Страница 24 из 42
«Центр должен поддерживать в детях их стремление освобождаться от близкой зависимости от родителей». И еще: «Центр должен способствовать развитию у детей навыка кооперироваться с другими детьми, не обращаясь за решением своих проблем к взрослым. Его цель – воспитать ребенка независимым и самостоятельным».
Ну и, конечно, как же тут обойтись без Питера Берлина:
«Если южноевропейская мама может целую минуту шлепать своего ребенка, а в следующую минуту душить его в объятиях и поцелуях, то шведские родители сильно ограничены в способах воспитания. Шлепнув собственного ребенка, ты нарушаешь один из важнейших законов Швеции».
Последнее – не шутка и не преувеличение. Именно законодательно запрещено любое рукоприкладство родителя по отношению к своим детям. При этом у несовершеннолетних граждан, так же как и у взрослых, есть правозащитник. Такой «омбудсмен», лицо вполне официальное, призван отстаивать права малолетних, защищать их интересы.
Одна студентка-иранка рассказала мне, как ее дедушка, приехавший в гости из Тегерана, попался на незнании этого положения в Швеции. Рассердившись на младшего брата девушки, своего десятилетнего внука, за непочтительность (настоящую или мнимую – роли не играло), он дал мальчишке подзатыльник. Внук ушел в соседнюю комнату и позвонил по телефону горячей линии детскому омбудсмену. Через полчаса в дверь позвонили. На пороге стояли двое полицейских, которые вручили ошарашенному дедушке повестку в суд. И суд состоялся, его вердиктом был штраф. Студентка считает, что дед еще легко отделался, мог бы попасть и за решетку.
Принцип воспитания по-шведски усвоила и Людмила Монсон.
…Вместе с Людмилой, Пэром и их трехлетними двойняшками мы едем в парк Гуннебо Кассл. Как я уже писала, это большой прогулочный плац, который полого поднимается вверх к замку, а затем спускается к небольшому водоему. Вода отгорожена от земли невысоким парапетом. И оба мальчика пытаются на него взобраться. Люда и Пэр оттаскивают их оттуда. Митя больше не подходит, а Коля норовит вернуться.
«Туда нельзя», – спокойно говорит Людмила и отворачивается для разговора со мной. В ту же минуту Коля, перегнувшись через парапет, исчезает в воде. Правда, глубина там небольшая, так что вскоре показывается его светлая головка в тине. Он кашляет, чихает и, конечно, плачет. Людмила быстро и ловко, но без тени паники, вытаскивает орущего Колю. Пэр так же без лишних слов спускается вниз к машине и пригоняет ее. Людмила стягивает с дрожащего Коли все мокрое, заворачивает его в свою куртку, укутывает пледом. Все это быстро, но без суеты, без каких-либо слов назидания. А мне, у которой зуб на зуб не попадает от страха, тихо говорит: «Не беспокойтесь. Это хороший урок».
Больше сцен домашнего воспитания мне видеть не доводилось. Зато я довольно долго наблюдала жизнь в детском саду – в комьюнити «Эльфо». С директрисой детского сада Анитой Гронланд мы подружились. Она поделилась со мной своими проблемами: в детском саду три группы ребятишек от года до трех лет, в каждой по 14–15 человек. На одну группу приходится три воспитателя и две няни. Этого в общем-то достаточно, если дети, так сказать, в норме. Но недавно сюда привели двоих новичков: один – необыкновенно непоседливый и задиристый, другой, наоборот, – аутист, полностью замкнутый в себе.
Пришлось взять двоих новых воспитателей. К непоседе пристроили веселого парня, выпускника педагогического вуза, а к аутисту – немолодую женщину, мать и бабушку, имеющую большой родительский опыт.
– Но ведь им надо платить дополнительные деньги, – делится проблемой Анита. – Родители обоих – люди небогатые, то есть платят небольшой процент соответственно своему невысокому заработку. А муниципалитет выделяет суммы усредненные. Приходится как-то выкручиваться.
Я прошу ее рассказать о задачах педагогических. Она говорит мне о принципах, с которыми я уже знакома:
– Главное – воспитать у ребенка самостоятельность и независимость. И обязательно – уважение к другому.
