Страница 29 из 42
Я замечаю у нее на руке браслет наподобие часового. Но циферблата на нем нет, есть кнопка. Она ловит мой взгляд.
– Вас заинтересовал мой «браслет тревоги»? Это я тоже получила в социальной службе. На случай, если понадобится помощь. Вот на прошлой неделе закружилась голова, упала, а встать не могу. Нажала на кнопку, и через 15 минут ко мне приехали сестра с врачом. Сделали мне укол, думали, может, у меня инсульт. Но ничего, обошлось.
– А если бы не обошлось? Пришлось бы ложиться в больницу?
– Да, в специальную гериатрическую клинику.
– А кто вам готовит?
– Обычно я сама. А продукты и лекарства приносят две мои помощницы. Они же моют меня, убираются в квартире. Относят белье в прачечную.
…В этот момент в дверь позвонили.
– Кто это? – удивилась Анна-Мария.
– Обед заказывали? – спросил мужской голос.
– Ой, я и забыла: вот что значит возраст, все стала забывать. Я сегодня что-то неважно себя с утра почувствовала, решила не делать себе обед, а заказать готовый. Я не очень часто пользуюсь этой услугой, люблю есть то, что сварила сама.
У меня скопилось еще много вопросов к Анне-Марии. Но вид у нее был уже утомленный, и я решила откланяться.
– Так что, как видите, помощи я получаю больше, чем мне могли бы оказать родные, живи я с ними вместе.
– А они вас навещают?
– Да, сын каждую неделю, невестка реже. А внук совсем редко, – сказала она все с тем же немым выражением лица. Но в голосе ее явственно прозвучала печаль.
Пансионат для престарелых
– Если бы у мамы не началась синильная болезнь, мы бы ее в пансионат для престарелых не отдали, – говорит Улла Биргергардт, заведующая кафедры славистики Гётеборгского университета. – А до этого она долго жила в доме для пожилых.
…В один такой дом меня пригласили в гости. Трехэтажное здание состояло из нескольких квартир. В каждой жил один пенсионер, иногда супружеская чета. На первом этаже располагались социальные службы: врачи, медсестры, санитары. А также прачечная, парикмахерская. И – большой зал для совместных развлечений. Там проходят концерты, встречи с писателями, журналистами, артистами. Два раза в неделю это помещение становится кинозалом.
– А почему вы тогда не взяли маму к себе? У вас недостаточно большая квартира? – спрашиваю я Уллу.
– Нет, не в этом дело. Просто это уже давно в шведской традиции. Старики любят жить отдельно, они предпочитают уединение. Но это не значит, что взрослые дети отказывают им во внимании и помощи. Напротив, мы помогаем и деньгами, хотя наша мама в этом не нуждается, помогаем и обычной повседневной заботой – прийти «прогулять» родителя или подстричь ногти. А бывает, нужно сходить в муниципальную службу за усилителем звука для телефона, за лупой для слабых глаз, за «ходунками» – приспособлением для ходьбы после инсульта или инфаркта.
– Но вам же это тоже нелегко. Вы же много работаете.
– Да, иногда взрослые дети престарелых родителей объединяются в «группы ухода»: по очереди ухаживают за своими стариками. А если на какое-то время мы уезжаем, можно отвезти их в центр временного проживания, что-то наподобие детского сада на время отсутствия родителей.
– Ну, а потом мама заболела уже серьезно. Перестала ориентироваться в пространстве, стала забывать, что с ней случилось минуту назад, бывало, даже меня не узнавала, путала всех своих родственников. И я каждую минуту хваталась за телефон – волновалась, как она там. Сейчас-то я успокоилась. В доме для престарелых у мамы отдельная комната, в ней душ, туалет. И, конечно, телевизор. Мы перевезли туда все ее любимые вещи. В том числе и мебель, кроме кровати. Там своя конструкция кроватей: их можно опускать, подымать, с обеих сторон – поручни. В доме обычно таких не бывает.
– Обслуживанием вы довольны? Девушки приветливы?
