Страница 9 из 105
И такая ситуация с пониманием прошлого, когда есть тексты! А если их нет? Тут складывается уж совсем парадоксальная ситуация: учёные мужи придумывают толкования, и начинают цитировать друг друга. Примерно об этом — Иван Солоневич:
«Русская крестьянская жизнь — под влиянием таких-то и таких-то условий выработала общинную форму землепользования и самоуправления. О ней из русской профессуры не знал никто. Не было цитат. Потом приехал немец Гастхаузен, не имевший о России никакого понятия и ни слова не понимавший по-русски. Он оставил цитаты. По этим цитатам русская наука изучала русскую общину.
Русский генерал Суворов командовал войсками в 93-х боях и выиграл все девяносто три. Но и он никаких цитат не оставил. Немецкий генерал Клаузевиц никаких побед не одерживал, но он оставил цитаты. Профессура русского генерального штаба зубрила Клаузевица и ничего не могла сообщить о Суворове: не было цитат».
…При Иване Грозном — в XVI веке, появилось сказание о князьях Владимирских, где род владимирских князей выводился от родственника римских императоров, с упоминанием имени некоего Пруса. И это тоже пример политической историографии! Просто историки разных поколений решали разные задачи. Первоначальные писали то, что было нужно их владетелям; последующие сводили воедино документы, получившиеся у их предшественников, но уже так, как было нужно новым владетелям и в новых условиях (мы вернёмся к этому вопросу в главе «Модели прошлого»). А если что-то из прежних документов их не устраивало, про них «забывали». Яркий пример: известно, что Иван Грозный лично редактировал летопись, которую писали при нём, но она до сих пор не издана.
В сочинениях XVII века (в допетровские времена) произошёл явный крен в сторону «нордических героев». Избыток таких героев вызвал в XVIII веке (в петровское время) потребность в «древнерусских антигероях», то есть в героях, побеждающих скандинавов. Потребность эта возникла во время Северной войны и воплотилась в культе Александра Невского. И дело не в том, что князя Александра не было; он был; дело в возможности историографии «выпячивать» одних деятелей прошлого, и забывать других. До Петра об Александре Невском слыхом не слыхивали; при Петре он стал примером для подражания, выдвинутым из патриотических и политических соображений; в екатерининской версии русской истории он стал обязательной вехой.
Ещё один источник «древнерусских» событий — скандинавские саги. Эти сказки явно написаны достаточно поздно, поскольку они уже полностью согласованы с традиционной хронологической шкалой; но из них до сих пор делаются фундаментальные выводы о русской истории. Между тем, само понятие о сагах появилось только в XVII веке, когда исландский епископ Брунъюлд Свейнссон издал «сказки прабабушки» («Эдда», 1643), которые и были положены в основу всех последующих «древних саг». О приключениях «викингов», покорявших Европу, мир узнал ещё позже, в XIX веке.
Русские историографы XVIII века, среди которых назовём Лызлова и Татищева, используя написанные до них историографические сборники о прошлом разных земель будущей империи (вроде той же «Начальной летописи»), приступили к согласованию разнородных текстов при Петре I. И они, и их предшественники были, разумеется, такими же научными конъюнктурщиками, как зарубежные и наши, советские и современные историки. Они её и создали, конъюнктурную историю. А власть — она всегда находила нужду в такой истории, и возможность в её защите. Посягательства на принятую в данный момент версию, и даже на мельчайшие отклонения от установленного шаблона беспощадно подавлялись. Так, Сенат уже в просвещённом XVIII веке приговорил к публичному сожжению трагедию Якова Княжнина (1742–1791) «Вадим Новгородский», в первую очередь потому, что рассказ о восстании новгородцев во главе с Вадимом против Рюрика и его семьи противоречил официальным установкам. А ведь сведения об этом восстании имеются в Никоновской (Патриаршей) летописи.
И так было всегда — вплоть до наших дней. Разница лишь в том, что в старые времена от научных конъюнктурщиков требовалось узаконить приход к власти Романовых, позже — приход к власти большевиков, а теперь и «демократов», как выражение «народных чаяний». Учёные, вслед за художниками, архитекторами и писателями того времени также искренне желали угодить своим царственным патронам, как и в позднейшие времена. В. Н. Татищев писал:
«…В продолжении столь многих разысканий и долгого написания главнейшим желанием было воздать должное благодарение вечной славы и памяти достойному государю его императорскому величеству Петру Великому за его высокую ко мне оказанную милость, а также к славе и чести моего любезного отечества.
…Всё, что имею, чины, честь, имение и, главное над всем, разум, единственно всё по милости его величества имею, ибо если бы он меня в чужие края не посылал, к делам знатным не употреблял, а милостию не ободрял, то бы я не мог ничего того получить. И хотя моё желание проявить благодарность славы и чести его величества не более умножить может, как две лепты сокровище храма Соломонова или капля воды, капнутая в море, но моё желание к тому неизмеримо, больше всех сокровищ Соломона и вод многоводной реки Оби».
Мы упомянули выше, что русские историографы XVIII века использовали помимо прочих источников «Начальную летопись». Этот документ появился, как полагают, в XII веке, но он — совсем не летопись, а первый известный пример политической историографии! Об этом говорит даже собственное название документа:
«Временник, который нарицается летописание князей и земли Русской, и как избрал Бог страну нашу в последнее время, и города начали появляться по местам, прежде Новгородская волость и потом Киевская, и о построении Киева, как от имени назвался Киев».
«Начальная летопись», первая часть нескольких русских летописных сборников, имеет своим прообразом так называемую «Повесть временных лет» (ПВЛ). А её первым автором (составителем или редактором) считается Нестор. Чтобы далеко не бегать, возьмём Большой энциклопедический словарь:
«„Повесть временных лет“, общерусский летописный свод, составлен в Киеве во 2-м десятилетии 12 в. Нестором. Редактировалась Сильвестром и др. Текст включает летописные своды 11 в. и др. источники. История Руси в „П.В.Л.“ связана со всемирной историей и историей славянства. Положена в основу большинства сохранившихся летописных сводов».
Интересно, что сами же наши историки убедили себя, что «рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы, а если он был монахом, то тем большую свободу давал он своей пристрастной оценке, когда она совпадала с интересами родной обители и чернеческого стада, его населявшего» (см. Шахматов А. А. Повесть временных лет. С. XVI). Ясно, что при таком отношении место позитивного анализа занял идеологический критерий оценки содержания летописных текстов.
А ведь свод — это заведомое сокращение и обновление прежних текстов переписчиками, и правильное понимание его сильно зависит от того, насколько верно определён сам автор. Как пишет А. Л. Никитин, «выяснение имени автора/авторов раннего периода русского летописания, в первую очередь ПВЛ и продолжающей её Киевской летописи XII в., доведённой до 1198/1200 г., способно радикальным образом изменить наши представления о возникновении этих памятников, о критериях достоверности, с которыми следует подходить к событиям ранней русской истории»…
Автором ПВЛ, как уже сказано, называют и до сих пор Нестора. Между тем, уже к началу ХХ века уверенность в том, что первым русским летописцем был киево-печерский «черноризец Нестор» (правильнее — Нестер), известный также как автор Чтения о Борисе и Глебе и Жития Феодосия, оказалась серьёзно поколеблена. Выявилась несовместимость автобиографических сведений, приводимых самим Нестором, с теми, которые сообщает о себе в ПВЛ человек, называвшийся «учеником Феодосия», и считаемый за того же Нестора. И всё же, стараниями А. А. Шахматова, Нестор «остался» автором 1-й редакции ПВЛ (до 1110/1111 года). Вторая редакция, пополнившая текст до 1116 года, «досталась» игумену Михайлова Выдубицкого монастыря Сильвестру, а третья (до 1118/1119 года) — редактору Владимира Мономаха или его сына Мстислава Владимировича.