Страница 1 из 43
Игорь РОСОХОВАТСКИЙ
ПРОПИСНЫЕ ИСТИНЫ
(Рассказы и повесть)
ЗАКОН ОБРАТИМОСТИ
I
…Когда-то мы с ним: фехтовали прутиками на лугу, и сейчас луч, пробившийся сквозь щель, кажется не спасительным канатом, а шпагой, которой можно проткнуть предателя. Как же ты дошел до этого, Витька Рожок, бравый, отчаянный Витька, капитан нашей футбольной команды? Что с тобой стало? Почему ты с ними — против своих? Тебя даже не пытали, как Петю, а он ничего не сказал и под пытками, он не назвал им твое имя, еще не зная, кто предал его и остальных…
Не могу лежать на правом боку — сломанное ребро впивается во внутренности. Нечем дышать. И на спине лежать не могу — они вырезали на ней звезду. Только одно положение тела еще приемлемо для меня — полулежа на левом боку, прислонясь головой и плечом к стене. Осталось недолго. Скоро услышу шаги… Луч-шпага окрашивается в золотистый багрянец…
Неужели никто не узнает о тебе, Витька? Я написал записку Скорику и спрятал ее под камнем. Но они могут найти ее. Кровью написал на стене: «Виктор Рожок — предатель». Но надпись они сотрут. Сколько бед ты еще натворишь, бывший «мушкетер»?
Луч становится ярче, словно раскаляется, багрянец постепенно исчезает, пылинки кружатся в золотистом свете. Нет, такой сверкающей шпагой не стоит убивать тебя, Рожок. Веревочная петля на широкой рыночной площади — для тебя. Чтобы все видели твои рыжие бесшабашные глаза, твои бегающие глаза, предатель. Как сообщить нашим? Кто сообщит? Ведь, кроме меня, никто не знает, что случилось. В отряде Деда думают о тебе как о герое. А ты мастер сочинять легенды…
Шаги… За мной… Что-то пролаял конвойный, звякают ключи, замок, скрипит дверь. Луч исчезает…
Мама, сестричка, простите, что я не успел в последние часы подумать о вас, проститься хотя бы мысленно. Это все из-за предателя, который часто бывал у нас дома. Помнишь, мама, ты наливала ему чай и подкладывала коржики, поглядывая на меня, — как реагирую, не жадничаю ли? Прощайте, мама, Нина…
Черная тень наискосок ложится на позолоченный пол.
Пытаюсь приподняться. Острое железо впивается в плечо.
— Берите его под руки. Сам не встанет.
— Тяжелый, — ворчит один из полицаев.
— Волчья балка недалеко, — утешают его. Черное колечко волос приклеилось к широкому, малость вогнутому лбу…
— Что, Витька, вспотел? Все-таки страшно? — Поворачиваю голову и смотрю в упор — это все, что я сейчас могу. Отмечаю, как его веко начинает подергиваться, будто у курицы, — он никогда не выносил моего взгляда, с первого класса я мог его запросто пересмотреть.
— Предатель, — говорю, не узнавая своего голоса, — наши с тобой рассчитаются.
Он ничего не отвечает, но кто-то из полицаев смеется. Доносится, словно издалека:
— Ты уже не скажешь. А кроме тебя, парень, некому.
— Узнают! — хриплю, сплевывая комки слюны. — Каждый из вас, гады, получит свое!
— А тебе что до того? — почти добродушно «интересуется» кто-то сзади меня. — Тебя не будет уже через минуту. Бросайте его с обрыва, пусть себе летит.
Я хорошо знаю Волчью балку и этот обрыв. Тут все восемь метров, а внизу — камни.
— Э, нет! — кричит Витька и повторяет: — Нет, нет!
Неужели что-то проснулось в нем, заговорило? И снова:
— Нет, не надо. Он, черт, живучий. А вдруг? Сначала пристрелим!
Черное колечко на взмокшем от пота лбу. Из-под куриного века взблескивает рыжий глаз.
