Страница 2 из 3
отражение.
— Гм, — возвестил он. — Какое-то сходство все же есть — этакая подсознательная тяга к ехидству.
— Конечно, — сказал я.
Он засунул руки в карманы шелкового халата, снова вышел на балкон и взглянул на океан.
— Mater Oceana, — произнес он. — Я счастлив и несчастлив. Унеси мою тоску.
— А в чем дело?
Он не ответил мне, но я знал.
За дверью послышались шаги Миньон. Дверь распахнулась.
Я знал. Он вернулся в комнату и посмотрел на женщину.
— Боже, да ты прекрасно выглядишь. Зачем тебе еще и косметический кабинет — эти лишние хлопоты?
— Чтобы всегда оставаться такой для тебя, милый. Я бы не хотела, чтобы ты охладел ко мне через пару месяцев.
— Ну, это вряд ли. Он обнял ее.
«Я ненавижу тебя, богатая сука! Ты думаешь, что можешь распоряжаться моей жизнью, потому что оплачиваешь мои счета. Но ты не сама нахапала все это. Это все твой старик. Ну давай же, давай, спроси меня, работал ли я сегодня».
Она нехотя высвободилась из его объятий:
— Ты писал что-нибудь сегодня, дорогой?
«Нет. Я провел время в спальне с одной блондинкой».
— Нет, болела голова.
— О, прости меня! А как сейчас, лучше?
— Нет, все еще побаливает. «Ах ты...»
— Пойдем куда-нибудь вечером?
— Куда же?
— Помнишь тот французский ресторан, мимо которого мы вчера проезжали? Как, бишь, его...
— «Ле-Буа».
— Я подумала, что ты, может быть, захочешь посидеть там немного сегодня вечером. Во всех остальных мы уже побывали.
— Нет. Не сегодня.
— Где же тогда мы поужинаем?
— Может, прямо здесь?
Она приняла озабоченный вид:
— Тогда мне придется позвонить вниз и сделать распоряжения.
«Держу пари, что ты не умеешь готовить. Мне ни разу не подвернулся случай выяснить это».
— Это было бы замечательно.
— Ты уверен, что не хочешь никуда пойти сегодня вечером?
— Да. Уверен.
Ее лицо прояснилось:
— Стол накроют в саду, а еду привезут на тележках — как для особых гостей.
— К чему все эти хлопоты?
— Мама говорила мне, что у них с отцом все было именно так, когда они проводили здесь медовый месяц. Вот я и хотела предложить тебе то же самое.
— Почему бы и нет? — Он пожал плечами.
Миньон посмотрела на часы. Потом подняла руку, поколебалась и постучала в дверь спальни:
— Ты еще не одет?
— Сейчас-сейчас.
«Почему бы тебе не сдохнуть и не оставить меня в покое? Может быть, тогда я смог бы снова творить. Ты не способна по-настоящему оценить мое искусство — как, впрочем, искусство вообще! Ты ничего не способна оценить. Дешевая, липовая эстетка! Тебе не знаком труд ради цели. Умри же! Тогда я смогу, наконец, собраться... да перестань же мешать мне!»
— Почему бы не сегодня вечером? — спросил я.
— Не знаю... — Он задумался.
— Для всех вы счастливая медовая пара. Ни у кого не возникнет подозрений. Продержи ее там допоздна. Накачай как следует шампанским. Танцуй с ней. Когда официанты притушат свет и уйдут, когда останетесь только вы двое, музыка, шампанское и темнота, когда она начнет слишком много смеяться, когда у нее начнут подгибаться ноги,— я закончил перечислять, — вот тогда и подведи ее к перилам.
В дверь снова постучали.
— Ты готов?
— Иду, дорогая.
«Боже! Сколько же она может пить? Да я раньше нее упаду под стол!»
— Еще шампанского, дорогая?
— Чуть-чуть.
Он наполнил бокал до краев:
— Осталось немного. Мы можем прикончить и эту бутылку.
— Ты что-то мало пьешь сегодня, — заметила она.
— Это не моя стихия.
Повсюду горели свечи. Непроницаемый покров темноты незаметно сгустился вокруг, и теперь в нем лишь угадывались некие смутные очертания и пятна. За дрожащим ореолом света лежала ночь, глубокая, чернильно-темная. Из невидимого динамика, кружась, летели вальсы Штрауса — величаво, приглушенно, sotto voce, как бы паря над столом. Ароматы невидимых цветов обострились, перед тем как исчезнуть совсем в надвинувшейся прохладе ночи.
