Немые и проклятые

— Почему? Это очень осложняет жизнь.

— Нет, нет, Алисия, я не согласен. Наоборот — упрощает. Наше сознание завалено огромным количеством образов, мыслей, идей, и слов, и вкусов, и ощущений. Подумай, сколько освобождается времени, если исчезает одно из главных чувств. Можно сосредоточиться на звуке. Прикосновения станут восхитительны, потому что мозг не будет докучать пальцам, подсказывая, чего им ожидать. Вкус превратится в острое переживание. Единственным намеком останется запах. Я тебе завидую: ты заново открываешь жизнь во всем ее великолепии.

— Как ты можешь такое говорить после того, что сделал с собой?

— А что я сделал?

— Ты отгородился от мира. Решил, что ничего не хочешь от жизни при всем ее великолепии.

— Они действительно беспокоятся за меня после смерти отца?

— Я за тебя беспокоюсь.

— Да, я понял, — сказал Себастьян.

— Тебя очень расстроила смерть отца, но ты не прочитал его письма.

— Вполне обычно испытывать одновременно два противоположных чувства. Я любил его и ненавидел.

— Почему ты его любил?

— Потому что он в этом нуждался. Многие люди его обожали, но почти никто не любил. Отец не мог без обожания, которое по ошибке принимал за любовь. Когда обожателей не было, он чувствовал себя нелюбимым. Так что я любил его, потому что ему была нужна любовь.

— А за что ненавидел?

— Потому что меня он любить не мог. Он меня обнимал и целовал, а потом отставлял в сторону, словно куклу, и отправлялся на поиски того, что считал истинной любовью. Отец поступал так, потому что это проще. Поэтому он завел собак, Каллас и Паваротти. Ему нравилось давать и получать любовь необременительно.

— Мы говорили с твоим двоюродным братом Сальвадором.

— Сальвадор, — протянул Себастьян. — Спаситель, которого нельзя спасти.

— Или спаситель, который не мог спасти?

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Ты когда-нибудь думаешь о матери?

— Каждый день.

— И что ты о ней думаешь?

— Насколько ее не поняли.

— А про материнскую любовь?

— Думаю, да, но, вспоминая, всегда обнаруживаю, что следующая мысль — о том, как ее не поняли. Сыну трудно забыть, как его мать называют шлюхой. Она не была шлюхой. Она любила отца и восхищалась им. Он никогда не отвечал взаимностью и отправлялся завоевывать славу в Испании и по всему миру. И она нашла других людей для любви.

— Она ведь тебя бросила?

— Да, мне было тогда только восемь лет. Но позже я узнал, что она не могла остаться с отцом и не могла взять меня с собой, потому что он бы не согласился. У нее жизнь менялась. Ее друг был кинорежиссером. Этого я от родных не слышал. От них я слышал, что мама была шлюхой.

— Как ты ужился с новой семьей после ее ухода?

— С новой семьей?

— С тетей и дядей. Ты проводил у них много времени.

— С отцом я проводил больше времени, чем с ними.

— Но как тебе у них жилось?

В кармане Фалькона завибрировал мобильный. Он вышел в коридор, чтобы поговорить с Рамиресом.

— Объявилось ФБР с идеальным совпадением по Веге, — поведал он. — Рост, возраст, цвет глаз, группа крови — все совпадает. И он гражданин Чили. На фотографии у него больше волос и окладистая борода. Снимок сделан в тысяча девятьсот восьмидесятом, когда ему было тридцать шесть. Бывший чилийский военный, сотрудник тайной полиции, в последний раз его видели в сентябре восемьдесят второго, когда он сбежал от программы защиты свидетелей.

— Почему его защищали?

— Сказано, что он свидетельствовал в деле о контрабанде наркотиков, это все.

— Они сообщили имя?

— Его настоящее имя, которое он носил до программы защиты свидетелей, — Мигель Веласко.

— Отправь эти подробности Вирхилио Гусману в «Севильский вестник». Он сказал, что знает людей, которые могут сообщить биографию любого чилийского военного или сотрудника тайной полиции, — сказал Фалькон. — Что слышно о Крагмэне?

— Пока ничего, — ответил Рамирес. — Да, тебя разыскивает Элвира.

