Рыцарская честь

«Сначала сообщает о приезде через две недели, а через четыре дня уже тут, – ворчала Элизабет, стараясь заглушить поднимающееся в груди волнение. – И все это делается мне назло, чтобы досадить, чтобы застать меня врасплох».

– Уже поздно вывешивать мясо на огонь, не зажарится, – указывала она, запыхавшись, поварятам. – Быстро сварите его в котлах, а потом обжарьте на горячих углях. Не забудьте добавить побольше перца. Если не хватит, скажите. Приготовьте мясо для пирогов, штук десять надо поставить на верхний стол. Его светлость пожелает поохотиться утром с отцом, и для скорого завтрака хлеба с вином им будет мало.

– Слушаюсь, миледи, но…

– Что еще? – Элизабет сердито обернулась к слуге. – Кто тут повар, я или ты? Ты что, не можешь управиться сам? Я должна переставлять твои горшки?

– Нет-нет, миледи! – Слуга испуганно попятился: миледи запросто может пустить в ход свои коготки. – Хотел лишь сказать, что мы не успеем испечь свежих хлебов, их осталось мало, хлебный день у нас завтра.

– Идиот! Пошли в пивоварню и забери все оттуда. Отправь кого-нибудь в деревню, пусть соберут хлеб по домам: по булке или половине с каждого. Если им ничего не останется, большой беды не будет. Бойцов надо кормить в первую очередь. Да-да, уже иду! – крикнула она мальчику, прибежавшему сообщить, что приехал лорд Херефорд.

«Чертов мужлан, – думала она, глотая слезы, приглаживая руками волосы, щипая щеки, покусывая губы. – Он нарочно подстроил так, чтобы в первую встречу за два года увидеть меня неприбранной и нечесаной». И то и другое, конечно, было неправдой. За своей внешностью Элизабет очень следила, даже когда была совсем одна. Ее огорчало, что она оказалась ненадушенной и без придворных нарядов, в которых обычно видел ее Роджер раньше. Ей также было непонятно, почему это ее огорчает, раз она не собиралась разогревать в Роджере страсть, и почему у нее слегка перехватило дыхание при виде его, стоящего с Аланом Ившемом возле огня в свободной, не лишенной изящества позе. Плащ его был распахнут, капюшон откинут, и золотые кудри перемешались с блеском дорогого шитья накидки поверх доспехов. Элизабет намеренно замедлила шаг, изо всех сил стараясь не выдать одышку. Алан тронул господина за локоть, и Херефорд, замолчав на полуслове, быстро обернулся. Шагнул навстречу и тут же остановился.

– Боже, я забыл, как ты хороша, – прошептал он. – Нельзя доверять воспоминаниям. Все время твержу себе, что память хранит только самое лучшее, а ты, оказывается, краше всех моих мечтаний.

Элизабет тоже остановилась, сжав руки и унимая дрожь.

– Какой изящный комплимент, милорд. Всю дорогу сочинял его?

Это сдуло с Херефорда благоговейную почтительность, и он быстро подошел к ней, смеясь.

– Лучше тебя, леди Элизабет, никто не разоблачит притворство и не уязвит самолюбие. Но даю слово, ты вполне заслуживаешь, чтобы постараться. Все, о чем мне думалось в пути, – это как бы согреться. И какой дурак может любить страну с таким климатом!

– Тогда надо было оставаться там, где тепло. Зачем спешить обратно? Что ты тут забыл такое?

Херефорд взял ее за руки, она хотела отнять, но он сжал их больно, и она уступила.

– Твои руки как лед, ты дрожишь, дорогая. Что с тобой?

– Холодно, милорд. И только. Вы нагрянули как снег на голову, пришлось бежать в промерзшую казарму размещать твоих людей.

– Извини за беспокойство, но я… – голубые глаза пожирали Элизабет, стали темнеть, в них все яснее загоралось желание. – Я решил свои владения оставить на потом.

Элизабет силой выдернула свою руку и прошла к очагу. Через минуту она пожалела об этом, потому что дрожь не оставляла ее и возле жаркого огня. Холод здесь был ни при чем. Херефорд подошел к ней, стоявшие у очага посторонились. Граф встал чуть сзади и справа, не делая больше попытки прикасаться.

– Проще говоря, леди Элизабет, я вернулся из-за тебя.

– Мое воспитание, милорд, не позволяет рассмеяться гостю в лицо, но очень редко, как сейчас, кое-кому приходится сносить и такое.

