Зима Гелликонии

Аспераманка бросился вперед: огонь! Лутерин, оставаясь наблюдателем, видел, что нападающих двурогих всего восемь голов. У некоторых шерсть была черная, что говорило о том, что этим двурогим уже немало лет. Рога у всех фагоров были спилены, и было ясно, что это не ужасная воображаемая угроза с горных склонов севера — угроза, которой бредил Харнабхар, — а просто несколько беглых фагоров, сбившихся в банду, возможно, только сегодня, в связи со знаменательным днем, которые только и ждали, когда условия в Сиборнале приблизятся к тем, что существовали много тысячелетий назад, пока в небеса планеты не вторгся Фреир.

На его глазах под ударами копий упали несколько человек в первых рядах толпы: торговец с подносом, женщина с ребенком на руках, калека, слепой. Несколько человек затоптала сама толпа. Ребенка подхватили со снега и бросили в костер.

Аспераманка и двое его подручных выхватили револьверы и открыли огонь. Услышав выстрелы, анципиталы развернули своих рыжих скакунов и бросились в атаку на Владетеля. Фагор мчался прямо на Аспераманку, низко пригнув голову к голове кайдава. Взгляд фагора не туманила горячка боя, это был спокойный взгляд карих глаз: двурогий творил то, что было заложено в его древнем, не подвластном времени сознании много веков назад.

Аспераманка нажал на курок. Пули одна за другой впивались в густую шерсть зверей, двурогого и скакуна. Кайдав остановился на половине шага. Двое охотников повернулись и в страхе бежали. Аспераманка не сходил с места, продолжая стрелять, крича. Внезапно кайдав упал на одно колено. Взметнулось копье. Копье ударило Аспераманку, когда тот повернулся. Наконечник вошел в голову через глазницу, и Владетель Харнабхара упал на пороге монастыря.

Лутерин бросился бежать, спасая свою жизнь. Он вывернул из ремня руки. Выскочил на улицу, на утоптанный снег, и бросился прочь. Вокруг бежали другие люди, слишком обеспокоенные собственным спасением, чтобы пытаться лишить жизни Лутерина. Он спрятался позади какого-то дома и, задыхаясь, наблюдал за тем, что происходит на улице.

На рыночной площади лежали синие тени и неподвижные тела. В темно-синем небе сверкала единственная звезда — Аганип. На юге еще теплился умирающий закат. Было очень холодно.

Толпа окружила кайдава и стянула всадника на снег. Другие фагоры уже ускакали, спасаясь, — новый признак того, что это не был регулярный отряд анципиталов: тот не покинул бы место боя так легко.

Лутерин без помех добрался до улицы Святости, чтобы встретиться с Торес Лахл.

Улица Святости оказалась узкой, стиснутой с обеих сторон высокими домами. Большая часть их строилась в лучшие времена, чтобы дать приют пилигримам, паломникам Колеса. Теперь все ставни были закрыты; многие двери забаррикадированны, на стенах намалеваны лозунги: «Господь храни Хранителя», «Мы следуем за олигархом» — скорее всего для того, чтобы продемонстрировать преданность. На задворках домов и постоялых дворов снега навалило по самые верхушки деревьев.

Лутерин, еще взбудораженный успехом своего побега, осторожно осмотрел улицу. Он вгляделся в конец улицы, где, как ему казалось, начиналась вечность. Там раскинулось бескрайнее снежное пространство, и редкие деревья лишь подчеркивали его безбрежность. Вдалеке, где Фреир еще светил из-за утесов южного плато северной полярной шапки, протянулись несколько полос розового света. От вида бескрайнего простора, от вида воли он еще больше взбодрился, гадая о бесконечных возможностях планеты, которые лежат вне пределов тщеты человеческих усилий. Вопреки переживаемым тяготам, великий мир оставался неисчерпаемым в своих проявлениях. Ему казалось, что он смотрит в лицо самой Прародительнице.

Он прошел мимо входа в дом, где мелькнула чья-то фигура. Его окликнули по имени. Он обернулся. Во мраке он заметил женщину, завернутую в меха.

— Ты уже почти пришел. Ты не рад? — спросила его она.

Он бросился к ней, схватил за плечи, почувствовал под мехами ее худое тело.

— Инсил! Ты ждала.

