раненного товарища. Потом переводит взгляд на огромного человека, лежащего у его ног с маузером в неестественно подломленной руке, и медленно зеленеет. Эге, да ведь покойничек-то — мой знакомец. Это мы удачно зашли!
— Соратник, соратник! — вот зараза, он, что, в обморок собирается падать? Ну, точно, вон уже, совсем позеленел…
— Подпоручик, твою мать! Ты что — институтка? Отставить обмороки, быстро за мной!
Приказы в таких случаях действуют отрезвляюще. Низов подтягивается:
— Слушаю, господин полковник!
Я наклоняюсь над Щаповым. Живой. Пуля прошла скользом и, возможно, сломала ребро, но это не смертельно. Подкладываю на рану свернутый платок вместо тампона. Однако, врач необходим.
— Низов, Осипов, ко мне! Вот что, соратники, пулей — за врачом и конвоем. Вопросы? Нет, тогда бегом — марш!
Они исчезают под аккомпанемент грохота каблуков.
— Лысенко, ко мне! Смотри за этими молодцами, чтоб не делись никуда. Сейчас я им ручки повяжу…
Ну, руки брючными поясками вязать, я еще в дружине научился. Так-с, продернем, затянем… Ну-ну, не трепыхайся, гаденыш…
— Вот так, готово. Ну, теперь последи за ними, а я пойду пройдусь, посмотрю, может еще чего интересного в теремочке найдется…
Выхожу из комнаты. Коридорчик, пустая кухонька, откуда и выбежал жлоб с маузером. Так, а это что за дверка? Чулан. Пустой, ничего интересного. Стоп! А это что? Аккумулятор, судя по виду — от грузовика. А куда это проводок тянется? Ух ты, так тут еще и чердак имеется? А поглядим…
…Вспышка выстрела ослепляет меня. Что-то тяжелое бьет меня со страшной силой в плечо. Рука тут же немеет. Идиот, мальчишка, так подставиться! Ну, получи в ответ! «Лахти» шесть раз изрыгает огонь. И как тебе? Вроде бы никто не шевелится, но рисковать не охота. А дай-ка я спущусь и подберу Щаповский ППД…
— Слышишь ты, выродок! Я сейчас возьму автомат и сделаю из тебя решето. Понял меня, шабес гой?!
— Не стреляйте, я сдаюсь — голос с заметным акцентом, европейским или американским. Я сдаюсь, но учтите, что я — сотрудник консульства!
Оп-а! Ну, ладно, консульство, так консульство… Стараясь остаться не услышанным, спускаюсь по лестнице и подбираю автомат.
— Эй ты, консул! Оружие выбрось! А потом медленно, с поднятыми руками спускайся сам, понял?!
На пол падает кольт «Peacemaker». А вслед за кольтом, с высоко задранными руками, вниз спускается человек средних лет. На нем костюм «тропик». В таких ходят англичане в Индии и наши гражданские чиновники в Средней Азии. Перун-благодетель, да он кажется улыбается?…
— О, полковник, извините, что я Вас случайно зацепил. Мне право, очень неловко.
Так, я не понял. Он что — псих, или, в самом деле, бессмертный? Ух, как плечо болит.
— У меня дипломатическая неприкосновенность. — он с гордым видом показывает мне паспорт, на обложке которого орел и надпись "United States". И что, он думает, что эта книжонка с курицей его защитит?
— Дипломат значит? А стрелял зачем?
Я испугался. Думал, что это бандиты. — он радостно скалит зубы. — Полковник, учтите: я — близкий родственник сенатора Вульфа. И, по правде говоря, не думаю, что из-за легкой раны, нанесенной, видит Бог, совершенно случайно, Ваша страна будет поднимать международный скандал, — он понижает голос и доверительно шепчет, — тем более, что мы с Вами можем и сами решить это маленькое недоразумение. Я буду рад оплатить Ваше лечение и причиненные неудобства…
— Очень мило, господин из консульства. А вы не скажете, что вы делали в компании бандитов и убийц? — я начинаю злиться, тем более что плечо теперь уже не просто болит, а противно дергает.
— О, поверьте, я понятия не имел, чем занимаются эти люди. Один из них, вон тот, — он показывает на лежащего, — обещал познакомить меня с местными красавицами. Вы же понимаете меня, как мужчина мужчину?
