Плеск звездных морей

Глава шестнадцатая

НА ВЫСОКОМ ВОЛЖСКОМ БЕРЕГУ

Был вечер. Я лежал в кресле-качалке и смотрел на звезды, пылающие в чёрном небе.

Звезды, звёздные моря…

Их видели тысячи лет назад астрономы Древнего Египта и Древнего Шумера. Их видели Гиппарх и Аристотель. На них направил первый телескоп Галилей. Под этими самыми звёздами был заживо сожжён непреклонный Джордано Бруно, не пожелавший отказаться от идеи бесконечности Вселенной и бесчисленности обитаемых миров.

Вы, равнодушные, недосягаемые! Намного ли приблизилось к вам человечество с тех пор, как отпылал костёр Бруно?

Мы знаем о вас много. Мы вышли на окраину Системы. Наши радиозонды обшаривают галактики, и вот уже несколько десятилетий идёт диалог с Сапиеной — другим островком разумной жизни.

Но значит ли это, что мы приблизились к вам, звезды?

Правда, был наш отчаянный прыжок. Мы с Робином первыми из людей выбрались «за берег, очерченный Плутоном».

И все же — нет, мы не приблизились. Высунули на какой-то миг нос из ворот — и скорей обратно. Обратно, в обжитое пространство, к привычным полям тяготения, в нормальный бег времени. Ишь куда захотели, смутьяны! А ну, давай назад!

Костёр Бруно? Бросьте! Иные времена на дворе. Получите дисциплинарное взыскание. И запомните раз и навсегда: существует целесообразность. Её Величество Целесообразность, если угодно. Все, что делается ей вопреки, — нелепо, бессмысленно. Вот — признано целесообразным спроектировать корабль на принципе синхронизации времени-пространства. Он уже спроектирован, и проект утверждён, это хороший проект. Конструкторский гений Борга блестяще дополнил теоретический гений Феликса, и в результате было найдено простое решение. И уже размещены по заводам заказы. Будут построены два экспериментальных корабля.

Чего же ты хочешь, упрямый человек? При чем тут, на самом-то деле, костёр Джордано Бруно?

Вон сверкает Большая Медведица. Продолжим ручку ковша, теперь немного вниз-вот он, Арктур, альфа Волопаса, моя звезда. Как поживаешь, оранжевый гигант? Ты тоже одинок? Послушай, не крутятся ли вокруг тебя этакие сгустки материи, похожие на наш беспокойный шарик? И не сидит ли там, в эту самую минуту, некто с тоскливыми глазами, устремлёнными на далёкую жёлтенькую звезду, которую мы называем Солнцем, а они — как-нибудь иначе? Хотел бы я с ним потолковать. Не с паузами в тридцать или сколько там лет, а прямо, в упор. За стаканом чая. Вот только поймёшь ли ты меня?

— Улисс, иди ужинать! — позвал с веранды голос Ксении.

Слышишь? Меня зовут. Эта женщина могла бы стать моей женой, но я её не любил, и она стала женой моего друга. А женщина, которую я люблю… Ну, тебе этого не понять. У вас там, наверное, все проще. Сплошная ясность и полное удовлетворение, а? Вы там отчаянно умные. Постой, но почему же, в таком случае, у тебя тоскливые глаза?

— Улисс, ты слышишь?

— Слышу. Иду.

Я прошёл по садовой дорожке меж кустов смородины и поднялся на веранду.

Вот уже четыре дня, как Робин привёз меня сюда, в дом Грековых на высоком волжском берегу. Странный дом: первый этаж сложен из старинного кирпича, второй — деревянный, резные ставни и крылечки, башенка на углу. К нему примыкает современная пристройка из гридолита. Каждый стиль, ничего не скажешь, хорош сам по себе, но, приставленные друг к другу, они выглядели ужасно. Для полноты комплекта я бы обвёл это сооружение рвом с подъёмным мостом и поставил две-три колонны с коринфскими капителями.

В гостиной сидели Робин и Костя и сражались в шахматы. Расторопный мажордом сновал между кухней и гостиной, Ксения с его помощью сервировала стол. На экране визора многорукий пришелец из космоса разглядывал домашнюю кошку — шёл фантастический фильм. Я сел спиной к экрану и начал подсказывать Косте ходы.

