Пламя зимы

Церковь Святого Петра была ближайшей к Оксфордской крепости – за исключением церкви Святого Георгия, которая была внутри земель, – и от нее людям легче всего было получить доступ к своему господину. Эти неудобства, плохая погода да еще огромная спесь Хервея де Лионса, которая передавалась и его вассалам, навлекли беду. Я уверен в этом, хотя повсюду говорилось, что это по приказу Стефана люди Алана Британского спровоцировали на себя нападение с оскорблением.

Я не могу представить доказательств, хотя сам был случайно вовлечен в это нападение. Два дня прошли тихо, во всяком случае насколько это касалось Солсбери. Король разобрал в эти дни большинство дел мелких рыцарей и баронов. Он был образцом любезности и внимательности, что всегда позволяло мне не обращать внимания на многие ошибки Стефана. Он знал, как трудно и дорого для бедного человека прийти на суд, и никогда не заставлял мелких просителей долго ждать, чтобы увидеть его. Их дела были рассмотрены первыми, и каждый получил разрешение отправляться назад, когда ему заблагорассудится. Их приглашали остаться и насладиться празднествами, зрелищами и охотой, но только по их желанию; от них не требовали так поступать. Король всегда стремился устроить большой праздник или бракосочетание в тот самый день, когда заканчивались мелкие судебные дела, так чтобы те, кто собирался уехать пораньше, не пропустили всех развлечений.

Оба дня я был на дежурстве с рассвета – еще один знак сердечности Стефана по отношению к своим мелким подданным. Король думал, что мой внешний вид и одежда, которые были проще, чем у многих его высокородных слуг, позволят просителям почувствовать себя свободнее. Вероятно, король заметил, что я слишком много занимался серьезным делом, и поэтому велел мне остаться после праздника и участвовать в бракосочетании вместе с некоторыми другими молодыми людьми, которых я хорошо знал. Мне вовсе не было неприятно сделать это. Я обожал Мелюзину и наслаждался каждым моментом, проведенным в ее обществе. Но в сильном опьянении есть и свое удовольствие, – я неожиданно осознал, что не был в такой компании со времен своей женитьбы.

Я с нетерпением ожидал ночи, но остался на празднике дольше, чем предполагал сначала. Мне не хотелось ссорится с Мелюзиной из-за своего пьяного вида и поэтому я был лишь немного навеселе. Но, дойдя до внешней двери, обнаружил, что в разгаре неистовая гроза и вернулся к своим товарищам, надеясь переждать дурную погоду. К тому времени, когда я, пошатываясь, побрел к домику вдовы, на проясневшем небе потускнели звезды.

Естественно, что после моей первой попытки уйти меня хорошо подогрели тем, что я подкаблучный муж, и надавали множество советов, как обуздать жену, если она не одобрит моего состояния, но я не нуждался в этом. Хотя я разбудил Мелюзину запнувшись за что-то, вероятно за свои собственные ноги, и упав на нее, она приняла меня с добрым юмором. Действительно, мой вид должен был представлять для нее значительное развлечение, поскольку я помню, как сильно она смеялась, когда мой нос почти коснулся коленей и ей пришлось ловить меня, чтобы я не упал пытаясь расстегнуть подтяжки.

Больше я ничего не помню – Мелюзине пришлось раздеть меня и уложить в постель. Позднее она целый час или дольше расталкивала меня, так как уже наступил рассвет. Она вновь рассмеялась, когда я жалобно застонал, и, если бы у меня были силы, то не преминул бы воспользоваться одним из данных мне советов, чтобы обуздать жену, и крепко побил бы ее. Однако я знал, что это ранило бы меня больше, чем ее, поэтому только сказал ей, что освобожден от дежурства у короля и просил оставить меня в покое. Она еще смеялась, когда уходила, и я шепотом проклинал ее и клялся, что заставлю пожалеть об этом, но, когда проснулся через несколько часов, то уже простил ее. Я нашел ночной горшок приготовленный для меня на небольшой скамейке за кроватью, так что мне не пришлось наклоняться и искать его, а вслед за ним – бокал вина, сильно пахнущего специями.

