Страница 65 из 70
С Семёном они разошли на двадцать шагов. Ежели что, помочь друг другу можно.
Расположившись, Прохор прилёг под взгорочек. Прикрыл глаза.
Тут же, словно ждала за калиткою, перед взором появилась Марья. Заулыбалась, заластилась.
Прохор представил её без рубахи. Тут же подкатило сладким. Но мыслена баба захихикала стыдливо, и теперь явилась вовсе в сарафане.
Он ухмыльнулся. Стыдись-стыдись… а то не сама позвала тогда солдата до сеней. А там прильнула вдруг, прошептала: «Люб ты мне…» И повела на подворье барское.
А подворье — что подворье? Барина нет, снялся куда-то. До Калуги, сказывали, где у него ещё поместье. А тут управляющего оставил, да слуг несколько — за добром надзирать. Да вот, ежели войска какие, на постой их определять, да имущество беречь. Солдаты постойные — кому в радость? А куда денешься? Вот и расположили их по избам крестьянским.
Поснедали, посидели. Хозяину пуншу налили. Да какого пуншу! — бабьих слёзок! Савельич сам поджигал, да так первую в себя и опрокинул, нимало пламени белого не загасив. А хозяйка в трёхпольной понёве вкруг стола увивалась да отчего-то на Прохора взгляды быстрые бросала. А там и в сени позвала, когда уж и хозяин от чистогона маркитантского языком ворочать худо стал…
Прохор-то себе цену знал, конечно, — статен. Ещё генерал Дохтуров в пятом годе изволил «молодцом» назвать. Да всё ж дивно — не было ведь ничего сговорено меж ими! Сама повела его!
И там уж не хихикала стыдливо, а жарко, жадно обвивала его, постанывая каким-то горловым мявом, когда укалывалась голым телом о какой-нибудь крючок на солдатском мундире. И странно, страстно, не по-русски впивалась губами в губы. И отдавалась яро. Будто после долгой разлуки — и в последний раз…
Ах, как сладко было с нею!
А потом, уже одеваясь, она сказала: «Мы ещё увидимся…»
Выстрелы обрушились внезапно. Вот только что вроде никого и не было на том берегу, ан глядь — уже пылят колонны, а за ними пушки разворачиваются. А Прохор вроде как сомлел? Пропустил подход силы вражеской. Ротный, поди, заметил. А и ничего. Зачем с пуста позицию раскрывать? Вона пушкари ихние как раз сюда направляются, батарею развернуть хотят. Вот тут мы с ними и повоюем!
Он перевернулся на живот, проверил штуцер. Подсыпал пороху на полку. Приладился к тому, как целить будет. Хорошо бы офицера снять. Ни хрена не разберёшь у этих хранцев, кто из них кто! Все попугаями разна-ряжены, эполеты у половины армии, мундиры в галунах так изукрашены, что и не поймёшь, офицер перед тобой или кто…
Внезапно раздался близкий, гулкий и сочный звук. Дурак Сенька, рано стрелять начал! Сейчас отправят нам своих фланкёров на свидание.
Свидимся мы, говорит, ещё. Откуда? Дороги солдатские знаешь, какие? Редко когда два раз в одну деревню заводят…
Но очень лестно было Прохору думать о том, чтобы исполнилось её предсказание… Оно и так-то дорога солдатская едва ли опять в то же село завела бы. Да можно было хоть весточку послать. А там и сговориться как-нибудь…
От ведь баба, а! Один денёк-то и побыли вместе, разок всего и полюбились… ну, два. А как присушила! Эх, живу бы остаться. А после войны, Бог даст, чего бы и придумал. Два пальца, например, отстригут хранцы сегодня — вот и не строевой. А два пальца что? — два пальца ерунда. Да ежели ещё и медаль какую… Околоточным можно запросто пристроиться! И к ней, к Марье! Изволь-ка, баба, замуж! За кавалера. И что, что мужняя? Мало ли, что случается. Мужик — он и есть мужик. С солдатом ли ему ровняться?
А любы они друг другу до кровиночки, уж оно видно.
Придумаем что-нибудь.
Прохор вздохнул. Ладно. До того ещё дожить надо. От этих вот отбиться, что на том берегу…
Точно, надурил Сенька! Вон хранцы в ответ по нему палить начали. А пятеро к берегу перебежками смещаться начали. Теперь не зевать. Сейчас залягут, тут мы их и…
Ружьишко у Прохора было старое, пристрелянное, он был в нём уверен, как в отце родном. Задержал дыхание, подождал, пока выбранный им француз остановится. И выстрелил.