— Только отчасти — тебя. У этого торговца рыбой есть кое-что, что мне нужно. Меня тошнит от представления там, наверху, от этой безвкусной драмы с бесконечными пустыми речами. Они считают, что сумеют оказаться выше природы и опутать ее по рукам и ногам, если скажут ей несколько слов. Мой болван-муж произносил «Сиборнал» так, словно это какое-то полоскание для рта... меня тошнит, мне нужно отмыться от них, убраться от них подальше. Что это за грязное ругательство, которым пользуются простолюдины, имея в виду помочиться на оба солнца? Старое запрещенное ругательство? Напомни!

— Ты про о «Абро Хакмо Астаб»?

Она повторила ругательство с наслаждением. Потом выкрикнула еще раз.

Такие речи из ее уст развеселили Лутерина. Он крепко сжал Инсил в объятиях и потянулся губами к ее губам. И услышал собственный голос:

— Давай байвак прямо тут, Инсил, мне всегда этого хотелось. Ты ведь не совсем холодна. Я знаю это. В душе ты шлюха, просто шлюха, и я хочу тебя.

— Ты пьян, уходи прочь, убирайся. Торес Лахл ждет.

— Она мне безразлична. А мы с тобой созданы друг для друга. Это тянется у нас с самого детства. Давай же совершим предначертанное. Однажды ты обещала мне. Время настало, Инсил, наконец настало!

Ее огромные глаза были прямо перед ним.

— Ты пугаешь меня. Что на тебя нашло? Отпусти.

— Нет, нет, я не отпущу тебя. Инсил, Аспераманка мертв. Фагор убил его. Теперь мы сможем пожениться, все что угодно, только позволь мне обладать тобой, пожалуйста, прошу!

Она оттолкнула его.

— Он мертв? Мертв? Нет. Этого не может быть. О, черт!

Причитая, она бросилась бежать по улице, подобрав юбки, чтобы подол не цеплялся за снежные кочки.

В ужасе и полном недоумении Лутерин бежал следом.

Он пытался понять ее, но в ней было что-то, чего он постичь не мог. Инсил во весь голос просила трубку оччары.

Лавочка торговца рыбой стояла, как она и предупреждала, в конце улицы. В дверях лавочки был устроен тамбур с двойной дверью, благодаря чему внутреннее помещение сохраняло тепло, когда покупатели входили с холодной улицы. Над дверями висела вывеска: «ЛУЧШАЯ РЫБА ОДИМА».

Они оказались в прихожей, где уже собралось несколько мужчин в теплой зимней одежде, с телами, явно говорящими о зимних метаморфозах. На крюках висели тюлени и крупные морские рыбы. Малая рыба, крабы и угри лежали на льду на прилавке. Лутерин замечал мало что из творящегося вокруг, до того его внимание сосредоточилось на Инсил, которая была близка к истерике.

Но мужчины узнали ее.

— Мы знаем, что ей нужно, — сказал один их них с кривой улыбкой и провел Инсил в заднюю комнату.

Другой мужчина вышел вперед и проговорил:

— Я помню вас, сударь.

Он был еще молод, и в его облике было что-то иноземное.

— Меня зовут Кенигг Одим, — представился молодой человек. — Я плыл с вами на судне из Кориантуры в Ривеник. Тогда я был всего лишь мальчишкой, но вы, наверно, помните моего отца, Эедапа Одима.

— Конечно, конечно, — рассеянно ответил Лутерин. — Какой-то купец. Янтарь, кажется?

— Фарфор, сударь. Мой отец все еще живет в Ривенике и занялся там поставками отличной рыбы, сани с ней приходят сюда каждую неделю. Дело приносит хороший доход, а фарфор в эти времена не пользуется большим спросом.

— Да, не сомневаюсь.

— К тому же мы торгуем оччарой, сударь, и если хотите, могу угостить вас трубкой. Эта дама, ваш друг, наша постоянная клиентка.

— Да, дружище, благодарю, принеси мне трубку да скажи: ты не слышал о другой даме, по имени Торес Лахл? Она бывает здесь?

— Мы ждем ее с минуту на минуту.

— Прекрасно.

Лутерин прошел в дальнюю комнату. Там на широкой кушетке лежала Инсил Эсикананзи, уже совершенно спокойная, и курила трубку с длинным черенком. Вид у нее был равнодушный, она взглянула на Лутерина, не говоря ни слова.

Он молча присел рядом с ней, и вскоре молодой Одим принес ему раскуренную трубку. Лутерин с наслаждением затянулся, вдохнул дым и немедленно ощутил, как в его охваченном страхами и тревогой сознании разливаются покой и благополучие. Он почувствовал себя равным всему и вся. Теперь он понял, откуда у Инсил такие расширенные зрачки, и взял ее за руку.