— Стреляй сам для гарантии. Держи!
Вместо светло-карего — черный глаз. Вмиг становится багровым, из него вырывается пламя. Почему не слышно выстрела?…
…Когда я проснулся — весь в холодном липком поту, — эта мысль не покинула меня: «Почему не слышал выстрела?» Спустя мгновение понял: ну, как мог забыть? Это элементарно: слух срабатывает медленней, поэтому я увидел пламя, но услышать уже ничего не успел. Я — тот, кем был во сне. Но кем я был? Почему один и тот же сон вижу вторую ночь подряд? И так четко, с повторяющимися деталями? Случайность? Но не слишком ли много деталей для случайности?…
«Зачем тебе копаться в этом, старина? — ругаю себя. — Дружки отчаливают сегодня, уезжай с ними и забудь сны, которые видел в этой сторожке. Иначе испортишь себе весь отпуск — и не только отпуск… Мало ли загадок на свете и мало ли чудаков, стремящихся все их разгадать? Зачем это тебе?»
Но я уже знаю, что ни забыть этих снов, ни вот так просто уехать не смогу. Проклятое, не подвластное уму упорство, оставшееся еще со школьных лет, заставлявшее меня с моими средними способностями пробиваться в отличники, дотягиваться до первых учеников, уже проснулось и подняло голову, как кобра. Оно много раз подводило меня, не давая уютно устроиться в жизни. Оно заставляло меня, молодого физика, младшего научного сотрудника с прочным будущим, поддерживать и развивать против своей воли рискованные идеи, вместо того чтобы по проторенному руслу кропать кандидатскую диссертацию. Я уже потерял миловидную невесту. Ей надоело дожидаться. Я прозевал перспективную должность в соседнем отделе, поругался с одним влиятельным ученым, который мог бы взять меня в свиту своих последователей…
…Я выхожу из сторожки, прощаюсь с друзьями по туристской ватаге, нехотя отвечаю на удивленные вопросы, ссылаясь то на ушибленную ногу, то на простуду, — и остаюсь еще на сутки.
Целый день слоняюсь по лугу и лесу, слушаю, как шумят деревья, подсматриваю за веселыми рыжими бестиями-белками, спускаюсь к реке и, завороженно глядя на волны, вижу в них небо с облаками, перевернутые деревья, черно-белых коров. Все это усиливает впечатление двойственности окружающего мира и самого себя, и опять я терзаюсь бесплодными мыслями, пытаюсь подобрать золотой ключик к таинственной дверце.
Разогреваю себе нехитрый обед на походной печке, пеку картошку на костре, хотя мне уже не хочется есть, — делаю все, чтобы себя занять.
С тревогой, даже со страхом жду ночи, боясь, чтобы сон не повторился, и надеясь, что он все-таки повторится. Долго лежу с открытыми глазами, наблюдая, как гаснут лучики, пробившиеся сквозь шторы, сквозь дыры в двери и бревенчатых стенах сторожки, оставшейся здесь еще с времен дровяного склада. Мне чудятся чьи-то шаги, и я приподымаю тяжелеющую голову. Шаги и трубный звук… Лось? Нет, это просто ветер, умеющий подражать кому угодно.
Вон там, в дальнем углу под камнем, я спрятал записку. Как она попадет к Скорику? Кто достанет ее, прочтет имя предателя и поспешит в отряд? К Антону Моисеевичу Скорику — командиру разведки, или к Деду…
Постой, о какой записке я думаю? О каких друзьях, которых надо спасти даже ценой собственной жизни? Неужели я уже заснул? Но почему так болит все тело, особенно сломанное ребро? Это мордатый полицай двинул меня, уже поваленного и связанного, кованым сапогом.
Э, нет, так не пойдет! Очнись, дурень, открой поскорей глаза во всю ширь, пока сон не навалился!
Шаги… За мной… Черное колечко волос приклеилось к широкому вогнутому лбу…