Фалькон не успел вернуться к наблюдению, как позвонил Элвира. Он сказал, что после беседы с комиссаром Лобо решено не использовать для наблюдения за передвижениями сеньоры Монтес никого из сотрудников управления. Из Мадрида пришлют специального агента, и докладывать о результатах он будет напрямую Элвире. Фалькон почувствовал облегчение.

Алисия Агуадо не смогла снова перевести разговор на Игнасио, пока Фалькон беседовал по телефону. Они говорили о смерти матери Себастьяна, как это на него подействовало и совсем не повлияло на отца. В результате Себастьян покинул дом, переехав в купленную отцом квартиру неподалеку.

— В этот период ты все еще виделся с дядей? — спросила Агуадо.

— Вот с кем бы я никогда не стал говорить о матери. Он ее не любил и был рад услышать о ее смерти.

— Ты невысокого мнения о дяде.

— Мы с ним чувствуем по-разному.

— Каким отцом был твой дядя?

— Спросите Сальвадора.

— Он заменял тебе отца.

— Я его боялся. Он был сторонником дисциплины и полного подчинения любого ребенка, попавшегося ему на пути. Вы никогда бы не поверили, что он мог так злиться. У него на шее сбоку набухали вены, на лбу вздувалась шишка. Тогда мы знали, что нужно прятаться.

— Ты говорил с отцом про дядину жестокость?

— Да. Отец сказал, что это последствия тяжелого детства.

— А с тобой дядя бывал жесток?

— Нет.

На этом Алисия Агуадо завершила сеанс. Себастьян неохотно ее отпустил. Фалькон позвал охранника и забрал кассету с записью сеанса. Когда они молча вернулись к машине, Алисия сказала, что поспит на обратном пути. Она не просыпалась до самого дома. Они поднялись по лестнице. Алисия еле держалась на ногах.

— Разговор тебя вымотал, — сказал Фалькон.

— Иногда так бывает. Психолог находится в большем напряжении, чем пациент.

— Вначале казалось, что тебя что-то смущает.

— Да, он не реагировал там, где я ожидала эмоциональных всплесков. Кажется, Себастьян ухитрился отделить разум от тела. Я даже подумала, что он под действием таблеток. Дальше будет лучше. Уверена, я смогу его разговорить. Я ему нравлюсь достаточно, чтобы он этого захотел.

Фалькон отдал ей кассету и вернулся в машину. Он почти тронулся, когда раздался звонок от Инес. Она была взволнована:

— Я знаю, что не должна тебе звонить, но я слышала, что ты сегодня видел Эстебана.

— Мы встречались утром по делу Рафаэля Веги.

— Как тебе показалось, с ним все в порядке? — спросила она. — Знаю, тебе это неинтересно, но…

— Он выглядел усталым и казался рассеянным.

— Вы говорили еще о чем-нибудь, кроме дела?

— Нет, я был с инспектором Рамиресом, — ответил Фалькон. — Что-то не так?

— В последний раз я видела его в субботу рано утром. В свою квартиру он не возвращался. Мобильный выключил.

— Я знаю, что утром в субботу он звонил судебному следователю Ромеро в дом Пабло Ортеги, — сказал Фалькон.

— Что он сказал? — перебила Инес. — Где он был?

— Я не знаю.

— В воскресенье мы должны были обедать с моими родителями, но он все отменил. Слишком много работы.

— Ты знаешь, как это бывает, если утро понедельника оказывается загруженным.

— Секретарь сказала, что после обеда он на работу не вернулся. — сообщила она.

— Это не так уж странно.

— Для него странно.

— Инес, не знаю, что сказать. Уверен, с ним все в порядке.

— Наверное, ничего страшного, — сказала Инес. — Ты прав.

Она повесила трубку. Фалькон вернулся на улицу Байлен, принял душ и переоделся. Консуэло пригласила его на ужин. Он выехал, когда уже стемнело, в дороге слушал новости. Ветер в Сьерра-Леоне стих, и пожар вокруг Альмонастер-ла-Реаль удалось локализовать. Выгорело три тысячи гектаров, уничтожено три отдельно стоящих дома. Подозревают поджог. Арестовали пастуха. На завтра назначено начало расследования.

Фалькон остановился возле дома Консуэло. В доме Крагмэнов было темно. Пока он шел к парадной двери, зазвонил мобильный. Это был Рамирес: