Свидания

Не ерничай, ответила Одри, лежи спокойно, поспи, если хочешь, не обязательно тебе о нем думать, он решил отшвартоваться, чтобы нам не мешать, вроде как оказать гостеприимство, но ненавязчиво, ты увидишь, он симпатичный парень и к тебе хорошо относится, не забивай себе голову, забудь о нем, он у штурвала и на самом деле просто обожает плавать по реке.

Хорошо, сказал я и добавил: знаешь, я не ерничаю, я удивляюсь, я никогда прежде не бывал на барже, просто на барже, стоящей на приколе, а тут она вдобавок еще и отчаливает, это слишком, понимаешь, берет и отчаливает, я даже не знал, что такое возможно, без гальки, без песка, без предупреждения, и ты, и я в твоих руках, а я тебя даже не поцеловал, сейчас мне хочется тебя поцеловать, мне нравится еще и твоя способность все устроить, твоя деловитость и расторопность, видишь ли, ты спешишь, но это меня возбуждает, да, мне это безумно нравится, не говоря уже о твоих глазах, заключил я. И губах.

И об остальном. Что я увидел. Она разделась с моей помощью, в общем-то, она довольна была, что я ей помог, я как бы тоже положил свой камень в фундамент, который она закладывала, одновременно разбрасывая одежду там-сям по комнате, баржу слегка покачивало, но не сильно, единственное, о чем я жалел, хотя, конечно же, и не жалел вовсе, так это что не остался на берегу и не видел, как баржа выплывает на середину реки, не видел ее зеленую с желтым палубу и бамбук, потому что находился внутри, а объять необъятное нельзя, и нельзя видеть все одновременно, говорил я себе, так же и в любви, я имею в виду физической, нельзя находиться внутри и видеть снаружи, где ты находишься, всякий раз приходится выбирать, выбор не трагический, но все-таки выбор. Я вошел в нее спереди, потому что хотел видеть ее лицо. Меня даже тянуло ее поцеловать, но только немножко. Потому что мне особенно хотелось видеть рот и говорить себе, что сейчас коснусь губами ее губ, хорошо, думал я, что у нас есть пальцы и две руки, по крайней мере у тех, кому повезло, ведь существуют еще и однорукие, однорукие поневоле экономнее в движениях, итак, пальцами я коснулся ее губ, разжал их, в то время как другая рука пребывала в основании ее ягодиц, наши тела составляли острый угол, мы лежали на боку, новым искушением оказались раскоординированные таким положением груди, одна округлилась, другая вытянулась в неудачной попытке соединиться с первой. Ты мне нравишься, сказал я, ты мне действительно нравишься, ты так хороша, красива, так меня возбуждаешь, что я даже не знаю, с чего начать, но ты уже начал, отвечала она с улыбкой, напоминаю тебе, ты уже там, я тебя чувствую, любовь моя, а ты - нет? Я тоже, сказал я, подавив улыбку, если честно, безо всякого труда, поскольку никогда не поддаюсь пагубному соблазну острить в подобной позиции, секс, на мой взгляд, находит пищу лишь в богатом субстрате серьезного или даже торжественного, конечно же, я тебя чувствую, продолжил я и взглянул на ее грудь, оторвавшись от глаз, посмотрел на грудь и собрал ее в ладонь, не сжимая, но лишь поддерживая большим пальцем, ощутил ее вес, отложив прикосновение губами на потом, погрузив свою партнершу целиком в забвение любви, любви нарождающейся, которой я хотел дать созреть в процессе наслаждения, я наслаждался, не заботясь ни о ней, ни о своих ощущениях, и чувствовал, как от пульсации желания набухает мое сердце, как занимается мысль, чувствовал, что эта женщина будет мне нужна теперь, да, теперь, отныне, что я не просто вошел в нее, но и готов идти с ней дальше. На какое-то время я замер, и мы лежали обнявшись, соединившись, я что-то произнес, но слова растаяли в ее коже, она уловила лишь дыхание, переспросила, нет, ничего, ответил я, а на окно тем временем опустилась тень моста, под которым мы проплывали, теплая дневная тень, хранящая воспоминание о свете.