Ну, так, мне это надоело. Попробуем добиться результатов до прихода смерш.
— А теперь заканчивайте врать, милейший. Лысенко, давай сюда. Вот так. Возьми-ка этого на мушку, пока я его обыщу и свяжу.
— Вы не имеете пра-А-а! — его тирада оборвалась ударом пистолетной рукояти по зубам.
— Имею, имею. Бог даст, я с твоим сраным президентом повидаюсь. Встреча: я — на танке, он — под танком. Стой смирно, сука! Это что? Что за книжка, я спрашиваю?!
Молчит. Аккуратно стреляю ему в левое колено. Он с воплем падает на пол.
— Я тебе сейчас, б… заморская, в яйца выстрелю, и подыхать оставлю, понял? I" ll shoot you at the balls! Understend me, son of bitch?
— Ши… — он запинается, по разбитому лицу текут слезы, — шифровальный блокнот… Вы ответите!
— Обязательно, обязательно… На кого работаешь? Не слышу?
Удар сапогом в промежность сгибает его пополам, но Лысенко пинает его в зад, и он снова разгибается…
— Когда спрашивает русский офицер, надо отвечать, чтобы не заставлять господина ждать, понял, сука? — нежно объясняет Лысенко.
— Эй, эй, соратник, не кипятись! Ну-ка, что у тебя здесь? — смершевцы появились не слишком вовремя, но я даже рад им. Очень уж плечо болит, для нормального допроса…
— Ах, господа, я так рад, что Вы пришли, чтобы прекратить это безобразие! — глупый янки, кажется, думает, что его спасли.
Как не так! Вопль, сменяющийся хриплым бульканьем, свидетельствует о его глубоком заблуждении.
— Соратники, вот: это — шифровальный блокнот, — я протягиваю книжку, и кто-то принимает ее у меня.
К Щапову наклоняется человек с петлицами медика. Другой врач, капитан медицинской службы, осторожно осматривает мое плечо. Домик заполнен народом, и я слышу отрывки фраз: "…шифровальный блокнот, господин полковник… передатчик, мощностью… осторожно с ампулами, поручик, возможно — яд… взяли чисто, почти без потерь… потрошили по живому, результаты… кого послали за пленным?… учитесь, как брать, а ведь не профессионалы… " Передо мной появляется о. Алексий. Он укоризненно качает головой:
— Как же это ты так, сыне? Добро бы юнец безусый был, а то ведь муж зрелый и вдруг такое ребячество.
Он прав, конечно. Сам понимаю. Но, если бы смог, повторил бы все заново…
— Лукавый попутал, отче, — говорю я виновато.
— В твои годы, сыне, пора бы и не поддаваться на происки врага извечного, — говорит о. Алексий качает головой, но лицо его светится одобрением, а в глазах его скачут озорные искорки — ну, да Бог прощает, и людям велит…
Гауптштурмфюрер Вилли Хенске. Глазго
Сегодня мы прибыли в Шотландию. Глазго- последний крупный порт англичан, и драться они будут до последнего. Это последняя их надежда на то, что кому-то удастся спастись. За время до нашей высадки «томми» успели построить подземные ангары для подводных лодок, и несмотря на все усилия нашей авиации несколько лодок у англичан осталось. Мы знаем, что в городе находиться королевская семья, остатки парламента. Здесь тоже будут драться до последнего, мы знаем, что это такое, и тщательно проверяем наше оружие, ещё и ещё пытаемся загрузить боеприпасы в каждый свободный уголок. Наша вся обвешана дополнительными подсумками, за спиной у каждого висят толкушки гранат. Многие обзавелись запасными ножами и пистолетами. Два часа назад в город отправили парламентёров с предложением о капитуляции, пока от них нет вестей. Но каждые пятнадцать минут они выходят на связь с докладом о состоянии переговоров. Наше требование одно: безоговорочная капитуляция и выдача для суда военных и политических преступников, а так же всех евреев. А пока идут переговоры мы ждём. Ничего нет хуже на войне, чем ждать, хотя сейчас каждая минута ожидания спасает чью-то жизнь. В противном случае солдаты бы сейчас проливали свою кровь на пыльную английскую землю, штурмуя город… Наконец в рации слышен голос кого-то из штабных офицеров, сообщающих о возврате парламентёров. Переговоры ни к чему не привели, англичане отказались