Иисус неизвестный

Это значит: не было никого из учеников на Голгофе. В этом правы синоптики вопреки IV Евангелию (19, 26–28, 35), потому что не могло не исполниться слово Господне:

все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь. (Мк. 14, 26.)

Нет никакого сомнения, что Марк, если бы только мог, кончил бы Евангелие так же, как начал, — по личным «Воспоминаниям» Петра. Но вот, не мог: эта путеводная нить обрывается для него во дворе Каиафы по отречении Петра двумя, должно быть, из собственных уст его услышанными словами:

начал плакать. (14, 72.)

Плачет Петр, слезы льет о себе, а как за него льется Кровь на Голгофе, не видит. Криком петуха заглушен для него стук вбивающих крестные гвозди молотков.

Как умирал Иисус, никто из учеников Его не видел, а между тем надо быть слепым и глухим к истории, чтобы не почувствовать, читая евангельский рассказ о Голгофе, что все это чьими-то глазами увидено, чьими-то ушами услышано. Чьими же? Марк отвечает на этот вопрос точной ссылкой на три свидетельства — как бы три, с разных сторон на лицо Распятого во тьме Голгофы падающих света: два — внешних, один — внутренний.

Первое свидетельство — о первых, должно быть, минутах Распятия — идет от Симона Киринеянина, «отца Александрова и Руфова», как в самом начале рассказа напоминает Марк (15, 21); зачем и кому напоминает — чтоб это понять, вспомним Павла:

Руфа, избранного в Господе, приветствуете (лобзанием святым) (Рим. 16, 13), —

пишет Павел той самой Римской общине и почти в то самое время, где и когда записывает Марк «Воспоминания» Петра. Это значит: Руф (римское имя), а может быть, и брат его Александр (греческое имя) — члены Римской общины: вот почему на них и ссылается Марк, как на первых и ближайших свидетелей. Слышали Руф и Александр от отца своего, Симона, о том, что происходило на Голгофе, а тот видел это своими глазами. Выпавшую на дворе Каиафы из рук Петра-очевидца нить воспоминаний подхватывает Симон, а от него — Марк.[951]

Несший крест мог что-то знать о Кресте, чего другие не знали. Симон, донеся крест до Голгофы, не был, вероятно, отпущен римлянами тотчас: чужие руки им были нужны, чтобы не пачкать своих о «гнусное дерево». А если так, то Симонов глаз, иудейский, мог подглядеть; ухо его, иудейское, могло подслушать то, чего римские глаза и уши не видели и не слышали. Симоново свидетельство важно для нас потому, что именно здесь, на Голгофе, где Иудеи «Царя» своего распяли, нам всего нужнее и труднее понять, что значит:

от Иудеев спасение. (Ио. 4, 22.)

Первое — о первых минутах Распятия свидетельство — иудейское; второе — о минутах последних — римское, «заведующего казнью сотника», centurio supplicio praepositus, — Лонгина или Петрония (имена его в поздних апокрифах).[952]

Сотник же, стоявший напротив Него, (Мк, 15, 39), —

видел, как умирал Иисус. «Стал напротив», чтобы лучше видеть; пристально, должно быть, вглядывался в лицо Умирающего; целыми часами мог Его наблюдать.[953] И римский глаз подглядел, римское ухо подслушало то, чего иудейские глаза и уши не видели и не слышали. Лучше своих понял чужой. «Рим» значит «мир»: все язычество — все человечество — присутствует здесь, на Голгофе, в лице этого римского сотника. Только этим ключом — Крестом — отомкнется, по слову Павла (I Кор. 16, 9), «широкая дверь» для язычников; только здесь взойдет «свет к просвещению язычников» (Лк. 2, 32).

Вот почему для нас особенно важно свидетельство, может быть, и не будущего «святого», Лонгина, каким сделают его Апокрифы, а такого же, как мы, вечно грешного: его глаза, видящие лицо Распятого, — наши; уши его, слышащие последний вопль Умирающего, — наши.

Третье свидетельство, от первой минуты Распятия до последней, — внутреннее, для нас уже «христианское», — Галилейских жен.

Были же (там) и жены, —

связывает Марк уже явно, союзом «и», καί, те два внешних свидетельства с этим, внутренним.

Были же (там) и жены, смотревшие издали,

«Издали» смотрят, должно быть, потому, что место казни оцеплено римскою стражею.[954]

Между ними была и Мария Магдалина, и Мария, мать Иакова Меньшого и Иосии, и Саломея… и другие многие, пришедшие вместе с Ним (Иисусом) в Иерусалим. (Мк. 15, 40–41.)

Почему из «многих» Марк называет по имени только трех, понятно лишь в том случае, если он ссылается на них как на ближайших и достовернейших свидетельниц.[955]

…(Женщины эти), следуя за Ним, служили Ему и тогда, когда Он был еще в Галилее, —

неожиданно для нас приподымает Марк завесу над целой неизвестной стороной жизни Иисуса Неизвестного, уже не мужской, а женской: только мужское Евангелие — до Голгофы, а здесь начинается и женское.