И я понял, что уже борюсь, впрочем безнадежно, с желанием любить ее, и борюсь не из осторожности, наплевать мне на осторожность, а потому, что желаю любить ее сильно, так сильно, как только могу, и я уже близок к этому или хочу приблизиться, меня сдерживали не сомнения, а уверенность, я знал, что мы снова и снова будем заниматься любовью, потому что нам этого захочется, потому что нас нечто связывает, начинает связывать, а потом снова будет приходить нежность и спокойное ожидание, неостывающий жар от соприкосновения тел - как след, оставленный, чтобы не потерять друг друга. Так и случилось. Усталые, мы лежали друг на друге, «на» лежал я, придавив ее животом и всем телом, опустив голову ей в волосы, уткнувшись губами во впадинку под плечом, упираясь подбородком в ключицу, моя рука, так и оставшаяся у нее под попой, ощущала не только ее вес, но и мой, два наших веса вместе, два наших тела как один груз, продавливающий матрас под моей рукой, поддерживающей нас обоих, словно бы мы летели вниз, падали мягко, удобно, устремившись к покою, но не к вечному, а к такому, где мы ощущали падение и радость от сознания, что падаем вместе. Так, проговорил я, не отрываясь от нее, только чуть отклонив голову, чтобы воздух поступал в рот, ты представляешь себе, где мы находимся? В каком месте Сены, уточнил я.

Ответа мне, собственно, не требовалось, мы поравнялись, я полагаю, с Консьержери или каким-то другим сооружением, обремененным давней историей, потом плыли вдоль высоких зданий, вдоль города, протянувшегося по берегу, скользившего мимо нас, как картинка, которую заслоняли время от времени другие суда, двигаясь в сопровождении волн и гула моторов. Убаюканный, я был готов провалиться в сон. У меня не было ни малейшего желания выходить, гулять по палубе, общаться с нашим хозяином, но хотелось, чтобы баржа плыла и плыла еще долго, а мы бы сидели в этой комнате посреди реки, чтобы пошел дождь и мы сорок дней не высовывали носа из ковчега, созданного специально для нас, только вот без зверей, сообразил я, звери пусть остаются там, где они есть, у Симона, Симон никого спасать не собирается, а вот мы спасаем себя, спасаем от тоски и отчаяния, находим друг друга, не искав, потому что умели ждать.

Мы пошевелились. Я по-прежнему лежал в ней, удобно, без напряжения, мышцы мои расслабились, за исключением, правда, правой руки, она почти отнялась, во всяком случае, начинала отниматься, и я, чуть приподнявшись, извлек ее наружу, чтобы употребить для ласки, погладить лицо Одри, пальцы мои снова обрели чувствительность, а глаза стали видеть – видеть, как я ласкаю ее лицо, да и само лицо, проступающее под моими пальцами, и ее губы - я посмотрел на них минутку и чуть прикусил. Итак, мы шевельнулись, сохраняя горизонтальное положение, перекатились на бок, обнявшись, мой член превратился теперь в воспоминание, в какого-то маленького тщедушного зверька, которому от соприкосновения с ее кожей грезилось наслаждение, так вот, мы перекатились на бок, и я упал в пустоту, падение неопасное, но все-таки падение, короче, падение на этот раз настоящее - с высоты сорока сантиметров на пол, если ты не ушибся, предложила Одри, мы могли бы заодно встать и пойти с ним поздороваться.

Она встала, я поднялся с пола. Хозяин разворачивал баржу. Я выглянул в окно, увидел справа крупным планом Эйфелеву башню, на которую мне, как обычно, совсем не захотелось подниматься, но я поднялся бы ради нее, если бы ей заблагорассудилось, потому что поднялся бы с ней куда угодно теперь, когда начинал любить ее всерьез, и даже спустился бы хоть в катакомбы, хоть в канализационный люк, о чем ты думаешь? - спросила она. Ни о чем, ответил я, я только подумал, что с удовольствием прошелся бы с тобой даже по ровному месту, а она переспросила с удивленной улыбкой: как это, по ровному месту? Ты имеешь в виду по улице? Да, да, по улице, пойти с тобой, держа тебя за руку и останавливаясь, чтобы поцеловаться, а это значит, уточнил я, что я хочу увидеть тебя снова. Но почему снова, спросила она, ведь мы не расставались. Верно, ответил я, но в конце концов расстанемся же когда-нибудь, если только не… поправился я и замолчал, потому что в голову пришла мысль, которую я не решался сформулировать, что мы, в сущности, не обязаны расставаться, что Симон, судя по всему, не спешил вернуть Одри и у нас с ней времени сколько угодно и, если бы не дети, мы могли бы оставаться вместе, надо только подумать как, и тогда довольно скоро наступит момент, когда мы будем гулять с ней, а это так прекрасно, вспомнил я, потому что еще помнил, что такое идти с женщиной в ногу все равно куда по свету, в обнимку или под руку, из одного места - любого - в любое другое, и сам выбор направления дает возможность ощутить, что такое роскошь в жизни, где все вдруг стало просто. Так думал я и говорил себе, что эта жизнь уже для меня началась, что я тороплюсь не меньше, чем Одри, а то и больше, я смотрел на нее краешком глаза, но она, как мне показалось, отстала от меня, что в конечном счете нормально, сообразил я, ведь я ничего не сказал ей вслух, только намекнул, что мы расстанемся и увидимся снова, я не все ей сказал. И тем не менее.