Я наблюдала такую сценку. Мальчик лет пяти пожаловался воспитательнице, что девочка заняла качели и летает на них уже очень долго. Воспитательница останавливает качели, объясняет девочке, что нужно учитывать желания других людей. Девочка сходит на землю, а воспитательница обращает внимание на другую группу и уходит в дальний угол площадки, полагая, что инцидент исчерпан. Но это не так. Конфликт только начинается.
Пока девочка не торопясь сходит с качелей, а мальчик на них впрыгивает, он ей бросает: «Давай поторапливайся, толстуха!» Тут надо заметить, что девочка в свои пять лет действительно полновата и немного медлительна. Но слышать это обидно, и она начинает плакать. Воспитательница кидается на плач, узнает, в чем дело, и бледнеет. Мальчик совершил по меньшей мере два проступка: во-первых, он обидел девочку, что более тяжкий проступок, нежели обидеть мальчика. Во-вторых, «толстуха» звучит по-шведски так же оскорбительно, как и по-русски. Каково же будет наказание?
Воспитательница объясняет ему, как взрослому, его вину. Потом берет за руку и отводит к песочнице, где сейчас никого нет.
– Пока ты будешь играть тут один, – говорит она. – У тебя будет время подумать о том, как нужно уважать других людей.
Однополая любовь
Ее зовут Катя. Она русская, а в Стокгольмском университете работает над темой о гомосексуальных связях. Несмотря на девичье имя, ее довольно легко принять за мальчика. Крупные руки, резкие черты лица. О том, что она привержена нетрадиционной сексуальной ориентации, догадаться нетрудно. Мы договариваемся с ней о встрече. Она вначале охотно на нее соглашается, но через пару дней вдруг внезапно меняет тон разговора – с благожелательного на неприязненный. Потом тянет со встречей. А потом и вовсе от нее отказывается. Я пытаюсь понять, откуда вдруг такая немилость. Ничего не могу придумать. И вдруг у меня рождается одна версия. А не залезла ли Катя в преддверии нашей встречи в Интернет и не прочла ли она там мою книгу об Америке, где я писала в том числе и о геях? Если моя догадка верна, тогда Катю понять можно.
Много раз оговариваясь, что только возражаю против пропаганды гей-культуры, а не против самих геев, тем не менее я, конечно, пишу об этой культуре отнюдь не с самых позитивных позиций. Меня беспокоит, что американская толерантность и политкорректность придают гей-движению некоторую агрессивность. Все чаще гомосексуалы начинают декларировать свою особость не как отклонение от нормы, а как норму, которой нужно следовать и другим.
В блогах, посвященных моей книге, я обнаружила несколько возмущенных откликов. Авторы ругали меня за некомпетентность в этом вопросе, за поверхностное видение ситуации в Америке. На самом деле, читала я, там все еще царит насмешливое и неприязненное отношение к однополым парам. И вообще, советовали мне авторы, не суйте свой нос туда, где вы ни черта не понимаете.
Я, признаться, на эти отклики особого внимания не обратила: написаны они были грубо, иногда даже с матерком. Ну, извините, это уж ваши проблемы, ребята.
И вдруг мне попалось еще одно послание. Я прочла его раз, потом еще раз… Я постаралась о нем забыть. Потом я его скачала, еще раз посмотрела с карандашом в руке. И поняла, что отмахнуться от него мне не удастся. Это был короткий рассказ юноши-гея о его жизни. О страданиях человека, с ранних лет узнавшего, что он не такой, как все. Рассказ был полон боли. Насмешки соседей, отчаяние родителей, соболезнования родных и знакомых. Он старался с собой бороться. Он очень хотел влюбиться в девушку, как все его сверстники. Но не мог. Он всячески скрывал свою нетрадиционность, но о ней все равно узнали. И с тех пор его не покидает унизительный страх изгоя. «Вы увидели только верхний пласт отношения к нам в обществе, – писал автор блога. – Он действительно регулируется политкорректностью. Но вы не копнули глубже: а там все та же неприязнь к нашей инакости».