Не было ли среди этих Галилейских жен и той Марии Неизвестной, кто «приготовила тело Господне к погребению», умастив его миром на Вифаниевской вечере, — «другой Марии», упоминаемой в I Евангелии дважды: сначала при Погребении:

там была Мария Магдалина и другая Мария, сидевшие против гроба (Мт. 27, 61) —

и потом, при Воскресении:

на рассвете первого дня недели пришла Магдалина и другая Мария посмотреть гроб. (Мт. 28, 1.)

Все ученики бежали — «отреклись» от Него; верными Ему остались ученицы. Слабые жены сильнее мужей: вера Камня-Петра песком рассыпалась, а вера Марии — камень. Мужественность в любви оказалась бессильной; сильною — женственность. Солнце мужской любви заходит в смерти; солнце женской — взойдет в Воскресении.

Только любящая знает, как умирает Возлюбленный, знает Иисуса умирающего только Мария, Неизвестного — Неизвестная.

Был час третий, и распяли Его. (Мк. 15, 25.)

Только одно слово — у всех четырех свидетелей: «распяли», Здесь о распятии, так же как там, о бичевании, молчат уста — сердце молчит: так не льется вода из опрокинутой вдруг слишком полной бутылки.

«Места не хватало для крестов, и крестов — для распинаемых», — вспомнит очевидец Иосиф Флавий о множестве крестов под стенами осажденного Иерусалима;[956] то же мог бы вспомнить Иосиф Плотник, очевидец восстания Иуды Галилеянина. Вот почему не надо было в те дни объяснять, что значит: «распяли». А чтобы и нам понять, что это значит в устах Марка-Петра, вспомним, что сам Петр будет распят.

Я сораспялся Христу, σονεσταυρώσαμαι (Гал. 2, 21), —

мог бы и он сказать, как Павел. Этого одного слова было достаточно, чтобы лет через двенадцать выступили «крестные язвы», στίγματα, на теле Павла (Гал. 6, 17), а через двенадцать веков — на теле Франциска Ассизского.

И привели Его на место Голгофу… И давали Ему пить вино (смешанное) с миром. (Мк. 15, 22–23).

«Знатные иерусалимские женщины предлагали идущим на смертную казнь кубок вина с разведенным в нем зернышком ладана, дабы помрачить их сознание», — невольно подтверждает Талмуд евангельское свидетельство.[957] К миру или ладану прибавлялась иногда и маковая вытяжка, по-арамейски rosch, опиум.[958]

Этого одуряющего напитка Иисус не принял: мук Своих не захотел облегчать ценою беспамятства. Молча устраняющее кубок движение руки лучше всех слов дает нам заглянуть в бестрепетное мужество Его пред лицом смерти.

Крестная казнь начиналась с того, что палачи раздевали смертника по римскому обычаю догола;[959] но так как римляне в покоренных землях не нарушали без крайней нужды местных обычаев, то, вероятно, уважали и здесь, на Голгофе, иудейский обычай покрывать наготу повешенного куском ткани спереди.[960] Помнит и «Евангелие от Никодима», что Иисус на кресте опоясан был узким, по чреслам, «лентием».[961] Но многие учителя Церкви утверждают наготу Его совершенную: «Наг был второй Адам на кресте, так же как первый в раю».[962] С точностью мы этого не знаем. Благостно целомудренно покрыла наготу Господню сама История — здесь уже Мистерия. Не будем же и мы подымать ее святого покрова.

951

Joh Weiss, Schrift. d. N. T., I, 218.

952

Acta Pilati, ed. Tischendorf, 288 — Evang. Petri., VIII, 31, XI, 45.

953

Joh. Weiss, Das alteste Ev., 333–334 — R. A. Hoffma

954

Bern. Weiss, Leb. Jes., II, 562.

955

Bern. Weiss, II, 564–565.

956

Joseph., Bell., XI, 2,451.

957

Prodeunti ad supplicium capitis potum dederunt, granum thuns in poculo vini, ut turbaretur intellectus ejus. — Mischna Sanhedrin, 43, a. — Dalman, Jesus-Jechua, 179 — Brandt, Ev. Gesch, 177.

958

Keim, III, 417, nota 5.

959

Artemid., II, 53:.

960

Siphre, ad Deuter, 114 b. — Siphre, 105, b. — Sanhedr., VI, 3. — Tosephta Sanhedr., IX, 6 — Dalman, Jesus-Jeschua, 168. — Keim, III, 419.

961

Ev. Micodem, X, ed Thilo, 580; περιεξουσαν — Klosterma

962

Афанасий Вел. Амвросий, Ориген. — Lagrange, Marc, 418. — Loisy, Ev. Marc, 460.