сдаться. При этой вести по всему батальону начинается движение: солдаты в последний раз проверяют своё снаряжение ожидая приказа к атаке. Но, как ни странно, его всё ещё нет. Ничего не понимаю. Неужели мы не будем наступать? Внезапно солнце меркнет, поднимаю свой взгляд к небу и замираю от восхищения: десятки, сотни самолётов надвигаются с юга. Хищные силуэты всех самолётов Союза- «Юнкерсы», "Сикорские", «Дорнье», "Хейнкели", «Туполевы» и «Петляковы» несут смерть в своих корпусах… Город заволакивают грязно чёрные султаны разрывов тысяч бомб. Волна за волной бомбардировщики вываливают свой груз на позиции, на развалины, на всё, что внизу. Внезапно под ногами вздрагивает земля, ещё и ещё раз. Такого я ещё не видел! Судя по всему это новейшие бомбы в пять тонн! И вывалили их на бухту, теперь ни одна подводная лодка гарантированно не сможет покинуть бухту. Англичанам некуда и не на чем бежать. Получаю команду открыть огонь по городу из всех стволов. Дублирую команду своим солдатам. И вскоре гулкое уханье танковых орудий и приданной самоходной артиллерии накладывается на скрежет реактивных установок. Суетятся перезарядные машины, обеспечивая залпы каждые пятнадцать секунд… Час… Два… Три… Экипажи и пехотинцы носятся как сумасшедшие от грузовиков обеспечения к боевым машинам. Горы снарядных и ракетных ящиков уменьшаются на глазах. Походит новая колонна с боеприпасами. И опять, выстрел за выстрелом, ракета за ракетой… Города уже не видно: внизу сплошное облако дыма и огня, над которым проплывают непонятного вида обломки, медленно вращающиеся в вышине. Стреляют все кто может: все танки, все самоходки, все реактивные установки, посылая в город смерть, огонь и разрушение. Над этим апофеозом смерти беспрерывно висят самолёты: то бомбардировщики всех видов, то штурмовики. Не знаю, что ещё может уцелеть в этом аду. Получаю приказ сделать перерыв и остудить стволы. Отдыхаем час, за это время и ужинаем. Потом опять беспрерывная артподготовка… Ночь- огонь. Утро- огонь. День- огонь. Вечер- огонь. Опять ночь, и опять- огонь… Наконец, утром долгожданная команда о прекращении обстрела. Авиация убралась ещё раньше… Мы ничего не можем разглядеть через гигантское облако пыли и дыма. Пыль скрепит на зубах, оседает на наши мундиры. Мы ждём. Приказ: огня пока не открывать, находиться на исходных позициях. Разрешаю спать посменно, ведь люди уже вторые сутки на ногах… Стоим до следующего утра, за это время туча немного осела. И можно кое-что разглядеть. Наконец команда к выступлению. Мы начинаем выдвигаться к границам города. Бывшего города… Под ногами хрустит пепел и мелкий щебень, руины представляют собой сплошное холмистое поле тщательно перемолотого камня. По нам не стреляют. Некому. Ни один человек не уцелел. Ни одно животное. Ни одна птица. Ничто. Постепенно мы проходим весь город и выходим к порту, вернее к тому, что от него осталось. Береговая линия превратилась в сплошное болото, кое-где можно угадать обломки судов, торчащие прутья пирсов, иногда натыкаемся на куски искорёженного железа, останки мертвецов. Это конец войны. Сопротивление подавлено. Те немногие участки сопротивления, которые существуют пока, будут подавлены очень быстро. Нашу военную машину не остановить. К нам присоединяются остальные подразделения, так же прошедшие через весь город и вышедшие к морю, только сейчас мы замечаем в отдалении силуэты нашего флота и висящие в небе огромные туши противолодочных дирижаблей. Да, Глазго был блокирован намертво. Никто не уцелел. Никто. Приказываю солдатам приступить к более тщательному осмотру развалин. Они рассыпаются по округе. Всё тщетно. Никого и ничего живого. Нет, вру. Мне приносят маленький жалобно мяукающий комочек неопределённого цвета. Это котёнок. У него нет лапки… Бедняга. Чем он то виноват? Явно осколок. Достаю из аптечки бинт и йод и начинаю обрабатывать рану. Рядом появляется чужой пехотинец и обращается ко мне: