Зима Гелликонии

Лутерин ничего не ответил, и отец сурово продолжал:

— Иди же, срежь их, взгляни на муку в их лицах и спроси себя, готов ли ты к такой жизни? И когда к тебе придет ответ, ползи на коленях ко мне.

Сын умоляюще взглянул на отца.

— Я любил тебя, как собака любит хозяина. Зачем ты заставляешь меня делать это?

— Срежь их!

Рука судорожно взметнулась к горлу.

Задыхаясь, Лутерин подошел к первому трупу. Он поднял нож и заглянул в перекошенное лицо мертвеца.

Он знал этого человека.

На мгновение он замешкался. Но он не спутал бы это лицо ни с каким другим, даже без роскошных усов, как сейчас. Тоннель Нунаат встал перед его глазами: то же искаженное напряжением лицо. Взмахнув ножом, он срезал останки капитана Харбина Фашналгида. В тот же миг его разум осенило. На мгновение он снова превратился в мальчика, предпочитающего год паралича правде.

Он повернулся к отцу.

— Отлично. С одним ты справился. Теперь следующий. Это закон, и ты должен ему повиноваться. Твой брат был слишком слаб. А ты должен быть сильным. Когда я был в Аскитоше, я слышал о твоих подвигах у Истуриачи. Ты сможешь стать Хранителем, Лутерин, и твои дети тоже. Ты сможешь стать кем-то большим, чем Хранитель.

Брызги слюны срывались с губ отца и уносились со снежным вихрем. Но выражение лица сына заставило его замолчать.

В одно мгновение его уверенность улетучилась. Отец обернулся к телохранителям, словно ища у тех поддержки, и его поясной колокольчик звякнул, может быть, в первый раз.

Слова сорвались с губ Лутерина.

— Отец, ты — олигарх! Это ты! Ведь об этом узнал Фавин, правда?

— Нет!

Внезапно все в Лобанстере изменилось. Властный тон бесследно исчез. Похожие на клешни руки взлетели вверх, каждая черточка его тела выражала страх. Он ухватил сына за запястье, но поздно — нож вонзился ему под ребра, прямо в сердце. Из разрезанной одежды брызнула кровь и залила обе руки, сына и отца.

Мгновенно двор поместья превратился в картину «Растерянность». Первым сорвался с места всадник и с криком ужаса бросился к воротам. Он знал, что грозит слугам, оказавшимся свидетелями убийства. Телохранители спохватились чуть позже. Их хозяин медленно упал на колени, потом боком на снег, заливая все кровью, одной окровавленной рукой бессильно цепляясь за зоб, и в конце концов растянулся поперек тела Фашналгида. Телохранители следили за этим падением словно завороженные.

Лутерин не стал ждать. В ужасе от содеянного он бросился к лойсям и с разбегу взлетел в седло. Потом, когда он галопом несся через двор, позади хлопнул одинокий выстрел, и он услышал, что среди телохранителей наконец-то начался переполох.

Щурясь от летящего в глаза снега, он пришпорил лойся. Проскакал через задний двор. С обеих сторон и вслед ему кричали. Обоз, с которым недавно вернулся отец, все еще стоял неразгруженный. Из дверей выбежала женщина, вскрикнула, поскользнулась и упала. Лойсь перескочил через нее. Впереди начали закрывать ворота, чтобы остановить Лутерина. Но охрана действовала не слаженно. Он ударил одного из стражников револьвером в голову, когда тот попытался перехватить поводья лойся. Стражник упал на снег.

Направляя лойся к опушке, где начиналась тропа, он на скаку повторял про себя одно. Он утратил способность рассуждать логически. Только немного погодя он понял, что он твердил всю дорогу.

Вот что он непрерывно говорил себе:

— Отцеубийство, величайшее преступление.

Слова выстраивались в ритме его бегства.

Он не думал, куда бежит, и не размышлял по этому поводу. В Харнабхаре было только одно место, где он мог спастись от погони. По обе стороны от него мелькали деревья, едва различимые сквозь прищур. Пригнувшись к шее лойся, Лутерин безостановочно скакал вперед, во весь голос объясняя животному, каково величайшее в мире преступление.

В густеющих сумерках перед ним замаячили ворота поместья Эсикананзи. На крыльце мелькнул огонек лампы и наружу выбежал человек. Потом метель и снег скрыли фигуру со светляком в руках. Дробный стук копыт лойся и свист ветра заглушали всякие звуки погони, если погоня была.

Лутерин вдруг понял, что ворвался в городок. Когда он проносился мимо первого монастыря, в его ушах болезненно грохотали колокола. Вокруг мельтешили люди. С криками разбегались пилигримы. Краем глаза он заметил, как перевернул жаровню с лепешками. Потом и это исчезло: куда ни глянь, тянулись казармы — до тех пор, пока из мрака не поднялась еще неясная громада монастыря Харнабхара. Тоннель с могучими огромными фигурами, поставленными на страже перед ним.

Промедлив ровно столько, сколько было необходимо, чтобы чуть придержать лойся, Лутерин спрыгнул на землю и бросился вперед. Впереди гудел огромный колокол. Его угрюмый голос свидетельствовал о тяжести преступления Лутерина. Но инстинкт самосохранения продолжал гнать юношу вперед. Он побежал вниз по наклонному спуску. Перед ним появились несколько фигур в монашеских одеждах.

— Солдаты! — только и сумел прохрипеть он.

Его поняли. Солдаты больше не были их союзниками. Его торопливо повели вниз, и позади с лязгом захлопнулись тяжелые металлические двери.

Великое Колесо поглотило его.

Глава 15

Внутри Колеса

Геонавты были первыми живыми существами на Земле, не состоявшими из клеток и, следовательно, не зависящими от бактерий. Геонавты представляли собой совершенно иной этап эволюции, отступление от привычного, более всего отличаясь от вселенных, составленных из генов — людей.

Возможно, на великом поединке человечества и природы Гайя вздумала обратить большой палец вниз, решив заняться метаморфозами в другом направлении. Всем своим существованием люди доказали, что они скорее проклятие, чем подспорье и союзники биосферы. Возможно, для людей пришла пора уйти, разделить судьбу более великих творений.

Как бы ни было, белые многогранники теперь наличествовали повсюду, заполонив все материки. Казалось, многогранники не причиняют вреда. Проникнуть в смысл их существования было так же тяжело, как королю проникнуть в смысл существования кошки, и наоборот, кошке проникнуть в смысл существования короля. Но многогранники излучали энергию.

Эта энергия имела иную природу, нежели энергия, которую человечество открыло много веков назад и назвало электричеством. Новую энергию люди назвали эгоством, возможно, в память о старых временах.

Эгоство невозможно было генерировать. Эгоство было силой, которую излучали многогранники — кроме поры их воспроизводства или периода медитации того или иного рода. Тем не менее, эгоство можно было ощутить. Эгоство воспринималось как мягкий мелодичный звук в нижней части живота, или области хора. Эгоство невозможно было зарегистрировать ни одним прибором из тех, что еще оставались в распоряжении людей постледникового периода. Эти люди были путешественниками. Они больше не мечтали владеть землей, скорее, мечтали, чтобы земля владела ими. Старый мир заборов и изгородей ушел навсегда.

Куда бы эти люди ни отправились, они шли пешком. Постепенно выяснилось, что проще всего следовать за направляющимся в нужную сторону геонавтом. Человечество не потеряло прежние склонности селиться общинами, и люди хорошо помнили, как работать руками. Одно поколение сменяло другое, и группы мужчин на нескольких новых материках открыли способы фокусировать определенное количество эгоства, чтобы перемещать небольшие повозки с багажом. Вскоре повсюду можно было встретить повозки с багажом малой скоростью катящие перед направляющими их геонавтами.

Когда геонавты воспроизводили себе подобных, извергая из своих тел потоки крохотных многогранников, развертывающихся как листы бумаги на ветру, поток эгоства уменьшался и владельцам повозок приходилось находить для их перемещения другие источники энергии.

Однако это было лишь самое начало. Впоследствии эволюция предложила лучшие способы.

Человеческая раса, значительно уменьшившаяся по сравнению со своей прежней численностью, странствовала по новой Земле, угодив в зависимость от геонавтов, число которых возрастало год от года, от поколения к поколению.