Сквозь клубы порохового дыма увидел, как француз подпрыгнул по-заячьи, всплеснув руками, и упал. Тут же залегли и остальные, лихорадочно водя дулами ружей в поисках стрелявшего. Похоже, они не заметили его дыма за кустами. Ненадолго. Но ещё одного он благодаря их промашке на тот свет выцелит… Вон того, что поднимается на колено, выставив вперёд ружьё. В штыковую, что ли собрался, рукосуй? Короткие усы вражеского солдата торчали щёточкой. И они всё вырастали в сознании Прохора, пока он целился, — словно в офицерскую трубу подзорную заглянуть. Эх, такую бы к штуцеру приспособить! Цены бы не было! Это как с трёх шагов стрелять!
Впрочем, странность с усами не помешала Прохору положить пулю прямо в грудь врагу. Тот, не успев встать, уткнулся в землю.
Эх, паря. И кто тебя звал к нам…
Остальные подались назад.
Теперь надо бы сменить позицию. Уж точно увидели. Навалятся. А Семён как раз замолчал почему-то. Сбегать, посмотреть. Хотя, скорее всего, ясно всё с солдатом. Но, даст Бог, раненый лежит… Тогда можно с ним отойти. Дескать, раненого в тыл. С другой стороны, ненадёжно. Ротный — скотина та ещё. Вполне мог повернуть дело так, что нелюбимый им унтер просто бросил позицию. Был же приказ: раненых в тыл не таскать, разве что у самого заряды кончатся. Тогда заодно. И сразу — обратно.
А что ротный мог перевернуть всё именно самым злым образом, Прохор не сомневался ни мгновения.
Впрочем, вопрос решился сам собой. Семён лежал, упав головой прямо в речку, и вода весело уносила рыжую струйку крови. На Прохора глядели только подошвы сапог с налипшими на них комьями земли.
Он потянулся за Семёновым штуцером. Руки сработали прежде головы и сами начали заряжать его. Теперь у Прохора два ружья. И новая позиция. Ещё повоюем!
Привалившись к обратному склону пригорка, он тихонько покурил свою носогрейку, разгоняя рукою дым и изобретая различные хитрости, чтобы хранцы его не задели, а он их как раз — наоборот. Но ничего так и не придумывалось. В общем, самое хитрое — разом из обоих ружей пальнуть и снова под защиту ив отползти.
Так он и сделал. Не одновременно, конечно, собачки дёргал, но два выстрела спроворил с малым промежутком. Одним попал, хотя, похоже, только ранил. Неважно — главное, бусурмане эти теперь подумают, что тут целое отделение залегло.
Тем временем бой разгорелся по всей линии. Зашагала пехота. Вдалеке выметнулись казаки, но французы довольно удачно пальнули по ним, и те отвернули в сторону. А на том берегу, прямо перед Прохором, уже основательно развернулись артиллеристы. Да много! Шесть пушек и две гаубицы. Рота! Серьёзное дело!
Им, конечно, не до Прохора, они по тучковским ухарям-братишкам бьют. Ну, сейчас он хранцам обедню попортит…
Осторожно выглянул — как раз вовремя. Из-за позиций пушкарей вышли человек пять французских пехотинцев с ружьями наизготовку. Явно по его душу. Залягут на том берегу и не дадут головы поднять. С пятью выстрелами против одного можно чувствовать себя уверенно.
Но он не стрелял. Рано. Французы были слишком далеко, чтобы надёжно в них попасть. А Прохор не имел теперь права промахиваться. Поэтому он, усмехаясь, лишь наблюдал за тем, как враги вдруг рассыпались, присели на колено, бойко крутя головами и поводя стволами своих фузей. Ага, они его потеряли! Ну, пусть подойдут, будет им подарочек…
Он тихонько скользнул на дно лощины и закусив губу, словно это могло сберечь тишину, хоронясь, едва ли не ползком перебрался на новую позицию. Отсюда враги оказались совсем близко. Шагах в тридцати, как на ладони. Они что-то лопотали, наклонившись, над трупами.
Прохор задержал дыхание и плавно потянул на себя собачку. Грохот выстрела раздался как обвал, над кустом, что его прятал, поднялся сизый пороховой дым.
Прохор не стал ждать, чтобы посмотреть на результаты. Он ходко бежал — даром что на четвереньках опять — к своей основной позиции. Здесь сразу схватился за своё родное ружьишко и лишь тогда выглянул, прицеливаясь.