Страница 11 из 32
Всё так же, не отрывая от Пала налитых кровью глаз, он словно заворожённый терпеливо ждал, пока Пал затягивал на нём удила и надевал прочую сбрую. Потом на него положили седло, подтянули подпругу, а он послушно, смиренно каким-то чудом выдержал и это. Наконец Пал взял его под уздцы, и Вихрь покорно побрёл из конюшни мимо живой стены ошеломлённых свидетелей.
Зато во дворе, когда Пал вскочил в седло, Вихрь опять заартачился. То вставал на дыбы, то высоко подкидывал круп, пытаясь сбросить с себя седока. Но богатырь крепко держался в седле. Рванув удила так, что они больно врезались в губы, Пал сдавил коленями конскую грудь, и у того остановилось дыхание. Стиснутый намертво, Вихрь затих, словно оцепенел. Тогда, чуть ослабив тиски, Пал освободил его грудь и губы, и в то же мгновение Вихрь рванулся, пулей вылетел за ворота и бешеным галопом помчался по петляющей дороге с холма, на котором высился замок. Обратно конь и всадник неслись уже по другой дороге. Раз десять проносились они вверх и вниз, и Пал не останавливал его до тех пор, пока жеребец вконец не выдохся. В последний раз они прискакали к украшенным львиными головами воротам, когда король Матьяш и Балаж Мадьяр возвратились с охоты. Увидев Пала верхом на жеребце-дикаре, оба охотника вытаращили глаза. Усталый, взмыленный конь бежал лёгкой рысью. Пал осадил его у ворот и соскочил на землю. Придерживая рукой укрощённого коня, он склонился перед королём в низком поклоне.
— Ну, сынок, — сказал король, — с этим дикарём сотворил ты чудо. Долго горевал я из-за того, что такой великолепный конь без пользы простаивает в конюшне. Наконец-то нашёлся и на него хозяин. Так пусть он принадлежит тому, кто сумел его обуздать. Вместе с седлом и со всей упряжью я дарю тебе этого коня навечно. Седлай его во славу отчизны и на погибель нашим недругам.
С этими словами король ускакал, потому что не любил пустых и звонких слов благодарности. Так Пал Кинижи добыл себе меч и доброго коня. Да и в друзьях у него недостатка не было: в солдатском стане, когда он привёл туда укрощённого жеребца, только и было разговоров, что о его сверхъестественных подвигах; поэтому встретили его как равного, как товарища, с которым вместе сражались и делили тяготы тяжёлой походной жизни. Надавали ему множество добрых советов, помогли почистить заржавленный меч… Скоро-скоро нужны будут Венгрии остро отточенные мечи… Недаром же прервали охоту король и его военачальники: из Верхней Венгрии пришли тревожные вести. Опять принялись бесчинствовать разбойничьи армии вероломных властителей: губят людей, уничтожают добро, предают огню целые поселения.
В солдатский стан недобрую весть принёс длинноусый дядюшка Гергей. Да ведь не в одних вероломных властителях дело. Если и есть такие, не они составляют главную часть королевского войска. Старый воин поминал Подебрада, чешского короля.
— Жалко, ох жалко… — почёсывая затылок, говорил всеведущий бывалый солдат. — Было время, когда мы полагали, что оба великих короля вместе двинутся на турка да немца… Что глаза на меня таращите? Имелась у нас причина так думать. Одни желторотые не знают того, что Подебрад — тесть нашего короля.
— Тесть?
— Да, тесть! Вам-то и невдомёк, как дело было. Когда на замёрзшей воде Дуная объявили нашего Матьяша королём венгерским, он уже долгое время находился при дворе Подебрада. Кто знает, какие планы обдумывали два мудрых короля… Ведь наш Матьяш только из пелёнок вырос, а уж разумом своим мог за пояс заткнуть трёх епископов сразу. И планы эти потом скрепили печатью: дескать, выполнят всё, если король наш обручится с дочкой Подебрада. Матьяш надел обручальное кольцо и сдержал слово. Когда же он возвратился домой, мать, отчим, все до единого королевские советники отговаривали его от этого брака, да только зря время теряли. Сам папа римский наказал через своего легата, что освобождает его от данного обещания, — не помогло. Матьяш что сказал, то сказал — слово его железно — и взял в жёны дочку чешского короля.
А только в том беда, что поспешили они с этим делом. Наша королева совсем ещё дитя была. Ей бы год, два либо три за материну юбку держаться, а она — замуж. Вот и чахла, чахла в Буде бедная девонька, и овдовел король Матьяш прежде, чем смог обрадовать королевство престолонаследником… У нас уж исстари повелось, что венгр и тогда величает тестя отцом, когда умрёт его молодая жена и возьмёт он в жёны другую. Я своими глазами видел, как лились слёзы у нашего короля, когда в турецкую войну привезли ему в лагерь весть о кончине молодой королевы. Выходит, с тех пор много воды утекло из Дуная. И настало нам время против Подебрада идти. Раз король Матьяш решил, что пойдём, нам только одно остаётся: как можно скорее разделаться с теми тиранами в горах. А там и на турка!
— Да, на турка, на турка! — вскричал Пал Кинижи, потрясая отточенным, острым мечом.
Он думал о погибшей матери и уведённой в плен сестре. И в своём нетерпении совсем позабыл, что на таком серьёзном совете дело человека, не нюхавшего пороху, — молчать.
VII. Рыбак рыбака…
Вот и опустел гостеприимный двор Баланса Мадьяра. Король со всей своей свитой отправился в путь в тот же день. Из гостей остался в замке один Голубан, отложивший отъезд до следующего дня. Он разослал во все концы королевства гонцов с приказом немедленно собрать армию наёмников и в спешном порядке привести в боевую готовность, чтоб в любой момент она могла выступить в поход. У него же самого в замке Балажа Мадьяра было неотложное дело. Он принял решение и желал осуществить его немедленное Как только затихнет двор, он пойдёт к Балажу Мадьяру и посватает его дочь…
Задумано — сделано. Поздним вечером, когда, устав от военных забот, оба военачальника сели за стол, Голубан приступил к делу. Дольше ждать он не мог: он очень спешил, потому что с тех пор, как проник в тайну, которую прочитал в глазах Йоланки и Пала Кинижи, он не знал и не мог знать покоя. Разумеется, и речи быть не могло, чтобы Балаж Мадьяр выдал когда-нибудь свою прелестную дочь за какого-то проходимца, подручного мельника. Да ведь чем чёрт не шутит, когда бог спит! Чем раньше он повяжет голову Йоланки обручальным платком, тем будет лучше. А когда она станет его женой, пусть посмеет глазеть на других!..
Когда Голубан попросил руку, Йоланки, Балажу Мадьяру кусок показался горек. Что правда, то правда — богатства у Голубана несметные. Да и король к нему благоволит. Но кондотьер всё-таки кондотьер. И стало быть, он не может претендовать на руку дочери венгерского аристократа. И вообще не было у старика охоты расставаться с единственной дочкой. Стоило ему только вообразить, что не увидит он больше Йоланки, ласточкой порхающей вокруг него, не услышит её звонкого щебетанья, как сердце старого солдата начинало разрываться от горя.
Заворчал на Голубана старый воин: дескать, то да се, зачем в такое тревожное время сватовством докучать, когда и без того забот по горло, когда не сегодня-завтра предстоит военный поход…
— Я не требую много, я хочу одного: заручиться словом, прежде чем мы уйдём в поход, — упрямо твердил кондотьер.
В конце концов старик, чтоб отвязаться, всё так же ворчливо предложил Голубану отправиться к Йоланке и спросить у неё самой.
— Тысяча чертей, тысяча проклятий! Была бы жива моя бедная жена, не пришлось бы мне заниматься этими бабьими делами. Ступай и спроси у неё самой. Хотя говорю начистоту: отдам её без всякой охоты. Дочь моя куда бы разумней поступила, если б ещё немного поддержала своей заботой отца. Некуда ей спешить, не опоздает.
Что ответила Йоланка Голубану на предложение руки и сердца, осталось тайной для всех, кроме них двоих… Но одно было ясно как день: она не сказала ему ничего утешительного, ибо злополучный искатель её руки немедленно удалился и, коротко простившись с владельцем замка, ещё до рассвета отправился в путь.