Он посмотрел на нее:
— Тебе не холодно?
— Нет! Давай останемся здесь до утра. Это так восхитительно!
Он покосился на часы. Час, действительно, уже поздний.
«Надо выпить, чтобы собраться».
Кислое вино, выпитое залпом, обожгло. Подобно снежным хлопьям, уносящимся в желтое небо, в голове молнией пронеслись ледяные кристаллики.
«Пора».
Он наклонился и задул свечи.
— Зачем ты это сделал?
— Чтобы остаться вдвоем в темноте.
Она хихикнула.
Он нащупал ее руками и обнял.
— Поцелуй ее — вот так.
Он поставил ее на ноги, тщетно пытаясь ослабить хватку ее объятий, и, придерживая за талию, повел к белым
перилам.
— Как красив океан в безлунную ночь, — сказала она низким грудным голосом. — Кажется, Ван Гог однажды изобразил Сену но...
Он ударил ее под колени левой рукой. Она опрокинулась назад, и он попытался подхватить ее. Ее голова стукнулась о камень лестницы. Он выругался.
«Все равно. Она и так будет в синяках и кровоподтеках, когда ее найдут».
Она тихо застонала, когда он поднимал ее, теплую и обмякшую.
Он наклонился и сильным движением перебросил ее через перила. Он услышал, как тело ударилось о камни, но музыка «Голубого Дуная» заглушила все остальные звуки.
— Спокойной ночи, Миньон.
— Спокойной ночи, Миньон.
— Это было ужасно, — сказал он детективу. — Я знаю, что сейчас пьян и не могу говорить связно — вот почему я не смог ее спасти. Мы так славно проводили время — танцевали и все такое. Она захотела взглянуть на океан, а потом я вернулся к столику, чтобы еще выпить. Услышал ее крик и... и... — Он закрыл лицо руками, выдавливая из себя рыдания. — Ее уже нет! — Он весь трясся. — Нам было так хорошо!
— Успокойтесь, мистер Хелзи. — Детектив положил руку ему на плечо. — Портье говорит, что у него есть какие-то таблетки. Примите их и лягте в постель. Право, это лучшее, что вы можете сейчас сделать. Сейчас ваши объяснения немногого стоят — мне и так ясно, что произошло. Я составлю отчет о происшествии утром. Сейчас там катер службы береговой охраны. Завтра вам придется поехать в морг. А сейчас просто идите и поспите.
— Нам было так хорошо, — повторял Питер Хелзи, бредя к лифту.
Войдя в лифт, он зажег сигарету.
Он отпер дверь и включил свет.
Помещение преобразилось.
Комнаты были разделены наспех поставленными перегородками. Из мебели, стоявшей здесь ранее, остались лишь несколько стульев и небольшой стол.
Посреди стола стояла афиша.
За афишей виднелась записная книжка в кожаном переплете. Он раскрыл ее, уронив сигарету на пол Он читал...
Он читал имена критиков, обозревателей музейных экспозиций, агентов по продаже, покупателей, рецензентов.
Это был список приглашенных лиц.
От ковра поднималась тонкая струйка дыма. Машинально он поднял ногу и наступил на тлеющий окурок. Он вчитывался в афишу.
«Выставка работ Питера Хелзи, организованная миссис Хелзи в ознаменование двух самых счастливых месяцев в ее жизни. Открыто — с часу до двух дня. Пятница, суббота, воскресенье».
Он переходил от ниши к нише, глазами как бы заново создавая все работы, когда-либо сделанные его руками. Вот его акварели. Его опыты в духе кубизма. Его портреты. Она разыскала и либо скупила, либо взяла под залог все эти картины.
Портрет Миньон.
Он смотрел на ее улыбку и волосы, темные, как кресло, в котором она сидела; на зеленый твидовый костюм; на серебряную брошь, которая могла бы прикрывать бриллианты...
—... — сказала она.
Она ничего не сказала.
Она была мертва.
А напротив нее, уставясь прямо в ее улыбку, с бородой цвета крови и куском хлеба в руке, среди просветленных лиц апостолов, сидящих вокруг, и с кованым серебряным
нимбом над головой улыбался я.