Когда Робин, срочно вызванный Леоном Травинским с Луны, настиг меня в Тюрингенском лесу, я наотрез отказался ехать куда-либо без Кости и Доктора. Но Доктор сумел незаметно улизнуть, Костя же, по его собственным словам, «проявил слабохарактерность» — согласился лететь с нами. «На несколько дней, ребята, а потом махну в Гренландию». По-моему, он томился в просторном и гостеприимном грековском доме, где все устроено так прочно, основательно. А может, просто скучал по Доктору. Однажды я спросил, имеет ли Доктор отношение к медицине или это просто прозвище. «Он врач, — хмуро ответил Костя, — но была у него неудачная операция, и после этого он все бросил…»

Я подсказывал Косте ходы, и он, следуя подсказкам, начал теснить Робина, но потом взбунтовался:

— Нет, так нельзя! Молчи. Я сам, — и отодвинул меня вместе со стулом.

Вошёл Дед. С тех пор как я видел его несколько лет назад на лунном Узле связи. Дед заметно постарел. Лицо его как бы иссохло, седые усы отросли книзу, при ходьбе он волочил левую ногу. Старомодная чёрная шапочка прочно сидела на седой голове. Я знал, что последние годы Дед безвылазно сидит дома, полностью передав дела на Узле связи своему сыну, Анатолию Грекову. Робин говорил, что странный сдвиг времени, предсказанный Феликсом и подтверждённый радиопередачей с Сапиены, доконал Деда. Он сидел дома, на высоком волжском берегу, и писал мемуары. Что ж, у него было что вспомнить. Накопилось за сто с лишним лет.

Войдя, Дед взглянул на экран визора (теперь там разъярённая кошка вцепилась когтями в пришельца) и сказал дребезжащим голосом:

— Выключите эту мерзость.

Я кинулся к визору, но Ксения опередила меня. Она переключила программу и остановилась на скрипичном концерте. Хрупкая девочка с тонкими руками играла вещь, которой я не знал.

За ужином говорили мало. Я чувствовал себя стеснённо в присутствии Деда. Разумеется, Робин ничего ему не рассказал о глупостях, которые я натворил, но я не был уверен, не проболталась ли Ксения. Она сидела рядом с Робином, величаво-спокойная, белокурая, статная. Раз или два я встретился с ней взглядом, в её глазах мне почудилось холодное недоумение: «Как же низко ты пал, Улисс…» Я бы предпочёл, чтобы Ксении здесь не было. Трудно справиться с собственным неблагополучием под осуждающими взглядами.

Но ещё хуже чувствовал себя Костя. Он сидел, опустив глаза в тарелку, почти ничего не ел, его большие руки нервно дёргались.

Невесёлый это был ужин.

Послышались торопливые шаги, в гостиную вошёл Леон.

Не знаю, почему этот человек принял во мне такое участие: гонялся за мной по Европе, вызвал на помощь Робина и помог ему доставить нас с Костей сюда, в дом Грековых. Он остался здесь погостить, но я подозревал, что он, не будучи во мне уверен, продолжал выполнять функцию добровольного стража. Мне это не нравилось.

Леон вошёл улыбающийся, с мокрыми волосами и сказал:

— Извините за опоздание.

— Опять купался в холодной воде? — спросил Робин.

— Волга сегодня прелесть. — Леон воздвиг на тарелке гору овощного пудинга и энергично принялся за еду.

Вот в ком были задатки настоящего едока! И уж щёголем он был во всяком случае: чуть ли не каждую неделю менял костюмы. Беззаботный, ничем не занятый. Разъезжает повсюду, впечатлений набирается. Чего ему, собственно, надо, почему он увязался за мной?

Есть не хотелось. Наверное, оттого, что я чувствовал себя стеснённо при Деде. Он неторопливо ел венерианское растительное мясо, облитое розовым соусом, и не обращал на нас с Костей ни малейшего внимания. Как будто нас здесь не было. Отложил вилку, тщательно вытер салфеткой усы. Подозвал Ксению, сказал ей что-то, и она вышла.

Дед принялся ножичком счищать кожуру с апельсина. Вдруг он уставился на меня, негромко спросил:

— Что же будет дальше, молодые люди?

Наивно было думать, будто он ничего не знает. Костя молчал, ещё ниже склонившись над нетронутой тарелкой. Я тоже промолчал, только слегка пожал плечами.

— Вчера тебя вызывал Самарин, — сказал Дед. — Ты изволил лежать в саду, и я решил, что не стоит звать тебя к инфору. Я к тебе обращаюсь, Улисс.