Это так хорошо подействовало на меня, что я, проснувшийся с мыслью, что никогда больше не стану есть, насладился горячим пирожком, купленным на рынке, а затем и другим с кружечкой пива, так что смог избежать сидения на дворцовом обеде. На рынках всегда шумно, и сначала, двигаясь по дороге к крепости, я думал, что до меня доносится эхо криков мелких торговцев. Однако звук становился все громче, и стало ясно: крики разгневанных людей и лязг оружия где-то впереди меня. Я побежал, потом заколебался; шум раздавался из зала, в котором размещался граф Алан. Мне пришлось наполовину обнажить меч, но если это была ссора между людьми графа Алана и лорда Хервея, то не стоило участвовать в ней.

Вдруг на пороге зала появился мужчина с хлещущей из раны на голове кровью и закричал по-французски:

– Солсбери, на помощь! Помогите!

И масса разгневанных людей вывалилась из дворика церкви Святого Петра. Я прыгнул между ними, выхватив свой меч, и потребовал именем короля соблюдать спокойствие. Но не решился ударить кого-нибудь из людей епископа, и меня оттолкнули в сторону так резко, что я ударился о стену рядом стоящего дома. Затем из зала выскочили люди графа Алана и завязалась серьезная битва – не ногами и кулаками, которых обычно достаточно, когда мужчины дерутся в одной толпе с чужаками, а ножами и даже мечами.

Понятно, что ни один пеший воин, не смог бы погасить того, что быстро перерастало в бесчинство, и так как обходить это сражение потребовало бы времени, то я бросился вперед, нанося направо и налево удары клинком плашмя, пока не пробил себе дорогу, и бегом бросился в крепость. В охране было достаточно людей, которые знали меня й вызвались помочь, когда я призвал их вскочить на лошадей и пресечь беспорядки. Но чтобы вывести и оседлать лошадей потребовалось время, и когда мы прискакали к месту событий, ущерб уже был причинен.

Несколько вооруженных людей были повержены и обливались кровью, но важнее всего было то, что был тяжело ранен племянник графа Алана. Я сразу узнал его и направил Барбе к двум мужчинам, сражавшимся прямо над ним. Как ни злы они были, но слишком хорошо знали боевого коня и не рискнули отведать зубов и копыт Барбе, а бросили драться и убежали. Остальные гвардейцы справились с задачей еще лучше, так как были натасканы в подавлении рыночных волнений, и через несколько минут я смог спешиться, взять молодого человека на руки и внести его в зал.

Я положил его на стол, столкнув подносы с остатками еды и чашами с вином, – многие из чаш были опрокинуты раньше, когда пировавшие оставили свою трапезу. Своим ножом я разрезал одежду племянника графа Алана на куски, решив, что незачем портить свою и был зол так как моя блуза выпачкалась в крови. Я обвязал его голову и руку, крикнув прислуживающему мальчишке, который съежился в углу, чтобы сбегал за хирургом или, если его не найдут то за цирюльником: необходимо было зашить раны.

Потом вошел охранник и я велел ему присмотреть за молодым человеком, а сам поскакал в крепость сообщить королю о случившемся. Не будь ранен графский племянник я не счел бы это дело достаточно важным, чтобы волновать короля. Но меня опередили. Лорд Хервей собственной персоной уже рассказал об оскорблении и ранении, которые причинили его слугам люди епископа. Стефан успокоил его, пообещав не оставить без внимания и оскорбление, и ущерб несмотря на то, что этот проступок совершили люди высшего официального лица в стране. Король выглядел сердитым, но что-то в его голосе шокировало меня; под гневом было нечто вроде удовлетворения, которое говорило мне, что Стефан нашел повод лишить Солсбери его власти.

Полагаю, я сделал какое-то движение, и, возможно, Стефан не очень обеспокоенный бесконечной жалобой лорда Хервея, отвел от него взгляд, потому что вскочил со своего кресла с криком:

– Бруно! Ты весь в крови! Ты ранен?

– Нет, милорд, – заверил я его, – вовсе нет, но я видел драку и взял людей, чтобы прекратить ее. Сейчас все тихо, но ранен племянник графа Алана. Это его кровь вы видите, милорд.