Хотя Херефорда и предупреждали, подобного он не ожидал. Женщины частенько злились на него за глаза, но взгляд восхищения и пара ласковых слов быстро приводили их в покорность. Тут же и взгляды, и слова были не лестью, а совершенно искренними и, казалось, должны были пронять святой правдой, но леди не поддавалась. С каждой новой фразой сердилась все больше.

– Я не лгу, Элизабет, позволь мне тебя так называть.

– Разве я могу запретить? – пожала она плечами. – Ты волен называть, как пожелаешь.

– Прекрасно, но мне хочется, чтоб тебе это было приятно. Часто я ругал себя, что не сообразил сделать тебе предложение до отъезда, тогда бы взял тебя с собой во Францию. Вообще-то думал об этом, но пришлось так спешить, все не ладилось, а положение мое было столь шатким – не мог я предложить такой женщине, как ты, делить со мной неопределенность будущего.

– Но наконец решился. Ты уверен, что сдерживали тебя обстоятельства, а не положение моего отца? Я говорю серьезно. Ведь он был в тюрьме. Не останавливали тебя сомнения, что он останется без владений, когда ты наконец решишься?

Херефорд жарко покраснел.

– Ей-богу, ты бьешь в самое больное место.

Элизабет сверкнула на него глазами.

– Значит, это в самом деле так, если больно? Не вижу греха в том, что хочешь прирастить свои владения, мне противно, что прикрываешь это сладкими речами о моей красоте. Ты, наверное, женился бы на корове, имей она мои земли или чего побольше.

Граф раскрыл рот, но, спохватившись, с лязгом закрыл его. Рот снова открылся, он опять закрыл его, плотно сжав губы. Постепенно краска с лица стала сходить, глаза его потеплели.

– Не будем ссориться, Элизабет. Вот какого ты обо мне мнения. Теперь мне понятен твой гнев.

Он говорил это тихо и был явно опечален. Но отказаться от Элизабет и от ее приданого он не мог. «Если ее не берет откровенное восхищение, может, возьмет здравый смысл? – думал Херефорд. – Элизабет – женщина незаурядная, ясно, что для подхода к ней старая тактика не годится».

– Что тебе надо? Хочешь, скажу отцу, что беру тебя без приданого. Я сам хотел предложить это, но что скажут о твоем отце? Мол, выдает свою дочь без гроша в кармане. И что будут говорить о тебе самой? Мол, идет замуж нищей служанкой. И кто осудит тебя больше собственных детей? Твоя земля, ты знаешь, никогда не станет моей. Это – наследство второго сына и приданое дочерей.

Янтарные глаза леди поблекли, длинные черные ресницы наконец опустились, она пыталась скрыть нахлынувшее чувство раскаяния. Лорд Херефорд было потянулся к ней, но опустил руку, увидев, как она снова напряглась. Его голос был слегка хриплым, когда он продолжал:

– Твои земли ничего не значат для графа Херефорда, Элизабет, а ты сама нужна, нет, просто необходима для Роджера.

Элизабет отвернулась.

– Тебя здесь встретили не совсем гостеприимно, милорд. Прошу извинения. Я не могу назвать причину своей холодности, но отец мой подтвердит, что так тут встречают не тебя одного. Позволь мне выйти и войти снова. Тогда мое поведение исправится. У меня плохой характер и злой язык. Подумай хорошенько: стоит ли вводить в дом сварливую бабу?

Лицо Херефорда выразило удовлетворение, но он поспешил скрыть его.

– Нет, миледи, не надо на себя наговаривать. Твой характер горяч, а язык остер, и с тем, и с другим я знаком давно, но в тебе нет зловредности. Ты всегда умела быстро забыть нечаянную обиду и не помнишь зла. Если бы я хотел жениться на плаксивой размазне, я мог бы выбирать из сотни именитых и благовоспитанных барышень.

– Ага, ты ничего не можешь сказать о моем происхождении, так решил упрекнуть плохим воспитанием? – Но глаза Элизабет уже смеялись, а к легкому румянцу щек добавился восхитительный розовый оттенок.

Херефорд торопливо потупил глаза. Леди явила благосклонность, и он боялся ее спугнуть.

– Ну хорошо-о, – протянул он, отступая немного назад и освобождая ей путь. Если она опять накинется, ему нужно место для маневра. – Однако не всякий, встречая гостя, пусть скромного просителя, будет пенять ему на причиненные неудобства. С таким я еще не встречался, явление, надо сказать, любопытное.