– Да, атмосфера там дружелюбная. А почему вы сказали «девушки»? Там ведь много и молодых парней. Они работают санитарами, медбратьями. Моют стариков, кормят, высаживают на горшок – кто сказал, что это чисто женские занятия?
В моем сознании еще раз промелькнул след феминизма.
Кстати, самой Улле уже 65 лет, и она собирается на пенсию.
– И что вы будете делать потом?
– Собираюсь продолжать исследования по русской литературе. Хочу много путешествовать по миру. Буду больше читать, ходить на выставки.
– Но денег-то станет меньше?
– Не намного меньше: народная пенсия, университетская надбавка, вклад в частную страховую компанию – все это даст мне примерно ту же самую сумму, что я получаю сейчас.
– Так с каким чувством вы ждете выхода на пенсию? – спрашиваю напоследок. – Только честно.
– С большим нетерпением, – говорит она. – И это честно.
Религия
«Швеция – одна из наименее религиозных стран мира». Это цитата из книги «Швеция и шведы», изданной Шведским институтом, весьма авторитетной государственной организацией.
Утверждение это тем более удивительно, что Евангелическо-лютеранская церковь (точное название) существует более четырех столетий. Если кто-то в семье состоит членом церкви, остальные домочадцы приписываются к ней автоматически. Отделение церкви от государства произошло в Швеции совсем недавно – 1 января 2000 года. Статистики подсчитывают число постоянных прихожан, социологи анализируют результаты опросов. Выводы такие. За последнее десятилетие прошлого века (1990–1999) число прихожан сократилось на 13%, а за семь лет века нынешнего их стало меньше на 200 тысяч (при населении 9 миллионов человек). На этом основании делается вывод, что религиозность шведов пошла на убыль именно в последние два-три десятилетия.
Но вот я открываю седьмой том собрания сочинений Ильи Эренбурга и обнаруживаю в его заметках такие слова: «Нет в Швеции, кажется, гостиницы, где в каждой комнате не лежала бы рядом с телефонным справочником Библия. Справочник зачитан и ветх, а Библия свежа, невинна, ее держат, но не читают… В церковь шведы ходят редко, предпочитая ей футбольные матчи…»
Это написано не 10, не 20 лет тому назад – в середине прошлого века. Значит, уже тогда зоркий глаз писателя засек эту особенность – формально религия в Швеции широко распространена, но истинной религиозности что-то не заметно.
Интервью со священником
На эту тему я беседую с Яри Ристиниеми, священником-лютеранином, автором нескольких серьезных теологических книг. Яри родом из Финляндии, но живет в Швеции уже 30 лет. Это ему позволяет взглянуть на страну с двух ракурсов – снаружи и изнутри. Его мнение поэтому кажется мне вполне объективным.
– Церковь стала институтом, независимым от государства, всего несколько лет назад. Как вы к этому отнеслись? – спрашиваю я.
– Положительно. Вера – личное, я бы даже сказал, сокровенное дело каждого. Их всего двое – человек и Бог. Ну и церковь, так сказать, посредник между ними. При чем здесь государство?
– Но ведь после отделения верующих стало значительно меньше.
– Я думаю, не так уж и значительно. Просто шведы стали реже посещать церковь. Но в каком-то смысле это даже лучше. Отпали те, для кого богослужение – что-то вроде шоу. Все демонстративно, все напоказ…
– А в России православная церковь все чаще вмешивается в общественную жизнь, в политику, армию, образование.
– Я против этого. Политика и вера вообще несовместимы. Это дает большой соблазн использовать церковь для влияния на людей в политических целях. Но такая церковь не может иметь большого доверия у верующих: ведь они рано или поздно поймут, что ими манипулируют.
– А церковь и армия?
– Такой подход теоретически возможен, но не в современной Швеции. Здесь сегодня почти пятая часть населения – люди других конфессий: мусульмане, католики. Так какие же священники будут их благословлять? Пасторы? Ксендзы? Муллы? Это нереально.
– А церковь и образование? Сегодня в российских СМИ обсуждается возможность введения в обязательную школьную программу основ православия.